Стучит, гремит, откроется

Славор сидел тут же на лавке и медленно, со всем присущим ему спокойствием поднялся, едва Меланья свернула в залу. Ярила бросилась к одаренной, словно одичавшая псица на оборону щенков.

— Что стряслось? — впившись ногтями в руку Меланьи, спросила она.

Молодая вещунья сбивчиво пересказала.

— Ведь предупреждала!.. — не сдержалась мать, всхлипывая. — Горе нам с ним!

Славор промолчал, обнимая горюющую. Он всегда предпочитал не размыкать уст, если в том не было особой потребности.

Тут подошел лекарь и сказал, что за жизнь Артама можно не волноваться, по крайней мере, в данной переделке ему ничего страшного не приключилось. А если вспомнить, как на нем все заживало в прошлые разы, то можно смело утверждать, что вскоре молодец снова будет искать приключений.

— Было-было, но такого еще не было. Чтоб брат на брата да руку поднял... — сказал один из слуг, когда Славор с сыном конюха вынес бесчувственное тело. Ярила шла рядом, и, поддерживая сыновью голову, не успевала смаргивать слезы с ресниц.

* * *

В предсвадебный день Меланье вдруг сделалось до того тревожно, что едва рассудок не утратила. Она чувствовала: надвигается что-то несравнимо страшное, что-то, сродни чему она еще не переживала. Как ни старалась заглянуть в будущее, узнать, что же это такое впереди, что за туча, темней грозовой, — не выходило. Рысковец не давал ей подсмотреть свои намеренья, порывал их непроницаемым для вещунских очей мраком. Окончательно плюнув на обычай, Меланья в страхе перед днем грядущим торопилась как можно больше времени провести с Зоеком. Стольник и Ежка прибыли, как и было обещано, за сутки до торжества и до ночи видели вещунью только раз, да и то издалека, мчащей с женихом в степи. В Волковах уж и на поиски собрались посылать, благо, молодые люди вернулись.

До поры до времени все шло без сучка и задоринки. Ни одна шпилька или украшение из наряда невесты не потерялись, когда пришла пора наряжаться, Зоек как нельзя стойко выдержал все приготовленные панной Ежкой испытания, а разношерстная толпа гостей, большинство из которых Меланья не знала по именам, гуляла так отчаянно и лихо, как будто это последняя свадьба на их веку. Стольник пил жадно и не хмелел, постоянно говорил тосты и здравницы, демонстрируя красноречие, каковому научился при дворе.

Вот все поднялись идти на венчание, и Зоека вдруг осенило: он же забыл у себя в опочивальне ларчик с перстнями! Мужчина метнулся наверх, окинул комнату взглядом, лихорадочной ощупью принялся обыскивать постель. Проклятого ларца нигде не было видно, а жених не помнил, куда положил его утром.

Наконец ладонь наткнулась на что-то твердое под одеялом, и тут же раздался громкий сухой хлопок и звук падения. Зоек на миг оцепенел, затем медленно обернулся. На дедовском луке, десятый год спокойно висевшем на стене, лопнула тетива, а сам он сорвался с крючков и упал на пол.

Жениху сделалось не по себе, морозец прогулялся по телу. Однако нужно было торопиться, и Зоек, достав ларец и бросив лук с ошметками тетивы обратно на крючки, выскочил в коридор.

— Где ты ходишь? — прошипела Меланья. До его прихода она взволнованно прохаживалась у распахнутых дверей церковки. Время близилось к вечеру, жара достигла высшего рубежа, поэтому в закрытом душном помещении, да еще и с витавшими в нем ароматами ладана, пота и цветов, не мудрено было сомлеть.

Вместо ответа Зоек победно встряхнул ларчиком и, взяв невесту под руку, ввел ее в церковку. За ними последовали притихшие в благоговении (а некоторые, может, и в изрядном охмелении) гости.

