Напряжение растет

А значит, ситуация действительно особенная. Настолько особенная, что Михаэль не станет этой ночью ломать тоненькую шею сына врага, лишая род и клан врага наследника. Старый князь ничего о нем не сказал, но Михаэль достаточно мудр, чтобы не портить чужую игру в угоду древнему, как мир, инстинкту.

С возрастом приходит долготерпение, когда верность и преданность единственному господину сильнее, чем раздражение от чужих шалостей или невозможности исполнить долг. Словно старый волкодав, к которому пришел играть сын хозяина с друзьями, он не тронет руку, с любопытством пересчитывающую клыки, способные разорвать теленка пополам. Он позволит брать хозяйские вещи, закроет глаза на легкий ущерб, оберегая от травм и последствий детской глупости. Он будет вилять хвостом и даже принесет мяч. А когда на подворье придут щенки из его стаи, жадные до крови и славы, он прогонит их, не соблазняя легким призом.

В знак уважения к тому, кто не раз спасал его жизнь, вытаскивая из плена, из огня, со дна реки или волоча бездыханное тело по пустыне, отказываясь верить в его смерть.

Потому сегодня сын врага может спать спокойно. Михаэль убьет его в следующий раз.

Смотритель аккуратно сложил одежду, привычно отряхнул простынь, расправил тоненькое одеяльце и через некоторое время задремал сном праведника.

На обратной стороне стены шевельнулась тень. Часть ночи обрела форму девушки и перетекла по отвесной плоскости к подоконнику. Еще одно беззвучное движение, и тень внутри комнаты стала плотнее.

Старик спит. В его снах нет тревог и дурных предчувствий, дремлет интуиция и боевое предвидение, тело не реагирует на запах металла в комнате. Так бывает, когда ешь что-то с чужой вилки — даже с сильнейшими из ныне живых. Вместе с едой достается крошечная порция токсина, совсем неопасного человеку-монстру, но способного сделать его сон глубже. Гораздо глубже.

Михаэлю снилась семья. Редкий сон, необычно четкий и детализированный — теплая шероховатость массивного стола на мансарде, одуряющий запах зити, лукавая улыбка супруги напротив, только что попросившей не смотреть на нее все время, а попробовать makaroshki. Она ждала ребенка, но никак не решалась об этом ему сказать.

В руке вестницы ночи блеснул металл, испачканный зеленой отравой. Шаг вперед — и выбеленное в лунном свете лицо равнодушно смотрит на яремную вену. Опасно садиться в чужой вертолет. Настолько же опасно брать на борт незнакомцев.

Михаэль вздрагивает от накатившей тревоги. Что-то должно произойти! Да! Он вспоминает, что через два месяца его вновь сошлют на границу, а еще через неделю его дом, его сад и все вокруг зальет огнем. Вместе с ней. Он должен немедленно ее предупредить! Она уедет и близкая война двух кланов прокатится бесконечно далеко! Но не может выдавить и звука!!!

Девушка-ночь шагнула вперед, но тут же замерла, стоило смотрителю шевельнуться и простонать. Токсин побуждал воспоминания, хорошие и плохие, кошмарные и полные неги. Как повезет — таким и будет последний миг.

Всего одно слово! Не будет огня, смерти. Не будет кровавого пути мести длиной в целую жизнь!

Тоненькая рука занесла над кроватью заточенную до состояния шила вилку. Работа будет сделана. Новое тело не означало новой судьбы — иначе убрали бы потайные пломбы с запасом яда, который так легко подцепить зубчиком вилки, с улыбкой пробуя угощение. Не было бы противоядия и еще пары-тройки тайников в теле, положенных убийце, но немыслимых для обычной девочки. От нее все еще ждут службы.

Смерть единственного виртуоза, способного держаться вечность за счет силы источника, сделает крепость беззащитной. Вызванное в ночи подкрепление получит воздушный коридор от Долгоруких, которые с великим удовольствием поприветствуют падение места, подаренное несостоявшимся вассалам. Самим им штурмовать собственный подарок — потеря лица, но если это сделает кто-то другой, то забавный эпизод с испанцами, предпочетшими таким великим и важным Долгоруким другого господина, рано или поздно будет забыт. А сами Долгорукие получат шанс вернуть утраченное — но это будет проблема не Светланы, а Князя. А может быть, даже его сына. Артем... Артем поймет. Для него долг важнее конкурса. Максим... Максим не простит. От мелькнувшего хмурого облика, внутри что-то дрогнуло. И неожиданно родило новую мысль — дикую, невозможную для инструмента.

Одно слово! Не будут живьем гореть города, неспособные раскаяться в том, о чем даже не знали.

