Фатальное колесо_Книга 1

— Я и говорю — не все так просто. Бывай!

И вышел.

Вот это да!

Значит, все детали происшедших событий сейчас будут нивелироваться десятками многомудрых предположений. Которые, несмотря на их явную дурь, будут восприниматься на "ура". Потому что — в кассу. Потому что — на злобу дня. И потому что — вопреки неудобным фактам. Которые вроде бы как уже и не факты...

И все из-за меня.

Я становлюсь очень неудобной фигурой. Моя горькая и очень нелицеприятная правда подвисает одинокой песчинкой на чаше весов, с обратной стороны которых комфортно расположились авторитеты-тяжеловесы, прошляпившие вражеского агента в своих рядах. И эта обеспокоенная своей безопасностью стая, без всякого сомнения, будет хвататься за любую соломинку. И с умным видом поглощать любой бред, способный хоть как-то сохранить их достойное положение.

Агент Гришко был не нужен, царствие ему небесное. Или куда он там попал. Нужен был погибший в результате несчастного случая добросовестный работник, замечательный товарищ и отличный семьянин капитан Гришко.

И скорей всего, в итоге всем понадобятся козлы отпущения. Во главе с товарищем Пятым. Предполагаю, что лично я, как агнец жертвоприношения, для начальства буду мелковат. А вот мои инструкторы могут пострадать самым серьезным образом. И ведь вида даже не показывают!

— Ну, ты монстр, — восхищенно качал головой Козет, — я бы не додумался. Расхреначить в пух и прах целую яхту, чтобы ушатать одного урода!

— И себя заодно... без малого...

— Все нормально! Сделал все правильно. По обстоятельствам.

— Вас сильно плющат? Из-за меня?

— Не бери в голову. Прорвемся. Есть пара идей, как найти доказательства.

— Не поделишься?

— Ага! Сейчас! Чтобы ты рванул в бой, мелькая спиной своей окарябанной? Лежи давай. Раны зализывай. Разберемся без тебя.

— Инспекторша, которая Зоя Игоревна, она как — наглухо ушла?

— Пока да.

— Слушай, Сан-Саныч, она ведь как-то связывалась с Галиной? Ну, чтобы передавать материал для закладки. Понятно, что это могли быть Румын, Гришко. А что, если еще кто-то был? Помнишь, Галина пакет какой-то извлекала из-под моста в Мартыновой бухте? Явно ведь от инспекторши...

— Работаем, Старик. Работаем. Об этом тоже мозговали. Ты не заморачивайся. Все будет хорошо.

— А Ричард?..

— Ха! Слинял твой Ричард. Собирались с ним плотно поработать, а он сразу же после первого допроса — папе телеграмму. Вчера яхта приходила с Констанцы, так он на ней ноги сделал на родину. Перепугался твой американский дружок, что его прессовать будут. В подвалах КГБ.

— Как думаешь, он был в теме?

— Вряд ли. Хотя кто его знает! Мутный парнишка...

И Гришко возле него терся. Впрочем, не он один. И все материалы наблюдения сейчас перетряхиваются. Зацепились бы уже, если что...

— Ладно, Сан-Саныч. Встретимся в спортзале. Я уже почти в форме.

— Ну, бывай здоров!

Надо отдать должное, что, несмотря на тяжелый административный пресс, вся группа была на моей стороне. Пока я безмятежно почивал на больничной коечке, они стойко выдерживали чудовищный натиск сомнений и, да что там скрывать, жесткое и неприкрытое давление номенклатурного ресурса.

Как я узнал позже, кроме всего прочего в контору посыпались возмущенные звонки вельможных приверженцев советско-американской дружбы. Это — после отплытия Ричарда Донахью под папино крылышко. Нажаловался уже, гаденыш! Надо же — сколько "друзей" успел приобрести! И это в разгар холодной войны! Недаром он втирал мне в свое время про "хороших людей" в Советском Союзе.

А эти "хорошие люди" начинали добираться и до моей тушки.

Ирина, в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно — чем мне так пришелся не по душе немецкий дизель на яхте "Орион", лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.

