— По закону его должны были казнить.
— Должны были, — кивнула я, вспоминая пыточную в зале заседаний охотников. — Но я договорилась с Мишелем.
— Не знал, что ты дружишь с древними, — недовольно пробурчал он.
— Я не дружу. Мишель мне не друг, скорее, наоборот.
— Тогда почему пошел тебе на встречу? — удивился Эрик.
— А вот тут начинаются сложности. Мишель — тот охотник, который убил Диму, брата Влада. Его дед долго охотился на древнего, и даже сумел запечатать ему жилу, чтобы спокойно провести ритуал кроту, но охотник ускользнул.
— Да, я помню эту историю. Так на смотрителе Липецка печать?
— Нет. Тан снял ее. Колдун. Он тоже был хищным, достаточно сильным, чтобы снять печать, наложенную вождем.
Черт, и как я тогда не подумала? Верила, что Влад может выиграть поединок. Даже надеялась на это. А ведь Тан был сильнее всегда. Первая кровь сильнее второй. Не зря же так почитается закон наследования. Не стоит ни о чем сожалеть — если бы я не убила тогда Тана, сама могла быть мертва. Или Барт. Или Люсия — ведь именно с ней у меня сильнейшая связь. Кто знает, кого Тан привлек бы моей кровью?
— На кой колдуну это понадобилось? — вырвал меня из размышлений Эрик.
— Чтобы запугать атли. Он тогда вернулся, мечтал руководить. Мишеля я убила — довела до конца дело Валентина. А Тан его воскресил. И снял печать. — Я горько улыбнулась. — Говорю же, сложно все.
— Хочешь, чтобы я поверил, что вождь атли не смог убить древнего, а ты смогла?
— Вообще-то Мишель — не единственный древний, которого я убила, — обиделась я. Да что, в конце концов, за шовинизм?! — И не надоело делить хищных на девочек и мальчиков?
— Я и не делю. Тамара, например, не так давно тоже убила древнего. Смотрителя Лондона. Но она действовала внезапностью, а Мишель должен был ждать от атли подвоха.
— От меня не ждал. Он думает, что любит меня.
— Чего? — опешил Эрик.
— Что, я недостаточно хороша для древнего? — пошутила я, но он не улыбнулся. Казалось, готов был прожечь во мне взглядом дыру. Я вздохнула и сказала уже серьезно: — Он помнит меня из прошлого воплощения. Не знаю, почему, но влюбился он в ту девушку. Может, она... я, то есть, ясновидицей была. В общем, я не в курсе и выяснять не хочу.
— Он отпустил Влада, потому что ты попросила?
Я покачала головой.
— Нет. Он потребовал, что взамен я должна уйти из атли навсегда. Мишель считает, что Влад — причина всех моих бед. Наверное, охотник хотел, чтобы я отреклась. Нам повезло, что он плохо разбирается в законах хищных.
А может, это обычная ревность? Кто их, древних этих, разберет? Склеились мозги за столько лет-то.
— Думаю, Мишель злится, что Влад его вокруг пальца обвел. Ведь ритуал кроту был его идеей, а мне Влад наплел, что охотник опасен и может всех нас убить.
— Хочешь сказать, что Вермунд обманом заставил тебя убить влюбленного в тебя охотника? Он весьма своеобразно устраняет соперников.
Я покачала головой.
— Мишель не был для него соперником. Влад мстил за брата.
— Так что дал твой уход из атли лично древнему?
Я пожала плечами.
— Он странный. Не хочет, чтобы я и близко с Владом стояла. Иногда мне кажется, если понадобится, он положит на это жизнь!
— Мы ему в этом поможем, — задумчиво проговорил Эрик.
— Поможем? — насторожилась я. — Как?
— Мне нужно знать, хочешь ли ты вернуться, Полина. Чего ты вообще хочешь?
— Не знаю я, понятно! Не думаю, что сейчас подходящее время, чтобы говорить об этом.
— Дело в том, что у нас с тобой вряд ли когда-нибудь будет подходящее время. Боюсь, у нас его слишком мало. И если я могу сделать что-то, что улучшило бы твое пребывание здесь после того, как уйду, я это сделаю.