А чего хочет она?

— Еле-е-енн-а-а, бе-е-еги-и-и, — сжав простынь до хруста в пальцах, плача простонал Михаэль. И проснулся.

Вокруг по-прежнему была спокойная сентябрьская ночь.

Старик выдохнул и растекся по кровати, тяжело дыша. Щеки блестели от слез, простыня пропиталась потом. Прошлое накатило неожиданно, умудрившись вытянуть что-то живое из каменного сердца.

— Полезно помнить, почему живешь, — успокоившись, Михаэль принялся неспешно перестилать кровать. — Вот отомщу и умру.

Девиз, превративший среднего "учителя" в "виртуоза", не был чем-то необычным. На самом высоком ранге все жили целью, не давая себе умереть даже когда медицина отходила в сторону и удивленно поцокивала. Но, зная титул того, кого назначил главным виновником Михаэль, абсолютное большинство полагало, что жить ему — еще очень долго.

— Полезно. Помнить. — словно пробуя на вкус, беззвучно прошептала тень где-то в подножии стены. — Что я живу. Не для чужой смерти.

Она больше никому не служит. Клятвы взяты обратно, и не важно, что считают другие. А что до ее желаний?

Ночь ожила плавным движением, перешедшим в пируэт и вращение на носочке правой ноги.

В этой ночи стало на одну счастливую улыбку больше.

Светлана хотела танцевать.

Глава 18

Вечер завершился в домике для сменного персонала, крайнем справа в ряде одинаковых двухэтажных зданий из белого кирпича со скатными крышами. Только наш был немного наособицу и предназначался для проживания целой семьи. По словам нашего сопровождающего, обычно на дежурство направляют холостых, а тем неинтересно одиночество в лабиринте пустых комнат и гораздо приятнее просыпаться поближе к столовой.

За домом, тем не менее, продолжали ухаживать, тут была вода и свет. Но ощущение запустения все равно присутствовало — в запахах, светлых пятнах от убранных портретов на обоях, скрипе дверей и прикипевших к окнам рамах, отказывающихся открываться в сторону небольшой лужайки и пруда. А ближе к ночи дом и вовсе завыл сквозняками, пробирая холодом до мурашек на коже.

Поймали во дворе служащего, объяснили ему проблему на ломанном английском и просительно посмотрели на камин в холле первого этажа. Служащий притащил целый ворох теплых пледов. А затем еще — тяжелую печную заслонку, которой закрыл все наши надежды на живой огонь. Труба недовольно завыла порывом ветра. И мы вместе с ней.

— Два тебе, Паша, за твой английский.

— У меня, между прочим, гарвардский акцент! — возмутился он до глубины души, принял два пледа и с гордым видом удалился.

Пока придумывал, что ответить, из комнаты исчезла половина одеял и Светлана.

Доставили треть оставшегося до дверей Веры Андреевны, постучались, не поверили, что ей не холодно и попросились войти. Обнаружили внутри половину того, что исчезло со Светой, поверили, вернулись к себе.

Примерно через минуту под ворохом пледов, прижимая к себе футляр от скрипки, уснул Артем.

— Под одеялом не страшно, — понятливо кивнул я.

— А уж под таким количеством, — поддакнул Федор и принялся раскладывать свои инструменты вместе с заготовками на столике возле окна.

Комната, которая нам досталась, могла похвастать огромной кроватью шириной в среднюю кухню, удобным рабочим столом и выходом в собственную ванну. Хотя выбирали мы ее не из-за мягкости перин, красоты наборного паркета на полу или гипсовой лепнины над массивной стальной гардиной с плотными шторами. Тут было всего одно окно, хоть и довольно широкое. А еще — ажурная решетка, единственная на втором этаже. Наверное, стояла она из-за крохотной детской кроватки возле спальни — на случай, если малыш доберется до раскрытого окна. В общем, Артему понравилась решетка, Федору — стол, а я полюбил за масштаб мебели — настолько же удобной, как трехместная парта.

На комнату и мягкость кровати так же претендовал Пашка, но проиграл сражение на подушках Федору — потому что подушка была только одна, и Федор схватил ее первой. Независимое жюри из меня и Артема посчитало бой честным, так что Паше пришлось удалиться. Предварительно, правда, уточнив куда заселилась Света. Обозначили дом и попросили вернуть хотя бы часть пледов.

Света предпочла чердак с бесцеремонно запертой дверью. Возмущенный Пашка вернулся с подушкой и потребовал реванша или хотя бы принять на правах полноправного соседа. Но к этому времени у нас стало на две подушки больше, так что Паша был вновь бит и отправился искать справедливости и остаток вареников на кухню. Вареники он таки обнаружил, за что удостоился уголка на кровати южнее левой пятки Артема. После короткой войны за пледы со спящим, уснул столь же быстро.

