Робин Гуд: дорога к престолу

При первой встрече я дала бы ему лет двадцать пять, а в дальнейшем, рассмотрев его как следует, при дневном свете, и познакомившись поближе — и все тридцать. Большинство же к нему, кажется, и не приглядывалось — вот в чем преимущество королевской власти. Сказано — принц, значит, принц. Сказано — молодой, значит молодой. Арифметическими подсчетами никто не утруждался. А если и утруждались, то про себя. Они просто приняли эту мысль без раздумий, и чем больше я общалась с Робером, тем больше понимала — почему это именно так произошло. Он, при всей его странности и непохожести на других принцев и королей, а, может быть, именно и поэтому, был, пожалуй, лучшим из христианских правителей. И то, что многие принимали его чуть ли не за юношу — не так уж удивительно, ведь он не только молодо выглядел, но и тщательно брил усы и бороду. А так как был от природы светловолос, то даже отросшая щетина в глаза не бросалась. Но я-то зрелого мужчину, как бы хорошо он ни выглядел, с юношей не спутаю. Другое дело, что большинство из известных мне мужчин не обременяют себя уходом за собой. А вот Робер, по рассказам Марион, мылся чуть ли не каждый день, и, подозреваю, чистил зубы — настолько его улыбка была белоснежной, особенно по сравнению с окружающими его друзьями. Руки его были ухоженными, но не изнеженными. И в довершение всего, от него приятно пахло, а это уж вообще редкость в здешних, и не только здешних, краях. Так что первое, что мне пришло в голову — он вырос на Востоке. Единственное, что не совпадало с принятым на Востоке обычаем — это бритье. Он всегда был чисто выбрит, как римлянин. Вот только сомневаюсь, что он прибыл к нам прямиком из Римской империи, потому что тогда бы он точно выглядел куда старше... Но кто он такой? Откуда? Кто его родители? Этого я понять не могла, как ни старалась. Хотя многие годы, оставаясь в тени, я терпеливо наблюдала за людьми и смела думать, что научилась неплохо разбираться в человеческой природе. Но здесь для меня таилась неразрешимая загадка...

Чем ближе я его узнавала, тем яснее становилось, что Робер не имеет никакого понятия ни о современном государственном устройстве, ни о происхождении знатнейших родов, ни о взаимоотношении между ныне царствующими монархами, ни о геральдике... Не говоря уж о том, как должен вести себя наследник престола. Он был воспитан не так, как принято в аристократических семьях — в любом из тех государств, где я бывала, и в традициях которых я разбиралась. Поэтому следующим моим предположением было то, что он — византиец. В таком случае восточные манеры и привычка к бритью могли быть вполне объяснимы. А о самой Византии я знала, пожалуй, меньше всего. Но оказалось, что и это неверно. Даже мои скромные познания об этой стране превосходили его в десятки раз, а ведь я в Византии не бывала ни дня. А когда я поняла, что он не знает ни латынь, ни греческий, то с мыслью о неведомо как попавшем к нам византийце пришлось распрощаться окончательно. Вообще с языками ситуация обстояла весьма странно. Мы говорили с ним на местном наречии, и говорили вполне свободно, как говорят люди, если для обоих это язык — не родной. Мы не замечали чужих ошибок с той же легкостью, как и собственных. Я выучилась говорить по-английски еще в Палестине, общаясь с выходцами из этих мест, и выучилась скорее от безделья. Надо же было чем-то занимать голову... А вот его по-английски научили говорить, уже, видимо, здесь — потому что владел он им не вполне уверенно, а, значит, знал недавно.

С каждым днем становилось очевиднее, что он вообще не знает и малой части того, что знает любой современный человек. А если что и знает, то будто с чужих слов. Где, в каком уединенном месте он должен был воспитываться, чтобы вырасти столь необразованным? Не на Востоке, не в Византии, ни в одном из королевств Европы... И уж совершенно точно ни при одном, даже самом заморском королевском дворе. Нет, он не был глупым, отнюдь. Наоборот, он обладал столь цепким практическим умом и хваткой, что это навело меня на мысль — а уж не из простолюдинов ли он, волей случая вознесенный на вершину власти? Но стоило лишь раз посмотреть на то, как он командует людьми и как держится, становилось ясно, что гнуть спину перед кем бы то ни было, он не привык. В нем было то ощущение свободы и чувство справедливости, которого вряд ли найдешь в человеке неблагородном.

И вот все это у меня в голове никак не складывалось в четкую картину. Я просто не могла постигнуть, кто он, и от этого мое любопытство только сильнее разгоралось. В голову лезли самые невероятные предположения, но все они были до того нелепы, что о них даже и не стоило бы говорить. Ведь не похитили же его в младенчестве из неизвестной мне королевской семьи заморские разбойники, не увезли его на свой уединенный остров и не воспитали там в отдалении от цивилизации, рассказывая изредка о том, что творится на белом свете, прививая правила ухода за собой времен Римской Империи и обучая мастерски стрелять из лука? Но вот чего на этом острове не было, так это, по всей видимости, лошадей. Да не в Исландии же он вырос, в конце-то концов!? Слышала я, что лошади там — редкость. Потому что то, как он сидел в седле... Это словами не передать! Сначала-то я подумала, что это он специально так вцепляется в лошадь и делает все, чтобы двигаться не вместе с ней, а вопреки, что это какая-то особая манера езды. Но хватило и пары дней, чтобы понять, что он просто-напросто не умеет ездить на лошади, да что там... даже их побаивается!

