— Посол, что они делают?
— Мы должны попытаться починить приводные устройства, иначе спутник упадет в ядро... Джек, рост планковской области в этой полости не контролировался. Мы боимся.
— Держу пари, что боитесь.
— Мы собираемся попытаться отодвинуть спутник от звезды-гиганта.
— И что потом?
— Мы должны найти какой-нибудь способ сдержать пузырь.
Я уставился на ядро гиганта. — Посол, это ошеломит вас. Каковы пределы его роста?
— Пределов нет. Возможно, ксили вмешаются.
— Ксили не боги. — Я быстро соображал. — Посол Радиатора, послушайте меня. Имеете ли вы какое-либо влияние на здешние операции?
— А что?
— Прекратите попытки починить приводы.
— ...У меня нет полномочий.
— Тогда найдите кого-нибудь, кто это сделает. Как действующий посол человечества здесь, я официально прошу об этом. Посол Радиатора, вы это записали?
— Да, Джек. Зачем вам это нужно?
— Потому что я тоже напуган. Но думаю, что выход есть.
Призраки отсоединили приводные узлы от города-мира. В течение часа планковский пузырь заслонил разбитый спутник; он висел в сиянии гигантской звезды, идеально серебристый. Нас вытащили оттуда. Я мог видеть отражения на поверхности пузыря, цепочки кораблей-призраков, направляющихся в безопасное место. Потребовалось около суток, чтобы планковский пузырь столкнулся с ядром звезды. К тому времени он был шириной в десять тысяч миль и продолжал расти. Огромная рябь пересекла его чудовищную поверхность. Он скользнул внутрь ядра звезды, горящий термоядом водород плавно сомкнулся над сияющим яйцевидным пузырем, вакуоли вспыхнули.
Час спустя ядро начало разрушаться.
Развоплощенные, посол Радиатора и я парили над виртуальными изображениями разрушающегося ядра. Я сказал: — Хотел бы я, чтобы Ева могла это увидеть.
— Да.
К настоящему времени, конечно, призраки разобрались в этом сами; но я не мог удержаться, чтобы не рассказать об этом. — Это был ваш случайный комментарий о давлении вырождения электронов, который дал мне ключ. Предположим, что постоянная Планка была сведена к нулю в ядре звезды. Высшие квантовые состояния разрушились бы — значения спина, например, упали бы с кратных этой постоянной до нуля.
Принцип запрета Паули не сработал бы, и давление вырождения электронов ослабло бы. Ядро звезды должно взорваться.., пройдя предел плотности нейтронной звезды, и превратиться в черную дыру.
— На самом деле, — спокойно сказал посол, — есть технические моменты, которые вы не учли. Например, ни один электрон не может иметь нулевое значение спина. Как и любой фермион. Предположительно, фермионы ядра коллапсируют до бозонов, подобно фотонам... Физика там, должно быть, интересная.
— Неважно. Это сработало, не так ли?
— Да. Мы сдержали расширение пузыря с планковским нулем. В пределах горизонта событий, навсегда.
— И мы заперли ваш ИИ с планковским нулем.
Призрак обдумал это. — Это важно для вас?
— Что вы почувствовали внутри пузыря?
— Бесконечную силу... и гнев.
— Там было нечто большее, посол. В прерывистом пространстве, без привязки к квантовым волновым функциям, он был совершенно одиноким. И один. И он был в ярости. Вы видите?
Квантовое одиночество.
Я узнал товарища по несчастью. В своем одиночестве я могу навредить только себе, но разумное устройство обладает бесконечной способностью к разрушению. И все же сейчас оно было поймано в ловушку...
Тогда я начал задаваться вопросом и не смог остановиться. Есть ли какой-нибудь выход из черной дыры?
Образы, вызванные Евой, были похожи на отражения в мерцающих стенах камеры с планковским нулем.
Я задумался, некоторое время не в силах говорить.
Ева спросила: — С тобой все в порядке?
— Не знаю.
