Сияние жизни

— "Тип-01", в чем дело?

Недовольный и встревоженный голос Кацураги слегка привел Синдзи в чувства. С глупой улыбкой он наклонился к микрофону:

— Мисато-сан... Мы...

Он осмотрелся.

Зелень, блеклая, но все же восхитительная после месяцев в Атомных землях, свет солнца, о существовании которого Синдзи едва мог вспомнить, мягкие кроны деревьев... Он включил зенитную камеру: над ним проплывала сизо-белая туча — мирная, теплая, а в вышине кошачьими царапинами устроились перистые облака. "На дождь", — вспомнил Синдзи и улыбнулся еще шире:

— Мы... По-моему, мы в раю, Мисато-сан...

В телефонах надрывались ученые, отмечая почти нормальный фон, и их радостные голоса с трудом выдерживали груз сухих отчетных формул.

— В раю... — сказал усталый голос в телефонах. — Ибуки, зафиксируйте: локальное время двенадцать тридцать две. Обнаружен объект "Окно".

Синдзи едва понимал своего командира сквозь счастливые вопли. Тон Мисато-сан не сулил ничего хорошего, но это, наверное, потому, что она еще не здесь, а во мгле. Здесь есть клочок мира, свободного от пустошей. "Откуда? Почему? Не хочу знать! Он есть!" Синдзи щелкал кнопками камер: дерево — оно колышется под набегающим всплеском ветерка, кусты — они негустые и мягкие, трава, какой-то блеск вдалеке...

"Давайте скорее сюда, Мисато-сан. Вы это заслужили".

Глава 16

Синдзи шел по коридору БМК, ощущая мощную вибрацию и дрожь огромной машины: атомоход рвался вперед по каменистым равнинам Атомных земель, кроша траками отравленные километры. Обиженная мысль: "А как же моя ЕВА?" — изредка постукивала в затылке слабой болью, но тут же замолкала, а он просто шел себе и шел, зная, что ему надо туда. Туда — это прямо по коридору. Лесенки, уводящие на орудийные площадки, двери кают, едва слышный рокот двигателя — все это крутилось вокруг Синдзи вялым водоворотом, словно в кастрюле густого варева с хлюпаньем да чавканьем трудился невидимый черпак, медленно размешивая странное восприятие. Он потряс головой и сфокусировал взгляд: у дверей каюты пилотов стояла Аянами.

— Икари?

— Аянами...

На лице Рей не было бинтов, ее внимательные глаза слегка сощурились, когда лицо девушки тронула тихая улыбка:

— Я ждала тебя, Икари.

Он кивнул. Она всегда ждала его, а он ее предал.

— Аянами... Послушай, как ты можешь быть такой... Такой...

Рей молчала, ожидая окончания. Синдзи смотрел на нее и видел холодную палату, страшные инструменты, пропитанные кровью — ее кровью — тампоны, усталые лица людей, которые пытали ее больше десяти часов, выворачивали наизнанку, допрашивали ее хрупкое тело: "А ты человек? А ты точно человек? Отвечай!" А над всем этим царил тот, кто должен за все ответить. И это вовсе не Рицко Акаги.

— Рей... Рей...

Чувствуя, как слезы раздирают его глаза, он бросился вперед и сжал ее в объятиях.

— Я... Это же я тебя так, как ты не понимаешь... Я, Рей...

— Понимаю.

Он боялся смотреть ей в глаза, зарылся лицом в голубые растрепанные волосы, уткнулся в маленькое ушко и молчал, сжимаясь в комок — все меньше, все дальше, все глубже в себя самого.

— Икари. Я все понимаю. Тебе ведь достаточно?

Он задрожал. "Слова, которые не уйдут никогда".

— Да, Рей, да... Но как ты...

— Или мне просить у тебя прощения за то, что я такая?

"Голос". Голос изменился, и Синдзи осторожно подался назад, всмотрелся в ее лицо. Аянами грустно глядела на него, и что-то незнакомое, неожиданное, непривычное оживало там, по ту сторону ее красных глаз.