Но что меня поразило еще больше, так это то, как он обращался с Марион. Я повидала много семей, как счастливых, так и несчастливых, но вот семью, в которой жене позволялось столь много, видела впервые. И окончательно сразило меня то, что он не только действительно разговаривал с женщинами, но и на самом деле слушал, что они ему отвечают. Все с возрастающим удивлением я отмечала, что он не только прислушивается к моим советам, но и открыто их у меня просит. И в такие минуты мне казалось, что он даже не с выдуманного мною острова к нам приплыл, а просто взял, да и упал с Луны. Это бы объяснило все. Ну, если бы было правдой, конечно. А так — мне оставалось только теряться в догадках.

Мы могли говорить часами, и не наговориться, но это ни на шаг не приближало меня к ответу на вопрос — кто он такой? Иногда у меня самой вдруг возникало желание все ему о себе рассказать, но всегда что-то этому мешало. Да и кто знает, нужно ли было здесь торопиться? Такой козырь лучше держать в рукаве до особого случая. Правда, как оказалось, Роберу не было нужды в моих признаниях — долгое время он принимал меня за королеву Франции, несчастную Ингеборгу, которую наш добрый король Филипп выставил из своего дворца чуть ли не на следующий день после свадьбы. Что поделаешь, ему, как и моему супругу, больше по нраву были мальчики, да и друг к другу они долгое время питали весьма нежные чувства, пока не поссорились, как это время от времени случается между королями. Так что, если подумать, Робер не так уж и ошибся, принимая жену одного мерзавца за жену другого. А уж как он был счастлив, что 'разоблачил' меня! Ну не могла же я омрачать ему эту радость ... И опять ничего не сказала. К тому же мне очень не нравилось то, что затевал Ричард, и я стала опасаться каким-нибудь ненужным словом еще больше ухудшить ситуацию. Так что продолжала молчать.

Огромной неожиданностью для меня явилось появление Бен Маймуна, которого я уже и не надеялась когда-нибудь встретить. Много часов провели мы с ним, говоря о прошлом, вспоминая его дорогого повелителя, моего доброго друга Юсуфа. Старый лекарь словно протянул ниточку из прошлых счастливых времен в нынешние, и я уже и подумать не могла, а что бы было, останься я в монастыре! Как много я упустила в этой жизни, так много, что всего и не сосчитаешь. Но то, что я еще смогу от жизни взять, я никому не уступлю, в этом я теперь уверена. А аббатство, увитое розами, подождет своего часа...

И теперь следовало заняться более земными делами. Если я хоть чем-то смогу помочь Роберу, я ему помогу. Потому что Англия, да и любая другая страна заслуживают такого государя. А уж когда он поставил на место старую Алиенору, я поняла, что за страну под властью Робера точно можно не беспокоиться. И могущественная королева, которую я всегда так боялась, вдруг показалась мне просто одинокой дряхлой старухой, какой она на самом деле и была... А ведь раньше я этого не замечала. Но если в случае с Робером все не видят очевидного из-за того, что восхищаются этим человеком, то я свою свекровь просто боялась. А теперь вдруг поняла, что зря. Интересную подробность о русичах я, конечно, запомнила, но вот помогла она мне мало. Разве что переместила мой выдуманный остров к северу.

Но огромную глупость я все же совершила. А именно — предложила устроить охоту. Я так соскучилась по подобным развлечениям, что на миг забыла, насколько непростые отношения у нашего дорогого принца с лошадьми. А когда спохватилась, уже было поздно, приготовления к охоте шли полным ходом. Когда я увидела, какого коня выбрал себе принц Робер, то чуть не лишилась чувств, хотя обычно за мной такое не водится. И все мои самые худшие опасения оправдались: этот огромный черный конь вдруг понес, да так резво, что я и не чаяла уже увидеть Робера живым. Раздумывать было некогда — судя по тому, что никто не отправился следом за ним, все вокруг подумали, что так и надо, и что это сам принц решил в гордом одиночестве понестись бешеным галопом, сметая все на своем пути. Вот до чего доводит слепое преклонение перед авторитетом, хотя нам, королевским династиям, оно, конечно, на пользу. Ну, чаще всего... Но явно не в этом случае. Так что я пришпорила свою кобылку и поспешила за ним. А придворные ко мне, кажется, так и не присоединились. Выяснять причины их нерешительности мне было некогда — с дикими криками, в которых мне слышался ужас, а вовсе не геройство, мой дорогой 'сын' уносился все дальше на своем дьявольском скакуне...

