Мобильная группа ?100 погибла, но дух ее жив. 1-й Корейский батальон, подобно пресловутому Фениксу, возрождающемуся из пепла, был восстановлен после расформирования группы, утратил вьетнамские составляющие и вновь стал французским пехотным батальоном 'тяжелого' типа, сравнимым по вооружению и эффективности с Иностранным легионом. Его статус во французской армии как 'носителя традиций' французских войск контингента ООН в Корее, стал постоянным. Он навсегда покинул Индокитай 17 июля 1955 года, в годовщину засады в Чудре, и отправился в Алжир. В ноябре 1954 года там вспыхнул мятеж. Я не возвращался на шоссе ?19 уже несколько лет, но понимаю, что маленький бетонный указатель возле 15-го километра, указывает место, где мобильная группа ?100 встретила свою судьбу. Миссионер также рассказывал мне, что сказка о французах, 'которые не бежали от Смерти' стала частью фольклора племен бахнар, которая передается из поколения в поколение в песнях, где правда и фантазия свободно смешиваются. И возможно, именно так и следует помнить мобильную группу ?100.

Атака на Плей-Рин с точки зрения противника

(Автор, рядовой Хоанг Дуй, был рядовым в секции шифровальщиков штабной роты 803-го пехотного полка Вьетнамской народной армии. Он провел всю войну в Индокитае в Межзоне V (южный центальный Вьетнам) и является автором нескольких рассказов, опубликованных в еженедельной газете ВНА. Эта история была опубликована в изданной на французском языке книге 'Les premiers jours de notre combat', изданной в коммунистическом Северном Вьетнаме, в Ханое, в 1958 году. Этот рассказ примечателен своим пониманием процедур командования Вьетминя. Как мы увидим, коммунисты имели точное представление о количестве задействованных французских машин и подразделений; потери французов, однако, были преувеличены. Слова в [] — это пояснения, добавленные к исходному тексту для большей ясности. Прим. автора.)

... Партийный комитет в конце концов принял решение уничтожить форпост Плей-Рин, чтобы нанести глубокий удар по спокойным южным тылам противника. Месяц назад гарнизон поста составлял взвод армии Бао-Дай [вьетнамских националистов]. Но как только противник обнаружил наше присутствие, он усилил пост двумя ротами европейцев и африканцев, чтобы позаботиться о любой случайности. Если мы хотели одновременно ликвидировать новые позиции, удерживаемые подкреплениями вокруг опорного пункта, мы должны были оттеснить противника к центральному посту или плотно окружить его. Наш полк уже привык к такого рода операциям после боев вокруг перевала Део-Манг в 1953 году. Так что об этой части дела никто особо не беспокоился.

Нас тревожило то, что мы уже были полком только по названию. Наш лучший батальон покинул нас, чтобы принять участие в действиях на равнине против высадки французов в Туйхоа. После ухода одной роты на шоссе ?14, у нас фактически осталось пять пехотных рот и две роты тяжелого вооружения. А называть их 'ротами' — это было громко сказано! У нас было много раненых и больных, которых некем было заменить. Однажды вечером, когда операция объяснялась по модели в 'песочнице', командир взвода пожаловался на нехватку людей.

— Сколько у вас осталось? — Спросил командир полка.

— У меня осталось только 28.

Все начали смеяться и командир сказал:

— Да ты богатей! У вас дела обстоят очень хорошо; все остальные по сравнению с вами — не что иное, как бедняки или батраки безземельные.

И снова раздался смех.

Тем не менее, мы решили уничтожить две с половиной белые роты и солдат Бао-Дай, ожидавших нас в Плей-Рин.

Стоял 16-й день второго лунного месяца (21 марта); мы ждали полнолуния. В 5 часов вечера мое подразделение покинуло редкий лес и двинулось вперед. С того момента, как мы покинули бивуак и дошли до Плей-Рин, все, что мы встретили, были леса мертвых деревьев и голые холмы, без единого места пригодного для маскировки (Подразделение пересекало рей, обширное пространство леса, сожженного аборигенами, чтобы расчистить землю для своих посевов. После двух-трех посевов все племя переходит на другой участок леса. Стоячие мертвые деревья часто являются большей помехой для операций, чем живой лес. Прим. автора). Согласно плану, операция должна была закончиться в 3 часа ночи, чтобы дать нам время пересечь реку Аюн и пройти еще пятнадцать километров, пока мы не выйдем в район, где можно будет укрыться.