Я пережил все это заново. Перестройка. Ужас этого квантового одиночества.
— Никто не должен проходить через это дважды, — сердито сказал я.
— Я знаю, Джек. И мне жаль. Но важно, чтобы...
— Понимаю. Я знаю. Что дальше, Ева?
— Далее, — сказала она, — мы посмотрим вперед...
— Вперед? В будущее? Как это возможно?
— Наблюдай, — сказала она. — Просто наблюдай.
...Через пять тысяч лет в будущем и через десять тысяч лет после первого извержения с Земли волновой фронт колонизации человечества распространился со скоростью света по Галактике.
Его опыт, полученный от кваксов и других, изменил человечество.
Никогда больше человечество не будет вынуждено служить по приказу какой-либо инопланетной силы.
По мере того, как люди набирали силу, завоевание других видов стало индустрией. Началась новая эра.
ЧАСТЬ 4
ЭРА: Ассимиляция
ПОДСОЛНУХИ ГЕДЕЛЯ
10515 г. н.э.
Это была одна из старейших звезд в Галактике, сфера первичной материи, парящая в гало подобно неисправному маяку. Около пятисот ее современниц все еще разбрызгивали фотоны по супу из молодой материи вращающегося главного диска, не поддаваясь эрозии эпох.
Но эта звезда давным-давно погасла. Теперь она была забита железом; углерод покрывал ее остывающую поверхность.
Артефакт, который люди называли Снежинкой, окружал эту карликовую звезду, как огромная оправа — древний, выцветший драгоценный камень.
С момента создания Снежинки тринадцать миллиардов лет пронеслись по вихревому лику Галактики.
И вот, наконец, из-за главного диска к Снежинке поднимался корабль.
На протяжении всего своего путешествия с Земли на борту военного корабля-сплайна Капур оставался один. Он бесконечно изучал виртуалы о пункте назначения, пытаясь понять задачу, которая стояла перед ним.
Капуру дали пять дней, чтобы выполнить свою задачу.
Он был полицейским, прикомандированным для этого задания. В мясистом тепле внутренних помещений сплайна чудовищность преступления, которое он должен предотвратить, не давала Капуру уснуть в течение долгих часов.
Корабль-сплайн представлял собой шар из затвердевшей плоти шириной в милю. Спрятанные глубоко в оспинах датчики, которые когда-то были глазами, медленно поворачивались в ответ на электронные подсказки людей.
Сплайн подлетел на расстояние сто миллионов миль от Снежинки, замедлился, остановился. В течение нескольких дней он зависал. Рой пассивных, бессильных зондов был осторожно разбросан по Снежинке.
Диск Галактики был дымом, пронизанным звездным светом, ковром под этой медленной картиной.
Наконец плоть сплайна сморщилась, раскололась, раздвинулась. Из открывшегося отверстия выползла детская игрушка, серебристый цилиндр. Ребенок расправил блестящие паруса и встряхнул их, придав им форму зонтика; паруса, казалось, блестели, словно влажные из утробы матери.
Рубиново-красный лазерный луч вырвался из сплайна и вонзился в паруса. Медленно, очень медленно тонкий материал вздулся в ответ и наполнился. Подобно пушинке чертополоха, подгоняемая лазерным дуновением сплайна, яхта-ребенок опускалась к Снежинке.
Внутренняя часть яхты представляла собой коробку двадцати футов в длину и шести в ширину. Она была слишком мала для двух человек и оборудования, которое поддерживало их жизнь.
Капур сидел перед обзорным иллюминатором, занимавшим большую часть носа яхты. Через иллюминатор он мог видеть на фоне постоянно потрясающего зрелища Галактики уменьшающийся кусок плоти, который был нагруженным кораблем-сплайном. Но даже несмотря на то, что яхте оставалось всего несколько часов до места встречи, на месте Снежинки он по-прежнему ничего не видел; даже ржавого пятна, кисло подумал он.
