Вот так лорд Джон Грей и оказался в пивнушке процветающей таверны на праздновании первой годовщины провозглашения Декларации Независимости. Здесь велись пылкие политические речи — если и не очень красноречивые, то весьма разнообразные — в ходе которых Грей и выяснил, что доктор Раш был не только богатым и влиятельным сторонником мятежников, но и сам являлся выдающимся повстанцем. На самом деле, как Джон узнал от своих новых знакомых, и Раш, и доктор Франклин были теми, кто изначально и подписал крамольный документ Декларации.
Из уст в уста среди толпы распространилось, что Грей друг Франклина, вследствие чего его горячо приветствовали и постепенно перемещали во всеобщей толчее, пока он в конце концов не очутился лицом к лицу с Бенджамином Рашем.
Грей не первый раз находился в непосредственной близости к преступнику и держал себя хладнокровно. Безусловно, сейчас было не то время, чтобы излагать Рашу ситуацию с племянником, и Грей ограничился тряским рукопожатием и упоминанием о своем знакомстве с Франклином. Раш был сама сердечность и, перекрикивая шум, заявил, что Грей должен нанести ему визит, когда они оба будут не заняты — возможно, утром.
Грей сообщил, что сделает это с огромным удовольствием, и грациозно удалился сквозь толпу, надеясь, что Корона не повесит Раша прежде, чем у того появится возможность осмотреть Генри.
Грохот на улице мгновенно положил конец веселью. Послышались множественные крики и звуки чего-то ударяющегося о фасад дома. Один большой грязный камень разбил оконное стекло, отчего выкрики 'Предатели! Ренегаты!' стали слышны громче.
— Заткнитесь, лизоблюды! — крикнул кто-то в таверне. Тут же посыпались комья грязи и камни, часть из которых вместе с патриотическими выкриками 'Боже, храни короля!' прилетали через открытую дверь и разбитое окно.
— Кастрировать царственное чудовище! ('The Royal Brute of Great Britain' — царственное чудовище Великобритании — так назвал английского короля Герга III идеолог американской революции Томас Пейн в своем памфлете 'Здравый Смысл' (англ. 'Common sense'), — прим. пер.) — гаркнул в ответ новый знакомый Грея, и полтаверны устремилось на улицу, немного задержавшись для отламывания ножек у табуретов, чтобы те послужили подспорьем в начавшейся политической дискуссии.
Грей был несколько обеспокоен тем, что встретившиеся на улице лоялисты нападут на Раша прежде, чем тот сможет оказаться полезным для Генри, но доктор и еще несколько человек, которых Джон также принял за видных мятежников, воздержались от драки и после краткого совещания приняли решение сбежать через кухню таверны.
Грей понял, что остался в компании с человеком из Норфолка по имени Пейн (это и есть тот самый идеолог революции Томас Пейн, — прим. пер.) — тщедушным, плохо одетым бедолагой с большим носом и живым темпераментом, у которого имелось определенное мнение на темы демократии и свободы и самое выдающееся умение подбирать эпитеты в отношении короля. Найдя разговор затруднительным, потому как он не мог аргументировано выразить собственное противоположное мнение по этим вопросам, Грей, извинившись, вышел с намерением последовать за Рашем и его друзьями через черный ход.
Разборки на улице, достигнув некоего пика, закончились вполне естественным бегством лоялистов, и народ уже начал возвращаться обратно в таверну, двигаясь на волне праведного негодования и самодовольства. Среди вошедших находился высокий темноволосый мужчина, который, обернувшись во время разговора, встретил взгляд Грея и застыл, как вкопанный.
Грей подошел к нему, надеясь, что биение его сердца не было слышно на фоне затихающего уличного шума.
— Мистер Бичем, — проговорил он и взял Персеверанса Уэйнрайта под руку, удерживая за запястье. Это можно было принять за сердечное приветствие, но в действительности являлось фирменным захватом. — Поговорим наедине, сэр?