Наш марш был чрезвычайно утомительным. В 10.30 вечера мы добрались до места сбора. Через пятнадцать минут мы были на позиции и атаковали. Командный пункт [Вьетминя] был установлен в русле сухой речушки. Небо было ясным и луна светила так ярко, что можно было читать без света. Про себя я с некоторой горечью размышлял о своей судьбе, сделавшей меня чем-то вроде 'диванного' солдата: я был вплотную к фронту, не имея возможности держать винтовку, чтобы стрелять по врагу! Половина двенадцатого ночи. Командир полка крикнул в телефонную трубку:

— Открыть огонь!

Минометы, базуки, бангалорские торпеды и пулеметы с оглушительным ревом начали изрыгать огонь. Я полностью проснулся и после нескольких приступов боли в животе начал раскладывать свои бумаги, готовый к работе. Ручной генератор начал вращаться с шумом как от трещотки; [вот почему] в принципе нам разрешали включить рацию только один раз после того, как началась стрельба. Через две минуты посыльный вручил мне телеграмму из штаба зоны.

— Там, наверху, они никогда не бывают довольны! Бьюсь об заклад, что мы забыли им отправить отчет о некоторых вещах, и сейчас именно тот момент, когда они решили спросить об этом!

Я помню, что говорил это себе, но когда [расшифрованные] слова послания начали обретать для меня смысл, я спросил себя, не спал ли я. Сначала я подумал, что ошибся в расшифровке, и сразу же проверил сообщение. Но ошибки не было, текст был правильный. Я вскочил и побежал к командиру.

— Срочное сообщение из штаба.

Он положил телефонную трубку, взял маленький листок бумаги и поднял его, чтобы прочитать при лунном свете. С бьющимся сердцем я смотрел на него, ожидая момента, когда черты его лица изменяться. Не будучи великим стратегом, я понимал важность послания. Наше тяжелое вооружение все еще вело огонь, земля под моими ногами дрожала от огненного смерча. Командир насмешливо посмотрел на меня и заговорил слегка охрипшим голосом. Я привык к его взгляду, но он показался мне еще более суровым.

— Товарищ, ты уверен, что все правильно расшифровал?

Я потерял всякую уверенность в себе. Неужели я все-таки совершил какую-то ошибку? Командир назвал меня 'товарищем'. Он делал это только в особо торжественных случаях. Тем не менее, я вновь обрел уверенность и ответил без колебаний:

— Товарищ, я гарантирую, что все это совершенно верно.

— Хорошо.

Он быстро обсудил этот вопрос с политическим комиссаром (каждое подразделение Вьетминя управлялось 'командным комитетом', в котором политический комиссар имел решающий голос даже в тактических вопросах. Прим. автора). Здесь были только два члена командования [армии] и [коммунистической] партии, так как заместитель командира и помощник комиссара ушли на равнину [Туйхоа] с отдельным батальоном. Телефонисты передавали огневые задачи:

— Навесной огонь — минометам и пулеметам, продлить огневую задачу еще на пять минут — израсходовать все боеприпасы.

Что происходит?

Все это произошло так давно, что я уже не помню точного содержания послания от штаба зоны, но основные его части звучали так: 'Из достоверных источников нам стало известно, что сегодня ночью противник привел в Плей-Рин мобильную группу ?100, 4-й батальон 2-го полка Иностранного легиона и одну бронетанковую часть (разведка противника была по существу точной. Вероятно они перепутали 2-й Корейский батальон с подразделением Иностранного легиона из-за его размера и в подавляющем большинстве европейского этнического состава. Бронетехника конечно, была 3-го эскадрона 5-го бронетанкового полка. Прим. автора). Его намерения состоят в том, чтобы начать крупномасштабную операцию по зачистке До Дак-Бот, чтобы уничтожить вас. Воздушная поддержка ожидается из Турана и Нячанга. К вашему сведению.'

Это означало, что мы атаковали войска, в восемь раз превосходящие наши, сформированные из европейских элитных подразделений, со всем их моторизированным снаряжением и артиллерией. Можно себе представить беспокойство моего командира и тяжесть ответственности, которую он почувствовал на своих плечах при мысли о судьбе своего подразделения. Наши разведчики слишком недолго изучали обстановку, открытая территория не позволяла им приближаться днем!