— Кто-то нас хочет сделать дураками, — заводилась Ирина, вышагивая по палате, — и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!

— Тише. Тише, девушка, — пытался я ее успокоить, — не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.

Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.

— Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!

— Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это — Система. Суровая и непобедимая. В которой по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.

Ирина пристально меня разглядывала.

— Что? Я не прав?

— Прав-то прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?

— Знаю. И скажу больше — когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.

Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.

— Слушай, Старик, — медленно произнесла Ирина, — а ты не хочешь мне сказать правду?

— Хочу. А какую?

— Ты кто?

И эта туда же.

"Кто же ты такой, шкет?" — спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?

— Правду хочешь?

— Хочу, — процитировала меня Ирина.

— Хорошо. Я скажу тебе правду. Только, с одним условием.

— С каким условием?

— Ни Сан-Саныч, ни тем более Сергей Владимирович этой правды знать не должны.

Пауза.

Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.

— Ты сам знаешь, что я не могу тебе этого пообещать.

— Теперь знаю. Если бы согласилась — я бы тебе не поверил. А так ты сама им не скажешь.

— Почему?

— Потому что я тебя об этом попросил.

Молчит. Скептически.

— И потому что правда до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?

— Ну, говори, — поерзала на койке Ирина и откинулась спиной на стену, сложив на груди руки, — давай, не тяни.

В этом она вся. Ну что ж, сама напросилась...

— Вундеркинд, — заговорил я. — Аномалия. Природный феномен. Ведь так же вы все меня воспринимаете?

Ирина кивнула.

— А ведь на самом деле — это не совсем так. Точнее — совсем не так. То есть — не вундеркинд я. Вовсе никакой не "золотой мальчик-гений", свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской "чуйки" Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты...

— Ну и кто же ты тогда?

— Я — семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.

— Ты хочешь сказать, что родился,... — Ирина мысленно прикинула, — ...в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?

— Не так. Я родился, как и положено, — в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк — и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!

— Ты — из... будущего?

— Если можно так сказать. Хотя и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой новое будущее — уже другое. Потому что, как минимум, мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта "Орион" покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?

Ирина молчала. И пауза затягивалась.

Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять, когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.

Как сейчас, например.

Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии "врет" и "сумасшедший", потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия "правда", но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисала моя подруга, что и говорить.

Надо помочь.

Я было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить о будущем, но... в следующий момент чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала такой вопрос, который меня просто парализовал:

— А ты был... лысым? Ну, в сорок девять лет. Или с волосами?

Я просто хлопал глазами в ответ, не сводя с Ирины восхищенного взгляда.

О, женщины!

Ну, вот скажите мне на милость — зачем ей это? Почему не спросить — "будет ли мир во всем мире?" или "кто после Брежнева станет Генеральным секретарем?". Или хотя бы — "что носить будут в двадцать первом веке?". Причем здесь мои волосы? Где логика?

На ум пришел Брекоткин из "Уральских пельменей": "Да почему... голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!"

Я выдохнул. Потому что на время забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:

— С волосами... даже и проплешины не было.

Ирина улыбнулась:

— Это хорошо. А что носят в... две тысячи пятнадцатом?

— Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, подозреваю, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать — ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?

— Конечно, — просто ответила Ирина, — тебе не поверят. И точно закроют в бункер.

— Ну-ну, продолжай!

— Наши тоже не поверят... пока.

— И?..

— И это будет между нами... пока не "созреет" Сергей Владимирович.

— Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты "созрела" немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время — и шефа введу в курс дела.

Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.

— Старичок! А ведь тебе сейчас несладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.

— Все нормально, старушка! Я даже бываю иногда рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты от меня еще много печального услышишь о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом как-нибудь.

— Уверен, что нам нужно это знать?

— Нет. Ни в чем я не уверен. Теперь — нет. После того, какую волну я поднял в конторе своими фокусами с яхтой. Знаешь, все эти вельможные интриги, подковерные игры и грязь за спиной оставляют стойкое ощущение, что...

Где-то я уже это все... когда-то видел!

Но... русские своих не бросают!