Мэйс, другой пассажир яхты, сидел рядом с Капуром. Он всматривался с интересом, его глаза блестели, как у насекомого. Мэйс был флотским. Капур, смуглый, стройный, чувствовавший себя неуютно в позаимствованной форме флота, съежился от уверенной фигуры Мэйса.
Мэйс повернул свою голову-башню в сторону Капура. — Ну? Что вы думаете о Снежинке?
Капур пожал плечами в маленьком пространстве, которое он занимал. — А что, по-вашему, я должен думать?
Мэйс пристально посмотрел на Капура, затем нахмурился. — Возможно, если бы вы открыли глаза, то смогли бы составить мнение.
Капур неохотно подчинился.
Спектр чувствительности его глаз расширялся за пределы узкого человеческого диапазона; сетчатку защипало под градом фотонов всех длин волн.
Галактика ослепляла, ее ядро испускало пронзительные рентгеновские лучи. Снежинка появилась из темноты, как иней, кристаллизующийся на оконном стекле.
— Давайте приступим к работе, — сказал Мэйс. — Сначала обследуем основные характеристики. Хорошо?
Капур, не сводивший глаз с бесконечных углублений Снежинки, не ответил.
— Снежинка представляет собой правильный тетраэдр, — сказал Мэйс. — Она построена вокруг останков черного карлика; древняя звезда находится в центре тетраэдра. Длина Снежинки по краям превышает десять миллионов миль. Мы не знаем, как она сохраняет свою структуру в гравитационном колодце звезды. — Голос Мэйса был бодрым, ясным, заинтересованным и совершенно лишенным благоговения. — Масса артефакта приблизительно равна массе Земли. Но ширина Земли составляет восемь тысяч миль. Эта штука раздута, как сахарная вата; она наполнена распорками, нитями и железными усиками, похожими на хрупкие строительные леса. Структура — неплохое приближение к кривой, заполняющей пространство. Строго говоря, она имеет дробную размерность, где-то между двумя и тремя... И у нее фрактальная архитектура. Вы знаете, что это значит?
— У меня нет математического образования, — сказал Капур.
Мэйс позволил своему молчанию прокомментировать это в течение долгой секунды. — Тогда у вас все получится с теоремой Геделя, — сказал он беспечно.
— Что?
— Неважно. Если мы внимательно осмотрим Снежинку, мы обнаружим мотив тетраэдра, повторяющийся снова и снова во всех масштабах. Вот почему мы называем это Снежинкой, — сказал Мэйс. — Не из-за ее формы, а потому, что снежинка тоже фрактальна. Рекурсивные структуры во всех масштабах. И объект существует уже давно.
— Откуда вы это знаете?
Мэйс, не сводя глаз со Снежинки, рассеянно потер ноздри ладонью. — Потому что здесь чертовски холодно. За века, прошедшие с тех пор, как умерло ее солнце, она остыла почти до фоновой температуры Вселенной — на три градуса выше абсолютного нуля... хотя, — размышлял он, — когда эта штука была построена, небо все еще светило при температуре около восемнадцати Кельвин.
— Вы понимаете, что означают эти цифры, Капур? Я знаю, что вы почти не покидали Земли до этого задания. — Мэйс не потрудился скрыть свое непринужденное, лишенное злобы презрение. На самом деле это была вторая подобная миссия Капура. Первой была реквизиция при неудачной ассимиляции колонии Хорте.
Он сказал: — Почему железо?
— Потому что железо — самый стабильный элемент. Снеговики — строители — хотели, чтобы это продолжалось долго, Капур.
Капур кивнул. — Значит, когда-то это была планета, прежде чем превратиться в... сказочный замок?
— Возможно. Возможно, нет. Когда это было построено, всего через миллиард лет после Взрыва, почти не было тяжелых элементов, из которых могли образоваться планеты. Сама Галактика была не более чем дымчатым диском, освещенным тут и там горячими протозвездами. — Глаза цвета оружейного металла повернулись к Капуру. — Капур, вы также должны понимать, что здесь важна не только физическая структура. Есть много уровней за пределами материала; даже сейчас эта штука представляет собой тонкую паутину данных, какофонию битов, бесконечно танцующих против разрушений энтропии.