ОН БЫ НЕ ПОВЕЛ ПЕРСИ в дом, который снял для себя и Дотти. Дотти его не знала, ведь она еще даже не родилась, когда Перси исчез из жизни Грея. Попросту сработал инстинкт, который не позволяет дать маленькому ребенку ядовитую змею для игры.
Перси из каких-то собственных соображений не предложил Грею отправиться к себе на квартиру: наверное, не хотел, чтобы тот знал, где он остановился. На случай, если придется по-тихому скрыться. После минутного замешательства — Грей пока еще не изучил город — Джон согласился на предложение Перси прогуляться на пустырь, называемый Юго-Восточной Площадью.
— Это кладбище для бедняков и бродяг, — сказал Перси, указывая путь. — Здесь хоронят неместных.
— Очень кстати, — проговорил Грей, но Перси либо сделал вид, что не слышит, либо и вправду не расслышал. Так вышло, что они практически не разговаривали — на улицах было полно людей. Несмотря на внешние атрибуты праздника, повсюду царила атмосфера лихорадочного веселья и острого чувства опасности. Тут и там висели полосатые знамена — и хотя на них на всех имелись поля со звездами, однако ни одного повторяющегося рисунка Джон не увидел: полосы были разных размеров и цветов, какие-то флаги имели красные, белые и синие полоски, другие только красные и белые. Филадельфия, может, и являлась столицей мятежников, но до оплота явно не дотягивала.
Пустырь оказался укромнее, чем можно было бы ожидать от кладбища, и при этом на удивление приятным. Лишь единичные деревянные кресты сообщали некие подробности, которые были известны о людях, похороненных под ними. Никто не раскошеливался на установку каменных надгробий, хотя какая-то добрая душа воздвигла большой каменный крест на постаменте в центре поля. Не сговариваясь, они направились к нему, придерживаясь русла небольшого ручья, бежавшего через пустырь.
Грея посетила мысль, что Перси, вероятно, предложил это место, чтобы по дороге сюда дать себе время подумать. Отлично, он тоже подумал. Поэтому, когда Перси сел на основание постамента и выжидательно посмотрел на него, Джон не стал отвлекаться на болтовню о погоде.
— Расскажи мне о второй сестре барона Амандина, — сказал он, стоя перед Перси.
Перси, удивившись, моргнул, но улыбнулся.
— Право, Джон, ты меня поражаешь. Клод не говорил тебе об Амели, я уверен.
Грей ничего не ответил, но в ожидании сложил руки под фалдами своего сюртука. Перси задумался на мгновение и пожал плечами.
— Хорошо. Она была старшей сестрой Клода, моя жена Сесилия — младшая.
— Была, — повторил Грей. — Значит, она умерла.
— Она мертва уже около сорока лет. Почему ты ей интересуешься?
Перси вытащил платочек из рукава и промокнул виски: день был жаркий, а прогулка оказалась долгой — у самого Грея рубашка промокла.
— Где она умерла?
— В борделе в Париже, — от услышанного Грей остолбенел. Перси заметил это и криво усмехнулся. — Если хочешь знать, Джон, я разыскиваю ее сына.
С минуту Грей пялился на него, затем аккуратно присел рядом. Серый камень надгробия оказался теплым под его ягодицами.
— Ладно, — сказал он погодя. — Расскажи мне, будь столь любезен.
Перси искоса посмотрел на него — взгляд был наполнен веселой настороженностью и одновременно удивлением.
— Есть вещи, Джон, о которых я не могу тебе рассказать, ты сам это прекрасно понимаешь. Кстати, я слышал, что ведутся довольно жаркие споры между британскими государственными секретарями о том, кого из них привлечет мое предыдущее предложение, и кому, собственно, оно будет сделано. Полагаю, это твоих рук дело? Я благодарю тебя.
— Не меняй тему. Я не спрашиваю тебя о твоем предыдущем предложении.
'Во всяком случае, пока'.