Они не могли заметить всех изменений, произошедших за последние несколько часов. Теперь мы должны были нанести врагу поражение в течении этой самой ночи, иначе он сможет контратаковать завтра утром. На этой ровной местности, благоприятной для артиллерии и авиации, с боеспособностью большей чем у нас, он мог бы сделать все чрезвычайно трудным для нас. Мы решили восполнить численное превосходство наших войск их революционным героизмом и максимально использовать фактор внезапности для победы в сражении.

Залп за залпом, 81-мм и 60-мм, минометы, базуки и пулеметы кромсали воздух в соответствии с отданным приказом. Я был так счастлив, как если бы сам нажимал на спуск. Мобильная группа ?100 был нашим старым знакомым. Это был третий раз, когда мы столкнулись с этим подразделением, которое носило нашивки ООН в Корее. Первое сражение произошло на дороге Контум — Кон-Брей, где мобильная группа ?100 потеряла взвод. Вторым был захват Дак-Доа, где они потеряли роту. Это был уже третий раз!

Я отчетливо слышал горн, призывающий к атаке. Красные и зеленые сигнальные ракеты поднялись в небо...

... Затем над нами раздался неослабевающий свист [французских] снарядов, как огромная стая птиц, пролетающих на большой скорости. Ах! Я хорошо расшифровал свое послание! Только мобильная группа ?100 могла иметь такую огневую мощь! Мало-помалу, сопротивление усиливается, огонь противника становится плотнее. Снаряды продолжали пролетать над нашими головами и падать позади нас с ударами, похожими на землетрясение.

Затем командир отдал приказ отступать.

'КП возвращается на вчерашнюю позицию. Преданные части продолжают оказывать давление, разрабатывая план эвакуации убитых, пленных и трофеев до начала отхода'.

Слово 'отход' терзало мой слух. Второй раз за весенне-летнюю кампанию [1954], моему полку пришлось прервать бой, не сумев довести его до конца. С сумкой на плече, солдатской лопаткой на бедре, я посмотрел на часы: 3.30 утра. Я перепрыгнул через насыпь речушки вместе с кадром командного пункта, и начал пересекать зону, обстреливаемую артиллерией. Это была настоящая гонка, мы должны были преодолеть 15 километров до рассвета.

Но времени не хватало. В небе, которое мало-помалу становилось светлее, ярко взошло солнце. Не повезло! Три самолета приближающиеся с севера, пикировали прямо на нас, как сумасшедшие пираты. Они влетели в облако над Плей-Рин и сбросили бомбы в редкий лес безлистных тутовых деревьев. На головах и спинах у нас был камуфляж из сухой травы. Мы попеременно бежали и распластывались на земле, и после долгого бега, в 9 часов утра прибыли в наш район сосредоточения.

Только вечером после этого прибыл сам командир, смертельно уставший, с глубоко ввалившимися глазами. Прочитав почту и сообщения, он остался молчалив. Присев рядом с ним на корточки, я ждал его приказаний, одновременно откалывая кусок от сухого дерева. Он повернулся ко мне и спросил:

— Мы должны были уничтожить, по крайней мере, целую роту, не так ли, маленький брат?

Это был первый раз, когда он назвал меня 'младшим братом' и это был также первый раз, когда он спросил мое мнение по вопросу, выходящему за рамки моих обязанностей. Я ответил не без некоторой дерзости:

— О, должно быть, было еще больше! Стрелки говорят, что у врага было много убитых, все белые.

— Товарищи имеют обыкновение преувеличивать. Если потери врага на уровне численности роты, это уже было бы неплохо. Если мы убьем больше, это будет чудесная удача.

Он по прежнему был погружен в свои мысли.

— Ты уже отправил рапорт о наших потерях в штаб зоны?

— Да, я отправил предварительный отчет, который оценивает их примерно во взвод.

— Хорошо, вот и ладно. Я не думаю, что мы потеряли намного больше, несмотря на то, что еще не все вернулись.