Капур улыбнулся. — Вы хорошо подбираете слова, Мэйс, — сказал он.
Мэйс казался незаинтересованным. Он продолжил: — Снеговики загрузили в этот артефакт все, что они знали. В конце концов, они... ушли. — Он ухмыльнулся Капуру. — Возможно. Или, может быть, они все еще здесь.
Капур вздрогнул; он обхватил свои костлявые локти. — И почему, мой друг? Как вы думаете? Почему они построили эту чудесную скульптуру из медленно остывающего железа и данных?
Мэйс все еще ухмылялся. — Это ваша работа — выяснить, не так ли?
Капур уставился в холодное, ждущее сердце Снежинки.
От него не ожидали успеха здесь.
Капур и раньше терпел неудачу.
Он наблюдал, как колония Хорте, древнее, похожее на улей образование кристаллического углерода — алмаза, сворачивалась сама в себя, горела, умирала; возможно, один процент накопленных колонией знаний был спасен под разрушительными лучами.
Миссией Капура была ассимиляция. Люди не позволили бы ксили взять то, что они не смогли бы усвоить.
Капур задумался, слышал ли когда-нибудь этот умный молодой флотский о колонии Хорте.
Яхта вошла в лазерный бриз, замедлила ход и остановилась перед одной четырехгранной плоскостью. Двое мужчин протиснулись сквозь воздушную завесу в открытый космос, выпуклые и неуклюжие в скафандрах для защиты от холода.
Легчайшая струя низкоскоростного гелия толкнула Капура в спину, подталкивая его к Снежинке. Толстый, набитый изоляцией скафандр был уютным и теплым вокруг него, как одеяло; он чувствовал себя странно защищенным, удаленным от окружавших его необъятностей. В центре его визора Мэйс плыл впереди, руки и ноги комично торчали из объемного защитного скафандра.
Они остановились в нескольких тысячах миль от железного тетраэдра. Поверхность уходила в бесконечность вокруг Капура, как огромная геометрическая диаграмма; горизонт был острым, как бритва, на фоне межгалактической тьмы, три вершины были слишком далеки, чтобы воспринимать их как углы. Его глаза, настроенные на человеческие длины волн, различали некоторые детали на Снежинке; это было похоже на гигантскую гравюру, тускло светящуюся в дымном свете Галактики.
Капур чувствовал себя маленьким и беспомощным. У него оставалось четыре дня.
Комментарий Мэйса дошел до него по лазерному лучу, от шлема к шлему. — Хорошо, — сказал Мэйс. — Вот мы в наших патентованных термоскафандрах; внутри уютно, как жукам; снаружи излучаем тепло, едва превышающее фоновую температуру в три Кельвина.
Пока Капур смотрел, Снежинка, казалось, раскрывалась, как цветок; он видел слой за слоем рекурсивные детали, уменьшающиеся эскизы вложенных тетраэдров. в мягкую коричневую сердцевину артефакта. — Это чудесно, Мэйс.
— Да. И деликатно, как пожелание. Эй, Капур. Покажите мне свои глаза. Я покажу вам данные.
Капур заколебался, собираясь с духом.
Он ненавидел пользоваться имплантами. Каждый раз, когда он открывал глаза, он чувствовал, как уходит все больше его человечности.
Теперь он дышал глубоко. Воздух внутри скафандра был теплым и, как ни странно, пах скошенной травой. Странным, полугипнотическим усилием воли он подчинился Мэйсу.
Его глаза широко раскрылись.
Снежинка изменилась калейдоскопически.
— Вы видите конструкцию из наших пассивных зондов, — прошептал Мэйс. — Графические изображения потоков данных в ложных цветах.
Терабиты древней мудрости шипели на железных усах, искрясь, как нейроны в каком-то растянутом мозгу. Это было прекрасно, подумал Капур; прекрасно и чудовищно, как разум древних богов человечества.