— Я спрашиваю об Амели Бичем и ее сыне. Мне не ясно, как они могут быть связаны со всем остальным, поэтому предполагаю, что они имеют некую значимость для тебя лично. Безусловно, есть вещи, о которых ты не можешь мне поведать например, о более серьезных делах, — он слегка кивнул, — но эта тайна о сестре барона, похоже, несколько более личная.
— Так и есть.
Перси что-то прокручивал в своем мозгу: Грей видел это по его глазам, чуть припухшим и окруженным морщинками, но по-прежнему светившимися теплом и ярко-карим смолянистым оттенком хереса. Перси отрывисто побарабанил пальцами по камню, после чего остановился и решительно повернулся к Грею.
— Отлично. Ты самый настоящий бульдог. Ведь если я не расскажу, ты же, несомненно, станешь преследовать меня по всей Филадельфии, пытаясь выведать цель моего пребывания здесь.
Это было именно то, что Грей и так собирался делать, но в ответ он лишь промычал что-то, что могло сойти за согласие, прежде чем спросить:
— Ну, и зачем же ты здесь?
— Я разыскиваю печатника по имени Фергюс Фрейзер, — Грей моргнул. Вообще-то, он не ожидал услышать ничего определенного в ответ.
— Кто это...
Перси поднял руку, загибая пальцы, пока говорил.
— Во-первых, он сын Джеймса Фрейзера, видного экс-якобита и нынешнего мятежника. Во-вторых, он печатник, как я уже сказал... Полагаю, что и мятежник — под стать отцу. И, в-третьих, у меня есть все основания подозревать, что он сын Амели Бичем.
Над ручейком вились синие и красные стрекозы, и Грею показалось, как будто одна из них внезапно залетела ему в нос.
— То есть ты говоришь, что у Джеймса Фрейзера есть внебрачный сын от французской шлюхи? Которая к тому же оказалась из старинного знатного рода? — шок, это мягко сказано, чтобы описать его чувства, но Джон старался сохранить тон непринужденным, и Перси рассмеялся.
— Нет. Печатник — сын Фрейзера, но приемный. Он забрал мальчишку из борделя в Париже более тридцати лет назад, — сбоку по шее Перси потекла струйка пота, и он вытер её. Дневная жара заставила его одеколон раскрыться на коже: Грей уловил оттенки амбры, и гвоздики, и специй, и мускуса, смешавшихся вместе.
— Амели, как я уже говорил, была старшей сестрой Клода. В юности ее соблазнил мужчина — женатый аристократ. Он был намного старше ее и сделал ей ребенка. В порядке вещей было бы просто поскорее выдать ее замуж за покладистого человека, но неожиданно умерла жена того аристократа, и Амели подняла шумиху, настаивая на том что он должен жениться на ней, поскольку теперь свободен.
— А тот не изъявил особого желания?
— Нет. Однако отец Клода этого хотел. Полагаю, он думал, что такой брак улучшит благосостояние семьи. Граф был очень богатым человеком, и, хотя политикой не занимался, имел определенное... положение.
Старый барон Амандин сперва был готов сохранить все в тайне, но как только он начал осознавать возможности данной ситуации, то обнаглел и стал грозить всем, чем ни попадя, начиная с жалобы королю — ведь он активно действовал при дворе, в отличие от своего сына, — и заканчивая иском о возмещении ущерба и обращением в церковь для проведения обряда отлучения.
— Неужели он и правда это сделал бы? — спросил Грей, увлеченный рассказом, несмотря на свои сомнения относительно правдивости Перси. Тот коротко улыбнулся.
— Он мог бы пожаловаться королю. В любом случае, ему это не удалось. Амели пропала.
Девушка исчезла из своего дома посреди ночи, прихватив свои драгоценности. Сначала подумали, что, возможно, она пыталась сбежать к любовнику в надежде, что он уступит и женится на ней, но граф изобразил полное неведение, и никто не решился признаться, что видел ее покидающей 'Труа Флеш' и входящей в парижский особняк графа Сен-Жермена.