Робер остался жив, только вывихнул ногу, которую я ему тут же и вправила. А вот теперь думаю, а не зря ли я так поторопилась? Потому что дальше случилось то, что помогло мне наконец-то понять нянюшкино выражение: 'бес попутал'. И попутал он нас основательно, теперь бы распутать... А я и двух слов связать не могла — так растерялась от обрушившихся на меня чувств... Нет, он точно с Луны!.. И вот лежала я на королевской мантии в стогу и думала — ну, конечно, когда ко мне вернулась способность думать! — а с чего это он вдруг стал со мной столь откровенным? Надоело притворяться? Его признание нисколько не приблизило меня к разгадке, но дало почувствовать, что мы теперь связаны куда крепче, чем раньше. Вот только к чему это приведет? Ведь неожиданно для самой себя, я тоже проговорилась, кто я на самом деле. Должно быть, решила совершить все глупости разом, в один день. Но в тот момент мне показалось ненужным продолжать затянувшуюся игру. А, может, и правда, настало время?

Вот его-то я удивила. Выражение его лица стало таким, что только мое воспитание не позволило мне расхохотаться. Вместо этого встала, отряхнула королевскую мантию, которую он упорно принимал за что-то вроде обычного сюрко или дорожного плаща, и которой увенчал меня, сам не понимая того, что творит, и принялась собираться. Пора было отправляться назад, пока нас тут не застали. Или придворные решили не мешать его высочеству? Что ж, и это понятно. Но нельзя было забывать, что ситуация может непредсказуемо измениться, и продолжим ли мы делать вид, что я — Беатрис, неизвестно. Так что уж чего-чего, а древнегреческих трагедий нам явно не нужно. Он, кажется, тоже это понял, хотя я и не уверена, что Робер слышал о несчастном прогневавшем богов Эдипе. Понял, и, прихрамывая, направился к мирно пасущемуся поблизости верному коню. Как бы то ни было, но что между нами произошло, между нами и останется. Хотя при том, что против меня и моей родной Наварры замыслил Ричард, нам надо быть еще более осторожными, чем всегда. А вот 'королева-мать Беренгария' очень даже может сыграть свою роль. И раскрыть свое имя, почему бы и нет? Окружающие без сомнений и вопросов примут и это — я уже не сомневалась. Ну, Бен Маймун улыбнется, разве... Так что — вперед! Но только уж на этот раз править конем буду я...

Глава

О воссоединении королевской семьи или 'Нет человека — нет проблемы!'

В лагерь мы приехали все втроем — я, Беренгария и Адлер. Собственно говоря, приехали только мы с дамой, а Адлер пришел сам и привез нас. Королева-мать сидела передо мной с отсутствующим видом, хотя все трое точно знали, КТО управляет немецко-фашистской лошадью. Беренгария очень точно определила мои таланты в конном спорте:

— Если бы ты умел управлять конем так же, как и людьми, то был бы величайшим наездником на свете, — произнесла она, аккуратно вынув поводья у меня из рук, — а если бы ты управлял людьми также, как конем — тебя бы повесили и уже давно.

Спорить с этим было сложно, так что я безропотно уступил ей бразды правления битюгом. Что положительно сказалось на скорости поездки и точности попадания в пункт назначения...

...Уже при подъезде к лагерю до нас долетел гул возбужденных голосов, прорезаемый яростным басовым дуэтом. Замполит Тук орал:

— Коли с королем Робером случилось что — прокляну! Анафеме придам! От церкви отлучу! Как псы поганые подохнете, и не видать вам освященной земли!..

— И быстро подохнете! — ревел Маленький Джон. — Kolites', urody: кто у ентой суки заморской деньги взял?! Да я за прынца щас всех porvu, naher!..

Солдаты кричали в том смысле, что Джон прав, и что они сейчас всех... особенно — благородных, потому как доверия им — ни на грош!

— Один был верный!... Энгельрик!.. А его нет!.. Подстроили!..

Я соскочил с коня, осторожно совлек с седла прекрасную наездницу и поставил ее на твердую землю:

— Вот, матушка, мы и добрались...

И раздвинув плечом собравшихся вокруг сподвижников и соратников, провозгласил:

— Друзья! Позвольте мне представить вам мою мать — королеву Беренгарию Наваррскую.

Над лагерем повисла тишина, а потом:

— Матушка!.. Светлая!.. Сыскалась!.. Уж и не чаяли!.. — и, заглушая все, общий крик-выдох, — Дождались!..

...'Маменька' замечательно вписалась в мое окружение. Причем, перемена ее статуса сразу расставила все точки над 'и' в ухаживаниях и замполита Адипатуса, и графа Солсбери. Оба сразу же отвалили в сторонку, от греха подальше, дабы не искушать судьбу. Дядя Вилли, правда, очень сокрушался, что не узнал 'любезную сестру' сразу же по ее прибытию...

-...Вот только потому, что я ни разу не видел вас, моя царственная сестра, — виновато гудел он, склонив голову, — а был знаком с вами исключительно по рассказам в посланиях моего брата, я и не узнал вас сразу. Верите ли, но, по словам Ричарда, вы представлялись мне совершенно иной...

— Охотно верю, любезный братец, охотно, — улыбка у Беренгарии вышла весьма ехидной. — Ричард не особенно приглядывался ко мне... после известных вам событий, приведших к рождению моего дорогого Робера...