Глава 38

И снова мрак

Я хорошо выспался, отъелся и почти полностью восстановил утраченные силы. Желание доказать свою правоту, а еще больше — уберечь своих товарищей от несправедливой расправы, — переполняло меня.

Я готов к бою. Возможно, я даже готов свернуть горы. Дело осталось за малым — найти их. Эти самые горы. Ну, это как раз просто. Как говорится, когда сидишь в яме — любая кочка покажется горой.

Первая задача — покинуть гостеприимную больницу.

Меня, как и раньше, не контролировали, но сегодня в здании медицинского флигеля довольно оживленно. Лежащая в соседней палате Галина Анатольевна, спасшая совсем недавно мне жизнь почти ценой своей, сегодня вышла из комы. Говорить, разумеется, не могла из-за последствий страшного удара в шею, и с ней теперь пытались установить разумный контакт любым другим известным человечеству способом.

Пользуясь суматохой, я благополучно вышел на свободу. Ну, если честно, не совсем благополучно — уже делая первый шаг на лестнице, я заметил, как Ирина, перебегавшая из палаты в палату, вдруг резко остановилась и пристально посмотрела мне вслед. Я умоляюще прижал руки к сердцу и придал лицу просительно-заискивающее выражение. Потом прижал палец к губам, и когда Ирина показала мне кулак, благодарно кивнул и рванул на выход.

Не до меня им сейчас.

На улице серьезно похолодало.

Природа убедительно напоминала о том, что на носу — второй осенний месяц. Мол, пора бы и забыть уже о купальном сезоне и солнечных ваннах. Хватит того, что летняя эйфория растянулась вплоть до конца сентября. Теперь осенняя промозглость стремительно добирала упущенное. Ночью прошел дождь, а ветер трудолюбиво и усердно работал над прореживанием быстро желтеющей листвы.

Я поежился. Впору было уже утепляться. Одного спортивного костюма становится маловато. Курточка явно не помешает. А пока я просто сменил размеренную ходьбу на привычный для всей детворы бег вприпрыжку. И доскакал таким жизнерадостным макаром до... школы. Своей собственной школы номер четырнадцать. Гостеприимно встретившей меня в качестве лупоглазого первоклассника какой-то месяц назад.

Нет, я не соскучился по грифельным доскам, старинным партам и чернильным пятнам на пальцах. Никоим образом. Мне хотелось пообщаться с завучем, Ларисой Викторовной, которая по просьбе безопасности осуществляла прикрытие моего отсутствия на занятиях. И которая в свое время оперативно сообщила куда надо о странном школьнике. И сообщила — непосредственно капитану Гришко. Что это могло дать, я пока не понимал, но на безрыбье, как говорится... и завуч сойдет.

Я зашел в до боли знакомый вестибюль, пахнущий мастикой, и направился на второй этаж. Деликатно постучал в обитую дерматином дверь.

— Можно, Лариса Викторовна?

Небольшое, аскетично обставленное помещение с малюсеньким "предбанником". И с огромным портретом Маяковского над столом. Завуч что-то старательно пишет в журнале, положив левую руку на стол, как прилежная ученица.

— Караваев?

Тяжелые очки, поднятые на лоб, плавненько так и совершенно самостоятельно вернулись на переносицу. Как это она так делает?

— Здравствуйте, Лариса Викторовна. Зайти можно?

— Да. Заходи. Здравствуй, Витя, — ручка отложена, правая рука ровно легла на левую, и впрямь как у школьницы, — проходи, садись. Я тебя слушаю.

Я плюхнулся на стул, стоящий возле окна, поерзал, удобнее устраиваясь, и строго посмотрел на женщину.

— Нехорошо, Лариса Викторовна. Нехорошо.

Завуч молча смотрела на меня. Спокойно и выжидающе. Я же говорил — идеальный педагог. Выдержка железная. Но мне нужно было выяснить — работали с ней после гибели Гришко или еще не успели. Скорее всего — первое. Должны были успеть. Будем "танцевать" от этой версии.

— Как же так, Лариса Викторовна? Почему мне приходится вас выгораживать? Темнить, выкручиваться, обманывать своих товарищей...