Священник Евдикай, коему полагалось ожидать молодых в ризнице, был молод, неопытен и достаточно богобоязнен, что и мешало ему выйти через заднюю дверь и подождать на воздухе — пусть накаленном и знойном, зато свежем. Евдикай появился пред молодыми на нетвердых ногах и одурманенный с виду, что тотчас вызвало несколько смешков и предположений на тему, что за напиток и в каком количестве употребляют священнослужители. Никто не подумал, что у несчастного, который дрожащими пальцами листал Вилясову книгу в тщетных поисках главы о брачном союзе, темнеет в глазах.

Зоек не выдержал, совершил невиданную вольность, вызвавшую несколько пораженных восклиnbsp;Мать облизнула губы и, видимо, поколебавшись, стоит ли говорить, молвила:

цаний, — аккуратно потянул книгу из рук священника и сам принялся листать. Сегодня он был нервным и лишился изрядной доли спокойствия

Отыскав наконец нужную страницу, жених протянул книгу Евдикаю. Одновременно с площади послышался какой-то крик, и меж гостями повисла густая, хоть ложкой черпай, испуганная тишина. Зоек, застыв с протянутой рукой, оглянулся.

— Война, люди!!! — крик худосочного паренька, вбежавшего в церковь, громовым раскатом отдался от сводов. — Война! Голубя из столицы получили! Велят всем от старого до малого сию же годину собираться, каждый человек на счету!

Тонко завопила какая-то женщина, послышались рыдания. Люд будто очнулся ото сна и зашумел — как река, прорвавшая хрупкий весенний лед. Меланья оперлась о Зоека, тяжело дыша. Вот оно, то событие, туча темная...

— Венчай! — спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:

— Трубить тревогу и всеобщий сбор! Трубить сбор!!!

Кто-то услышал-таки приказание, и на площади тягуче запели трубы, похожие на исполненные тоски волчьи голоса в далекой ночи. Солнце как по колдовству заслонили невесть откуда взявшиеся тучи, небо недобро, трескуче засмеялось. Меланья последней вышла на улицу и так бы и простояла, непонимающе глядя на мечущихся в дикой спешке женщин и мужчин, если бы не Ярила. Свекровь дернула невестку за рукав и поволокла куда-то. Голос донесся, как сквозь подушку:

— Поможешь харч собирать! Каждая пара рук важна!

В кладовых Меланья получила короткий инструктаж и взялась за работу: наполняла котомки немудреной снедью и подавала собравшимся солдатам или складывала горкой у входа — кому надо, возьмет.

За какую-то печину на дороге за волковскими стенами собралось изрядное как для Меланьи воинство, кажущееся тем больше, что женщины, старики и дети прощались с отъезжающими. Беспокойство людей передалось и животным — кони ржали, вставали на дыбы и не слушались поводьев, собаки выли, как по покойникам. В городе оставались лишь пятьдесят солдат гарнизонной стражи, прочие уходили.

Настала пора трогаться, и Зоек с ежеколодежно усиливающимся нетерпением вглядывался в толпу, ища глазами ту единственную, ради которой готов был беречь себя. Она не шла прощаться.

— Строиться! — с тяжелым сердцем приказал Зоек. Трубач подкрепил команду соответствующим сигналом, и женщины, сыновья и мужья которых стали вырываться из объятий, заголосили пуще прежнего.

К командиру подъехал какой-то всадник, Зоек с промедлением опознал в нем брата. Голова его была перевязана, но силы Славора и его сыновей восстанавливались удивительно быстро — Артам уже мог держаться в седле.

— Возьми с собой, брат! Прости за все...

После колодежного колебания командир пожал протянутую руку и хлопнул младшего по спине.

— Зоек!

Показалось, или вправду пробился сквозь гул голосов и рыданий ее крик? Зоек неверяще поворотил коня...

Меланья действительно не шла — бежала к нему, подобрав замаранную кружевную юбку и теряя черевички на колдобистой дороге. Зоек вонзил шпоры в конские бока и помчался навстречу. Натянув повод, соскочил наземь прежде, чем жеребец не то что остановился — на шаг перешел.