Я посмотрела на него, и мне вдруг захотелось его стукнуть. Готов решить все мои проблемы, в то время, как единственная моя сложность — он сам. Его присутствие и его отсутствие.
— Я не маленькая, и в состоянии разобраться с собственной жизнью самостоятельно. А ты не старик Хоттабыч, желания мои исполнять. Ну, разве что одно...
— Какое?
— Обними меня. Не хочу быть сегодня одна.
Это желание он исполнил. Лег на спину, я положила голову ему на грудь и обняла за талию. Уснула, и снился мне кан — далекий, призрачный, светлый мир. Там было озеро, усыпанное синими цветами, а на берегу сидели шаманы хищных. Кучковались по три-четыре человека и курили лотос. Эрик тоже там был, но он не курил. Сидел на камне, опустив ноги в воду, и ласково касался лепестков.
Странный сон.
Утром я проснулась от запахов еды. И вместо карое на тумбочке у кровати стояла чашка с кофе — свежеприготовленного, с булочками. Эрик сидел рядом на кровати и улыбался.
— Доброе утро, — бодро поприветствовал он. — Решил разбить стереотипы, что мужчины не умеют готовить.
— Булочки ты тоже сам пек? — лукаво поинтересовалась я, села и расправила одеяло.
— Булочки нет. Но кофе по специальному рецепту, это я тебе гарантирую.
— По рецепту твоей кофеварки?
— Вот так и делай тебе приятное, — шутливо обиделся он. — А еще говорят, женщины любят кофе в постель.
— Они любят, — подтвердила я и вгрызлась в румяный и мягкий бок булочки. Блаженство какое! Только их бы и ела. — Не обращай внимания, иногда во мне просыпается язва. Особенно после ежедневного завтрака карое. — Я блаженно закатила глаза. — Мммм, спасибо за булочки. И за кофе.
— Рад, что смог угодить, — совершенно искренне ответил он.
— Мне нужно домой, Эрик, — серьезно сказала я. — Я не шутила тогда. И если раньше я была слаба и вынуждена принимать твою помощь, то сейчас не могу себе этого позволить.
— Почему? — Взгляд прямой, изучающий. Разбирающий на молекулы и собирающий обратно в нечто целое. Нечто иное, незнакомое. Неизвестного мне человека.
Но я не имела права меняться. Я — это я. Он — это он.
А на его 'почему' было сотня 'потому что'. Потому что я привязалась к нему. Потому что устала страдать по ночам, думая, где он сейчас. Потому что неправильно радоваться его приходу, как вчера вечером. Неправильно засыпать, прижимаясь к нему, словно мы близки.
Мы не близки. Мы просто нужны друг другу на время.
Слишком много 'потому что'. И лишь одно, которое я могу озвучить.
— Потому что так надо.
— Кому?
— Мне.
Он опустил глаза и ответил:
— Хорошо.
От этого 'хорошо' стало холодно. Нет, не так. Мне всегда было холодно, а рядом с Эриком я согрелась. Только вот рядом с ним не навсегда. И если сейчас мне безумно холодно без него, то что будет, когда он, наконец, найдет свой кан?
Квартира на Достоевского пропиталась одиночеством. В углах застыли остатки страха — того, что владел мной, когда пришли адепты Герды. Они не проникнут сюда, сказал Эрик. Затем обновил некогда поставленную защиту.
И ушел. Сухо попрощался, словно не хотел и вовсе со мной разговаривать. А я осталась. И захлебнулась одиночеством.
Сидела, наверное, с час на диване и молчала. Просто смотрела в одну точку. Нельзя забывать свое истинное предназначение. Потому что в итоге оно все равно настигнет тебя, накроет куполом, и укажет на ошибку. Теперь я — одиночка, и должна учиться жить одна.
Остаток дня я посвятила уборке. Вымыла квартиру до блеска и упала на диван. Работать всегда легче — плохие мысли уходят на задний план. Но когда усталость больше не позволяет трудиться, они возвращаются.
Нет, неправда, я не одна. Атли — еще не все. Жила же я как-то без них в Москве и у Барта. У меня есть друзья, те, с кем я еще могу общаться.