— И ты полагаешь, что она каким-то образом очутилась в парижском борделе? — недоверчиво проговорил Грей. — Почему? И даже если так, как ты узнал об этом?
— Я нашел ее свидетельство о браке.
— Чего?
— Договор о браке между Амели Элиз ЛаВин Бичем и Робером-Франсуа Кенэ де Сен-Жерменом. Подписанный обеими сторонами. И священником. Документ лежал в библиотеке поместья 'Труа Флеш', в семейной Библии. Боюсь, что Клод и Сесиль не очень-то религиозны, — сказал Перси, качая головой.
— А ты — да? — это заставило Перси рассмеяться: уж он-то знал, что Грей точно в курсе его чувств к религии.
— Мне было скучно, — сказал он без зазрения совести.
— Должно быть, жизнь в 'Труа Флеш' и в самом деле утомительна, если заставила тебя читать Библию. А что, помощник садовника уволился?
— Что... О, Эмиль! — Перси усмехнулся. — Нет, но у него в том месяце случился ужасный приступ гриппа. Совершенно не мог дышать носом, бедняга.
Испытав предательский порыв рассмеяться, Грей сдержался, и Перси тут же продолжил.
— На самом деле, я не читал ее — в конце концов, все самые непристойные проклятья я помню наизусть. Меня заинтересовала обложка.
— Была усыпана драгоценными камнями? — спросил Грей язвительно, и Перси смерил его слегка обиженным взглядом.
— Не всегда все дело в деньгах, Джон, даже для тех из нас, кто не благословен таким состоянием, как ты.
— Прошу прощения, — сказал Грей. — Так что там с Библией?
— К твоему сведению, я довольно известный переплетчик, — сказал Перси, немного приосанившись. — Я занялся этим в Италии, чтобы зарабатывать на существование. После того, как ты так галантно спас мою жизнь. Спасибо тебе, кстати, за это, — произнес он, посмотрев на Грея таким прямым взглядом, что от его неожиданной серьезности Джон потупился, чтобы избежать глаз Перси.
— Не за что, — хрипло сказал Грей, и, наклонившись, осторожно подвинул небольшую зеленую гусеницу, которая ползла поперек полированного носка его сапога, чтобы та забралась ему на палец.
— Как бы то ни было, — продолжал Перси дальше в том же духе, — я обнаружил этот любопытный документ. Конечно же, я слышал о семейном скандале и сразу же узнал имена.
— Ты спросил барона об этом?
— Да, спросил. Кстати, что ты думаешь насчет Клода?
'Перси всегда был, словно ртуть, — подумал Грей, — и с возрастом нисколько не утратил своей изменчивости'.
— Плохой картежник. Но голос просто чудо... а он поет?
— Еще как. И ты прав насчет карт. Он умеет, если хочет, хранить секреты, но совершенно не может врать. Ты удивишься, какая это мощная штука — идеальная честность. При определенных условиях, — задумчиво добавил Перси. — Это почти убеждает меня в том, что, возможно, в восьмой заповеди что-то есть.
Грей пробормотал что-то типа 'ее чаще всего нарушают', но потом кашлянул и попросил Перси продолжать.
— Клод не знал о брачном договоре, я уверен в этом. Он был искренне поражен. И после продолжительных колебаний — ведь 'кровожадный, смелый и решительный', возможно, и твой девиз, Джон, но не его — барон дал свое согласие на то, чтобы я разобрался в этом вопросе.
Грей проигнорировал подразумеваемую лесть — если это была она, а он думал, что да — и аккуратно поместил гусеницу на листья с виду вполне съедобного куста.
— Ты отыскал священника, — проговорил он с уверенностью.
Перси рассмеялся, похоже, с искренним удовольствием, и с некоторым потрясением Грей осознал, что, конечно же, ему известен ход мыслей Перси, и наоборот — Перси знает его. Ведь они беседовали сквозь завесу государственной политики и секретности на протяжении многих лет. И Перси, вероятно, знал, с кем он говорил, а Грей нет.