Посреди ночи посыльный энергично встряхнул меня и вручил мне пять листов шифрованных сообщений. 'Срочно!' Всегда 'Срочно!' В штабе, должно быть ужасно расходуют 'Срочно', сказал я себе, начиная расшифровывать первую строчку. Последние два дня мы маршировали как сумасшедшие, чтобы добраться до более защищенного места и ночи без сна жгли мне глаза. Почти мертвый от усталости, я хотел только спать. Но строки, которые я расшифровал, наполнили меня энтузиазмом:

'Согласно достоверным источникам, мобильная группа ?100, 4/2-й Иностранного легиона, одна артиллерийская группа и бронетанковая часть, атакованная в Плей-Рин, понесли тяжелые потери. Согласно первым новостям, потери (убитыми и ранеными) составляют более 900 человек, уничтожено 20 машин, повреждено 200 машин, танков и артиллерийских орудий. Самые тяжелые потери понес командный пункт мобильной группы. В течении всего сегодняшнего дня вертолеты курсировали туда и обратно, чтобы эвакуировать убитых офицеров и раненых. Мобильные группы ?4, 2, 7, и 21 выразили свои соболезнования мобильной группе ?100 и на плато будут в течении трех дней приспущены флаги...'

В конце концов мы хорошо сделали свою работу! Те из вас, кто работал на полковом командном пункте, помнят, как часто штабные кадры жаловались на 'три много' и 'три мало' (много работы, много ответственности, много крика, мало авторитета, мало материальных преимуществ, мало похвалы и повышений), которые им досаждают (использование таких числовых созвучий широко распространено в азиатских коммунистических странах. Здесь, по-видимому, штабные Вьетминя, жалуются как и солдаты этой категории по всему миру). Через несколько дней я присутствовал при разговоре командира батальона с командиром полка.

— Наш навесной огонь накрыл прямо их бивуак — сказал командир.

— И наши пулеметы просто раскидали их с расстояния в сто метров. Они прибыли тем вечером, и полагая, что находятся в безопасности, удовольствовались тем, что поставили палатки и спали на земле полуголыми. Как они могли ожидать нападения? Когда мы начали штурм, некоторые из них даже не смогли выбраться из палаток, а интенсивность нашего огня не оставляла им времени на организацию. Если бы у нас было больше боеприпасов, это было бы ужасно...

Теперь я был доволен своей работой. Без штабной работы, без людей, выполняющих такую скучную работу как моя, такие сражения были бы невозможны...

Дневник: Люди

Любая война — и особенно война в джунглях — ведется людьми, независимо от количества техники, которая может быть в их распоряжении. В Индокитае, где никогда не существовало такого понятия, как 'фронт', каждый командир подразделения, от скромного сержанта, удерживающего блиндаж на линии де Латтра, до генерал-майора, командующего Северным Вьетнамом или Камбоджей, должен был полагаться только на себя. На непрерывном фронте можно рассчитывать, что две надежные соседние части 'вытянут' слабую; или слабый командир может, при необходимости, быть поддержан более энергичными коллегами или побужден к действию всегда присутствующим более высоким командиром. В Индокитае, где штаб дивизии служил лишь административным целям, а фактически боевые действия вынуждено находились в руках полковников, командующих мобильными группами; там, где не было ничего необычного в перемещении десантных батальонов или артиллерийских батарей для одной операции на расстояние, равные расстояниям между Токио и Сеулом, огромная ответственность лежала на одном человеке, командире, который жил достаточно долго, чтобы не повторять одну ошибку дважды, и реже встречалось второстепенное подразделение, которое могло остаться невредимым просто 'справляясь' или 'занимаясь своим делом'. В одном районе Северного Вьетнама произошел личный конфликт между вьетнамским командиром подразделения и его соотечественником, который был начальником провинции, по поводу протокола, важность которого, вероятно, показалась бы незначительной среднему западному человеку. Оба поручали своим подчиненным делать только то, что было строго необходимо для 'сосуществования' с представителями другого. Командиры военных постов оказывали помощь атакованному полицейскому посту только в том случае, если последний был близок к уничтожению, а сельские старосты и полицейские никогда не сообщали о проникновении подозреваемых, если только подразделение вьетнамской армии на месте не просило их об этом напрямую. Коммунисты знали об этой ситуации, и через короткое время эта провинция стала наиболее сильно инфильтрованной областью в дельте Красной реки.