Я позвонила Ире и болтала с ней полтора часа. Говорила мало, больше слушала — просто наслаждалась ее голосом. Знаю, что нарушила договор. Но вряд ли Мишель станет проверять мой телефон. Да и не от Иры он пытался меня 'защитить'.
Странно, как гармонична для нее была жизнь одиночки. Наверное, все потому что атли она не по крови, да и никто ее не изгонял, захочет — вернется. У нее был шанс, а у меня не было. Хотя она расстроилась. И оттого, что мы больше не соплеменники, и оттого, что я сейчас одна. И если еще с утра я могла уверить ее, что это не так, то сейчас...
Эрик не приходил и не звонил. Возможно, дал мне время во всем разобраться, а может, был занят делами скади. И чем ближе подбиралась ночь, тем отчаяннее хотелось позвонить ему самой. Сознаться в собственной глупости и в том, что безумно хочу удовольствия. Того, что он предлагал.
Но, несмотря на слабость, в которой у меня хватило духу себе признаться, я была невозможно упряма. Поэтому не позвонила. Вернее, позвонила, но не ему. Вышла на лестничную площадку и нажала на кнопку звонка.
Мирослав открыл не сразу — минуты через две — взъерошенный и в небрежно завязанном халате. Удивился очень, если судить по выражению лица, но быстро собрался и втянул меня в квартиру.
— Ты... как ты? — Осмотрел меня со всех сторон на предмет повреждений, а затем пристально взглянул в глаза.
— Нормально, — пожала я плечами. — Вот, домой вернулась.
Он покачал головой, втиснул меня в комнату и усадил на диван. Прямо перед столиком, накрытым на двоих — шампанское, клубника, конфеты. Даже свеча была, только не горела.
— Ты не один? Слушай, я не знала. Давай, я потом зайду. — Я попыталась встать, но меня настойчиво усадили обратно.
— Не суетись. Она с радостью меня подождет... где-нибудь еще.
Мирослав скрылся в спальне, а я попыталась представить, кто такая она и почему должна теперь ждать его с радостью. Ведь он по сути ее отсылает в разгар любовного действа... Впрочем, отсылает и отсылает — мне-то что?
Мирослав вернулся минут через пять — одетый в джинсы и майку и причесанный. Отнес поднос с угощениями на кухню и приготовил чай. Вкусный, как я люблю. Сладкий, с лимоном. Мне досталось также овсяное с кунжутом печенье. И понимающий взгляд.
— Я запуталась, — призналась я и обняла ладонями чашку. Она грела их через тонкую ткань свитера, и постепенно одиночество уходило.
— Тебя изгнали. Выдернули из родной среды. Это нормальные ощущения для хищного.
— Я сама себя выдернула, давно еще, в Венгрии. Не могла, не хотела...
— А сейчас? — Его внимательный взгляд заставил поежиться. — Сейчас хочешь?
Я пожала плечами.
— Я ведь ни на секунду тогда не сомневался. Засомневайся я — и ты, и Влад были бы мертвы. А вы мне близки. Оба. Несмотря на то, что ты считаешь иначе. Тогда я тебя, маленькая, спасал.
— Знаю. Я тебе как дочь.
— Ты мне друг. Стояла тут — трясущаяся, напуганная — когда охотник пришел за мной. Стояла и просила его меня не убивать. Затем в Венгене позволила спасти жену и дочь. И тогда, в доме, вывела Майю.
— Ты мне тоже друг. Хоть я и злилась сильно.
— А сейчас? Тоже злишься?
— Сейчас не злюсь. Все, что произошло в Будапеште, оказалось напрасным. Герда вернулась. Но дело даже не в этом. Все эти годы... моя любовь, моя боль... Я же ее дочерью считала! Дралась за нее, глотки рвала. И с Таном тогда... если бы не Кира, я бы, наверное, его не убила. А она оказалась миражом. Дымкой. Ты — мужчина, тебе не понять, каково это — когда умирают дети.
— Да, я мужчина. — Он тяжело вздохнул и отвернулся. Сложил руки на коленях, посмотрел прямо перед собой, и воздух в комнате стал тяжелым. На плечи навалилась грусть — его грусть. Его боль. И я поняла прежде, чем он сказал. Поняла, что была не права. — Но я знаю, каково это — терять детей. У меня их пятеро было, выжила только Майя. И то потому, что ее тогда просто не существовало в природе.