— Я такая, Икари. И ты такой. Ты ненавидишь меня. За что?

— Я... — ему перехватило горло. — Я не...

— Я не занимала ее место. Я не просила об этом. Но я должна быть рядом. За что ты меня ненавидишь?

"Я... Я... Я..." Проклятое местоимение раскаленными гвоздями впивалось в разум, и его впервые жег огонь души Рей Аянами.

— Я живу твоими воспоминаниями. Я живу тобой и из-за тебя. Кто я?

— Аянами!

— Ты помнишь мой меч? Мое оружие? Я не помню. Я — это то, что ты знаешь обо мне.

Он упал на колени. Решетчатый пол БМК врезался ему в кости, но эта боль не шла ни в какое сравнение с тем, что резало его изнутри. "Рей..."

— Я не могу не быть. Я всегда вернусь, потому что мы — одно.

Синдзи зарыдал и обнял колени возвышающейся над ним девушки. "Это все я... Я сковал ее собой, я ее убил, я создал вновь... Нечто... Я дал ей жизнь. Что я дал?.. Что... Что... Кто ты? Кто ты, Рей?"

— Икари? Что с тобой?

Он поднял взгляд и увидел, как тает затянутое дымкой встревоженное лицо девушки, как все застилает темнота. Он слабо вскрикнул и открыл глаза во тьму, чувствуя только сбивчивый ритм сердца. Мрак заворочался, и Синдзи почувствовал обнимающие его руки, жаркое тепло прижавшегося к нему тела, услышал тихий шепот.

— Икари? Тебе плохо?

"Сон... Что это было? Что мне снилось?.. Коридор, Рей... Меч..." Синдзи замер.

Чувства. Во сне его словно каленым железом жгло то, от чего и следа не осталось наяву.

— Икари...

Синдзи вздрогнул: в шепоте Рей звучала слабая, тихая, но отчетливая тревога, и сон начал уплывать вдаль. Он вздохнул:

— Я... Я в порядке, Аянами, — прошептал он и отчаянным усилием зацепился за детали сновидения. "Не забыть... Не вздумай забыть... Да что со мной?"

— Может, хочешь подышать воздухом?

Синдзи непонимающе уставился во тьму, которая веяла теплом Аянами. Угар сна медленно отступал, и он запоздало сообразил, что экспедиция все еще в Окне, что тут можно выйти на свежий воздух и даже можно без масок.

— Давай выйдем.

— Хорошо, я сейчас оденусь.

Рей осторожно встала, начала возиться с вещами, а Синдзи перевернулся на спину и смотрел в невидимый потолок, вспоминая свой странный сон. По возвращении в явь он едва понимал половину пережитого.

— Икари... Ты идешь?

— А, ну да...

Аска только заворочалась, когда они закрывали за собой дверь. Пустой коридор ночного БМК едва освещался, — горела лишь каждая третья лампа, — а у главного шлюза обнаружились часовые. Вопросов пилотам они не задавали, но сам факт их наличия немало удивил Синдзи. Грохот дверей, вспышка сигнальной лампы, короткое хрюканье сигнала — и они вышли наружу.

Синдзи осмотрелся: БМК, слегка свернутый полукольцом, расположился недалеко от крутого берега небольшого озера, и в том направлении машин конвоя больше не было. "Вот туда, значит", — решил Икари и взял девушку за руку. Он наслаждался ее теплом, и вдруг ощутил странное желание вернуть ей немного. "Как она это делает?" Икари расслабился и понял, что надо думать о ней, пытаться ощутить ее, представить что-то совсем-совсем светлое... Весь путь до воды он провел в попытках сделать это, и, садясь на берегу, понял, что преуспел.

— Икари, мне... Очень хорошо. Это... Ты?

Синдзи улыбнулся, глядя, как Рей устраивается рядом. Позади слабо светились фары отдельных машин конвоя, полумрак развеивали блики на воде, а в вышине, словно вырезанное неровным кольцом из черного тумана, сияло звездное небо.

""Окно"... Надо было назвать это место "Колодец""

— Аянами, я...