— Слушай меня, — твердо заговорил Зоек, сжав лицо жены в ладонях и глядя в ее широко распахнутые глаза. — Если станет известно, что враг продвинулся дальше норанских рудников и подходит к столице, беги в пущу. Отсюда до нее близко. Обещай, что сделаешь, как велю!

— Обещаю, — одними губами шепнула Меланья.

— И еще одно. Дай слово, что и ноги твоей не будет на фронте.

Нахмурившееся небо рассекла стрела молнии, очи на миг ослепила белесая вспышка. Меланья бессознательно обмякла в мужниных руках.

— Вернусь... — передавая жену захлебывающейся рыданиями Яриле, сказал Зоек.

И тронулись полторы сотни наспех собранных солдат... Отъехали далече, и донеслись тогда до оставшихся слова песни, на ходу кем-то сочиненной и тут же многими подхваченной:

Ветер степей подгоняет меня,

Рысью пущу вороного коня.

Вдаль по степи, по дороге во ржи...

Бросим отчаянье, мы же мужи!

Поищем пути к должной борьбе,

Узнаем все о нашем враге!

Бабский удел это — слезы пускать,

Мы же, солдаты, идем воевать!

II

Известие о войне прозвучало, точно предсмертный крик человека, который шел себе беспечно по улице и внезапно получил нож под ребро. Никто не ожидал, что гореллы осмелятся с огнем и мечом пойти на Лядаг, заручившийся поддержкой хмарского короля. Тем не менее, извечно мирным соседям невесть что взбрело в головы, и в совпавший с Меланьиной свадьбой день они пересекли лядагскую границу. До ночи гореллы успели захватить небольшой, плохо укрепленный замок. По не проверенным свидетельствам вражеские войска составляли двадцать тысяч человек; много большие воинства собирались в предыдущих веках, однако для Потеха и это было не малым, если учесть, что нападения никто не ждал, и армия, на которую последний год выделяли не так уж много средств, пребывала не в лучшем состоянии. На помощь из Хмары надеяться тоже не стоило, поскольку гореллы отважились вести войну на двух фронтах, и Потехов тесть сам нуждался в людях для выдворения захватчиков.

Будто сама жизнь ушла из Волков вместе с солдатами. Те, кто остались, денно и нощно пребывали в бесконечном ожидании, даже несмышленые дети. Не было отныне в городке ни смеха, ни песен, ни игр малышни, ни разговоров кумушек на лавочках у плетней вечерами. Только слезы, угрюмость, ожидание наихудшего. Меланья, хоть и знала, что с Зоеком и Стольником в ближайшем времени все будет в порядке, поддавалась всеобщему настроению и также печалилась. Первые дни к ней ежепечинно бегали жены и матери, спрашивали за своих и уходили ни с чем. Вскоре и бегать перестали. "Все изменимо. Верьте в лучшее и просите Виляса, привлекая тем самым его внимание", — говорила Меланья, ни на какие уговоры и мольбы не поддаваясь, ни над одной женщиной не сжалившись. Порою мнилось ей, что они с хаотичным нетерпением ждут не укрепления надежды ее словами, а исполнения наистрашнейших опасений. Это было опаснее всего как самих женщин, так и для их близких, поскольку дурные мысли привлекали внимание Рысковца. А уж того хлебом не корми, а дай поиздеваться, подкинуть то, чего человек боится наиболее...

Многие нарекали на бессердечность молодой гадалки, но справедливы ли были нарекания эти? Имела ли Меланья право дарить надежду, если не знала, каковы намеренья Виляса в недоступном ее очам грядущем и не изменит ли их Рысковец? Там, впереди, в плохо видной неумелой вещунье будущности, все действительно менялось порой так кардинально, что знание грядущего обращалось во вред, а надежда, подкрепления которой так хотели волковские женщины, — в безумие...