— Извини...
— Нет, послушай. Я пережил. И ты переживешь. Будешь злиться, плакать, страдать. Но — будешь! Если бы Влад не пошел на этот авантюрный шаг, тебя бы не было. Он жесток порой, но всегда знает, для чего что-то делает. Никогда не отступает. И любит тебя так, как умеет.
— Только от любви этой тошно и хочется бежать. Выжигает она все, Мир. Душу, сердце, саму жизнь. Сдохнуть от такой любви хочется!
— Лучше сдохнуть от потери кена в ржавом ангаре, — покачал он головой. — Чем этот Эрик лучше Герды?
— Тем, что он не хотел. Что сожалеет и делает все, чтобы мне было комфортно. А что делает Влад? Конкретно сейчас? Сидит и боится в большом доме или пустил все на самотек? Ведь Эрик тут не навсегда. Он уйдет, а Герда никуда не денется...
— Влад никогда не будет сидеть и бояться. И тем более, не пустит все на самотек.
Я вздохнула.
— Скажи ему, пусть не подставляется. Погибнет еще, а у него сын. И жена. Рита плакать будет...
— А ты будешь плакать, Полина? Или уже все перегорело?
— Я не буду, — уверенно ответила я. — Просто потому что разучилась. Но смерти ему не желаю, иначе зачем бы ходила к Мишелю? Просто... у нас разные пути.
— Уверена?
— Пока да. А загадывать не буду — судьба любит подшутить над планами.
Вернулась к себе я уже за полночь. Усталая, но довольная. Все же приятно знать, что у тебя кто-то остался. Кто-то не из племени и не связанный со странными испытаниями Эрика. Что мне есть, к кому прийти и с кем поговорить.
А ночью, глядя на крупные, по-летнему обильные звезды, я думала о Владе. О его словах у очага, о болезненном блеске в глазах, об отчаянии, оставившем след на лице. Нельзя было назвать его счастливым. Наверное, потому что ложь счастья не приносит... Хотя вот я всю жизнь старалась правду говорить, и что мне это дало?
Но почему-то зеленые глаза до утра не шли из головы. Это все Мирослав, он явно шаманит с сознанием. В прошлый раз после нашего откровенного разговора в Швейцарии, мы с Владом...
Нет, не думать об этом! Не вспоминать. Все в прошлом, а в настоящем у меня Эрик. Такой же притягательный и еще более недоступный. Не моего романа герой. Но почему же рядом с ним так чертовски хорошо? Это что, шутка природы?
Уснула я под утро, а проснулась около одиннадцати, не выспавшаяся и раздраженная. Хорошо хоть встать с постели не успела — тут же откинулась на подушки, зажмурилась и полностью отдалась картинкам в голове.
Я сижу на полу в квартире на Достоевского. Меня трясет, я с трудом понимаю, что происходит — в голове туман, сознание путается. Нога затекла, потому что сверху на ней лежит что-то тяжелое. Что-то или... кто-то!
— Эрик, — шепчу, пытаясь сбросить его с себя. Какой же он неподъемный! — Эрик, очнись!
Страх накатывает резко вместе с тошнотой. Если уж он беспомощен, то я и подавно...
Он все так же не шевелится, и я боюсь, что он умер, оставив меня тут одну. Наедине с опасностями. С Гердой. От этой мысли становится невыносимо тоскливо, внутри все сжимается. Верить не хочется, понимать еще меньше.
Я смотрю на часы на шкафу — бабушкины, те самые, что я так и не смогла выкинуть. В память о детстве. Десять часов, почти ночь. Ночью особенно страшно. Темно и тревожно.
Он же не умер? Он просто не мог умереть, бросить меня! Не имел права.
И вдруг я понимаю, что в комнате не одна...
Медленно, словно в вязком киселе, поворачиваю голову.
Ветер с шумом распахивает окно, развевая занавески. Холодно. Снег со свистящим ветром врывается в квартиру, кружит, леденит кожу. А вместе со снегом вплывает она. Женщина в светлой шифоновой одежде. Прямо по воздуху. Словно сказочная фея, скользит медленно, плавно и определенно — к нам.