Девушка положила ему голову на плечо. Синдзи покусал изнутри щеку: нет, надо сказать.

— Понимаешь... Я хочу попросить у тебя прощения.

— За исследование?

— И за него тоже.

— Не стоит. Так было нужно. Тебе.

Синдзи досадливо скривился: тепло упорно и мягко обволакивало его, отбирало нужные слова, успокаивало, и тягостные воспоминания, ожившие во сне, укладывались спать... "Так не пойдет".

— Аянами, это не все. Я забыл, понимаешь, словно решил, что раз ты меня простила, то я не должен помнить...

— Зачем?

Синдзи повернул голову: Рей смотрела на него, ее лицо было так близко, что дыхание холодило вспотевший кончик носа и губы. Он замер, его омывали волны тихого, слегка даже равнодушного ко всему спокойствия, хотелось сидеть так и тянуть время, до самой побудки, до нового дня, хотелось еще много чего, но все было не совсем правильно. "Да, именно не совсем".

— Я хочу помнить. И чувствовать то, что я заслужил.

— Это больно.

— Да, Аянами. Это очень больно...

— Зачем тебе помнить?

Он улыбнулся: девушка всерьез задала этот вопрос, честно полагая, что он ответит, что он сможет найти нужные слова. И ей действительно нужен был ответ. Синдзи невольно прислушался к себе, осознавая еще кое-что: Рей была едва ли не расстроена тем, что он отказывался принять свое странное забвение, свою безответственность. Странный холодок — "вот оно, совсем рядом!" — пробежал у самого сердца, когда она отвела взгляд.

— Да, Икари, это я.

— Но... Зачем? Зачем ты это сделала? И... Как?

Аянами смотрела на воду. Девушка подтянула колени к груди, обхватила их руками и замерла, но перед Синдзи проносились видения его боли, его метаний. Вот он валяется на полу, успокоительный коктейль медленно разливается телом, а сознание рвется наружу, пытаясь дотянуться до каждого в этой проклятой палате... Вот вереница чужих образов, пытливые действия чужого разума, бережно ощупывающего его мысли, его чувства. Боль — зеркало его боли. Отчаяние — зеркало его отчаяния. Ненависть к себе отражает его собственную. Он смотрит в отражение, и вдруг картинка меняется: изможденный парень с ввалившимися воспаленными глазами исчезает: бережная рука оглаживает его черты, скользит по каждой морщинке, разглаживает кожу, массирует впавшие щеки и напоследок мягко ложится на глаза. В зеркале — спокойный солдат, утомленный войной с врагами.

С врагами, не с самим собой.

— Неужели тебе нравятся твои сны? Я не могу тебе помочь там, — грустно сказала Аянами.

Синдзи моргал — перед глазами словно бы таяли нитями дыма наведенные образы.

— Мы одно, Икари. Ты — моя жизнь.

Сладковатая жуть, забитые на дно подсознания страхи, — "не человек!" — непонимание и отказ что-либо понимать — волны противоречивых чувств обрушились на Синдзи, топя разум во мраке. Он потянулся к маленькому светлячку, в отчаянии надеясь на спасение от ужаса. "Я сплю?"

— Аянами... Скажи, ты помнишь о своем мече? — хрипло и тихо спросил он.

"Глупость, абсурд..."

Рей повернулась к нему с едва различимым в темноте недоумением на лице.

— Меч? Причем тут...

— Аянами, у тебя был тати — дорогой, явно древний, ручной ковки...

— Куге-но тати... — эхом отозвалась Рей. — Запонки рисовой соломы на рукояти...

— Да... Откуда он у тебя?

Жуть уходила, а на ее место пришло тусклое разочарование. Рей с какой-то отчаянной надеждой смотрела на него, и Синдзи понимал ее.

"Все же ты — часть меня, хоть ты и человек. Мой образ Рей Аянами... Я знаю все о тебе: и о родителях, которых привалило хлипким домом, и о тетке, продавшей тебя военным, и об ужасах первых тестов, после которых твои глаза навсегда стали красными. Но я ничего не знаю об истории той красивой дорогой игрушки, что ты повсюду возила с собой".