Тракты наводнили кареты и брички, везущие женщин и детей подальше от военных действий. Столичные направлялись прямиком в дремучую пущу, где враг мог бродить годами, не умея отличить ложных троп от настоящих и не имея проводника. Околоточные селяне искали защиты в приграничных крепостях, ранее обминаемых десятой дорогой, а сейчас ставших едва ли не самыми безопасными укреплениями по причине своей удаленности. Враг продвигался вперед быстро, Потех проиграл уж одну битву. Население южной части княжества еще только начинало беспокоиться, а в северные города, ближайшие к врагу, уже во множестве бежали полунищие селяне, не успевающие скрыться в пуще. Некоторые углублялись в леса, забирая с собой скотину, пожитки и снедь. Выбирали местечко поглуше да подремучей и обосновывались землянкой или избушкой; некоторые, и таких было большинство, надеялись на крепость бастионов и защиту гарнизонов, стараясь не думать, что хуже — взятие крепости или длительная осада, при которой кончаются хлебово и порох.

Не одно, так другое: где не велась война, там бесчисленное множество разбойных шаек пробудилось по борам и буеракам, выползло, точно змеи по весне, на дороги и принялось вершить излюбленное дело — грабить и жечь деревни, насильничать да убивать. Ранее для разбойного люда хоть какая-то угроза была в лице Потеха и немногочисленного регулярного войска, а теперь, во время тягот, ни о каком надзоре речи быть не могло. Лихие селяне из тех, кто остался по той или иной причине дома, все чаще избирали ватагу княжьему войску, и грозная сила росла, как тесто в кадушке. Вовсе небезопасно стало на южных дорогах, и, хоть гореллы были далече от сих мест, ищущие заступы селяне валом повалили в более-менее укрепленные города. Волковы не стали исключением.

У Славора не возникало опасений касательно недостатка провианта, но городок едва вмещал всех желающих укрыться за стеной, и то жили они в такой тесноте, какую еще поискать, — кто не мог найти свободного угла при жилье, ночевал под звездным небом на телеге, прячась под днищем в знойный полдень или дождь. После наступления темноты в городок никого не впускали, а на стене удваивалась стража.

Вести доходили одна тревожней другой. Чуть ли не каждый день неприятель захватывал новые замки и города, все дальше в пределах страны придвигаясь, и отбивал атаки Потехового войска. Князь понимал, что превосходящий более чем вдвое противник разобьет его на голову, и не давал открытого боя, вынужденно отступал и отступал. Тысячу человек он отделил от всех войск и, разбив на отряды, отправил досаждать врагу во всем, чем только можно. Одним из таких отрядов командовал Зоек.

Враг не жег за собою мосты, стараясь учинять поменьше вреда — горрельский вождь Эрак хотел захватить эти земли, плодородные, богатые, имеющие доступ к морю, и понимал, что ему же, победителю, придется восстанавливать все уничтоженное.

На хмарском фронте дела обстояли успешнее — там захватчикам дали должный отпор, но до выдворения было еще далеко.

* * *

Наступил день, когда из Горграда разослали во все концы голубей с известием: неприятель подходит и с дня на день начнет осаду. Меланья совещалась с Ярилой, Славором и Ежкой, — они собрались, дабы решить, стоит ли Зоековой жене рискнуть головой и попробовать проскользнуть к пуще, или лучше сидеть, не высовываясь, за стенами, где хотя бы разбойников можно не бояться. Но приближалась опасность похлеще разбойников, Меланья хорошо осознавала это и твердо стояла на том, чтобы исполнить волю мужа. Ежка колебалась, в душе уже согласившись участвовать в опасной затее, а свекор со свекровью отговаривали.

Может показаться лицемерным и подозрительным то, что Ярила пеклась о благополучии молодой вещуньи, а не корила ее, как любая другая мать, в том, что Зоек поднял руку на Артама... Но женщина эта была такого склада, при котором не умеют затаивать обиды; после стычки между братьями она ни колодежки не обвиняла невестку в случившемся, а когда младший ушел воевать, так и вовсе позабыла о происшествии.