— Я... Я не знаю, — сказала она, и шелест воды едва ли был громче ее голоса. — Это важно?

— Нет.

Синдзи чувствовал, как слабнут объятия ее разума, как исчезает дурманящее тепло.

"Она рядом, значит, я не умру, но и обман мне не нужен. Это фальшивое спокойствие".

Он ждал нападения бешеной, обезумевшей в заточении боли, готовился дать ей отпор — и ошибся. Все, что могло его сломать или хотя бы удивить, уже откипело во снах, отбушевало, полыхнуло — и медленно остыло, подергиваясь серым пеплом безразличия.

— Спасибо... Аянами.

Она подняла на него глаза. Синдзи понял, что может смотреть на нее спокойно, без дрожи и боли: он прошел безумие, прошел ее заботу, одолел невозможное. Это не Рей Аянами — и нельзя больше себя обманывать. Но это человек, который заботится о нем — и это нужно беречь.

Синдзи протянул руки и привлек девушку к себе: сердце под ее курткой билось неровно и очень быстро. "Ее курткой... У нее даже куртка моя", — подумал Синдзи и оборвал себя: достаточно, хватит. Пора ставить точку.

— Рей... Хочешь, я придумаю историю твоего меча?

Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом кивнула.

— А можно и мне послушать?

Аска, зевая, подошла к ним и повернула плохо различимое в полумраке лицо:

— Так можно?

Рей зашевелилась, и Синдзи ощутил, что девушка не слишком довольна и ждет его решения.

— Садись, Аска.

Сорью шлепнулась рядом и картинно потянулась с очередным зевком. Он ухмыльнулся: та явно хотела устроиться подальше от них, то есть от Рей, но в последний момент усилием воли сдержала себя и села почти вплотную к Икари. Теперь его окружало тепло — уже не опека, уже не забота — просто настоящее человеческое тепло.

"Мир достигнут хотя бы с собой. Хотя бы временно. Когда же ждать твоего приказа, отец?"

Физические параметры "Окна" установили достаточно быстро: эллипс с большой осью в пять километров и малой — в четыре с половиной, участок холмистой равнины, окруженный стабильным замкнутым потоком воздуха. Ученые едва не передрались в первые же часы исследования местности, споря об объяснениях и толкованиях. Насколько удалось понять Синдзи, по ходу дебатов возникло немало ересей в метеорологии, физике и геологии, и новые ересиархи фанатично ринулись в бой с закостеневшими представлениями. Вот и на утро второго дня он остановился послушать птичий язык одной из таких полемик, честно вытерпел минут пять, после чего воздал хвалу своим скудным познаниям в естественных науках. Икари плюнул в сердцах и бросил нелепое занятие, а вот Сорью, к его удивлению, с интересом бродила в галдящем таборе научников, благо, ее "Истребитель" устроили как раз неподалеку. "Надо будет расспросить ее об образовании", — решил Синдзи.

Щурясь от лучей солнца, которое вставало над высокой стеной мглы, он пошел к своему "Типу". На мягком грунте машину едва удалось жестко зафиксировать при помощи опор: то одна, то другая норовили уплыть вниз, и под них даже пришлось подкладывать специальные бронеплиты. Невдалеке техники проекта мыли свой танк и приветливо замахали ему руками: "Вот ведь, я уже забыл почти, как они выглядят..." - подумал он, и уже у самой ЕВЫ наткнулся на Кацураги, ее ординарца, Акаги и Ставнийчука. Позевывая, Синдзи подошел ближе, с интересом прислушиваясь к своим ощущениям: мысль "Акаги — сука" послушно всплыла в сознании, всплыли и все посылки к такому выводу, но никаких решительных действий предпринимать не хотелось. Он вышел из-под сени деревьев и поднял глаза: высокое небо безмятежно царило над погруженным в ад континентом. "Ад — это иллюзия. Просто нужно подняться выше". Синдзи улыбнулся, вспомнив окончание этой ночи, и ничуть не удивился своему заоблачному оптимизму.