А я принялся развешивать завесы из звёздочек на окнах, решетке под потолком и за входной дверью. Осталось только зашторить плотной драпировкой, чтобы мерцающий свет не отвлекал от сна.

— Не закрывай до конца, — просительно пропыхтел Федор, вновь что-то мастеря.

Но я все-таки доделал начатое, подвесив в качестве компенсации пару звездочек над столом.

На столе россыпью лежали десятки камушков, катушки проволоки — стальной, серебряной, золотой, медной, каждую из которых он гнул своим талантом почти не задумываясь. У дальнего края скучал походный паяльник, выложенный скорее для порядка, чем из необходимости — брат предпочитал вить узоры из одной линии, завершая изделие крохотным узелком.

— Хочу доделать, — просительно глянул на меня Федор.

— Кольца ведь все равно вернут?

Даже те, что бесцеремонно сняли с меня на вокзале, пока я спал. Правда, обнаружил я это не сразу — если честно, не совсем к ним привык.

— Мало ли, — качнул он плечом и вернулся к работе.

— Только не засиживайся, — для порядка произнес то, что положено говорить старшему брату.

Походил возле кровати, заглянул в ванную, скрипнул рассохшимся ободом детской кроватки и решил прогуляться возле дома.

— Не спится? — Мельком глянув, поздоровалась Вера Андреевна, кутаясь в серый плед.

Мы встретились на веранде на обратной от подъезда стороне. Тут была и такая — с дощатым полом и широкими перилами, на которые наверняка очень удобно ставить кружку горячего чая. Фонарей тут не было, но сияния полного месяца вполне хватало для созерцания выцветшей лужайки посреди осенних деревьев и озерной глади чуть вдали.

— Пока не ложился. — Встал я рядом.

— Переживаешь из-за конкурса?

— Нет, — ответил я честно и оперся на перила локтями.

— А бывает так, что переживаешь? — Спросила она слегка напряженно.

— Конечно. За других людей. Особенно за тех, кто мне не верит и поэтому делает глупости.

— Тебе сложно верить, — поежилась Вера Андреевна от порыва ветра.

— Обычно с этого начинаются глупости, — хмыкнул я задумчиво.

— Слишком невероятно, — призналась она после длинной паузы. — Я помню, как было двенадцать лет назад.

— Намного хуже, — утвердительно качнул я головой.

— Да.

— Ведь Федора еще не было на свете. А теперь он есть.

Вера Андреевна невольно улыбнулась, но продолжила с прежней грустью:

— Я никому не была нужна. Старосте понравился почерк в объяснительной, мне придумали имя и позволили жить в Заречном, потому что в школе не было учителя. А я даже не помнила, была ли им когда-нибудь.

— Двенадцать лет назад, — эхом повторил я. — Мне был год, и я был никому не нужен. И я наверняка ничего не умел.

— А как же семья?

— Не было семьи. Никогда не было, — произнес я глухо. — Но появился Федор, и все изменилось.

— Но... Как же... — Растерялась она.

— Понимаете, — повернулся я к ней. — Я не знаю, какая моя настоящая семья. А вы — не помните. Так почему бы не оказаться так, что именно вы и есть — моя бабушка?

— А если я вспомню?

— Считайте, что тренировались любить внуков, — пожал я плечами. — У вас же двенадцать лет не было опыта. А тут бесплатная практика.

Вера Андреевна фыркнула, прикрыв лицо краем пледа.

— Знаете, я был бы счастлив, если бы моей настоящей семьей оказалась нынешняя. И я постараюсь сделать так, чтобы вы тоже об этом мечтали.

— Максим, ты постоянно говоришь так, будто один решаешь за всю семью, — пожаловалась она. — Я готова тебе верить, честно. Но всегда есть взрослые. Твои папа, мама...

— Мамы нет, но Федору об этом говорить нельзя, — посерьезнел я, чуть повернул голову и внимательно посмотрел на нее. — Понимаете?

— Да, — механически кивнула Вера Андреевна и тут же вздрогнула, будто очнувшись, и посмотрела с опаской.

— А папу мы предупредили, он не против.

— Может, домработницей... — задумчиво шепнула она себе под нос.

— Бабушкой, — прочеканил я. — Не меньше.

— А прежние бабушки не будут возражать? — Уже с некоторой робостью произнесла она.

— Их нет. Дедушек тоже нет. Вернее, есть один кандидат, — поправился я. — Но там ситуация сложнее, чем с вами.

— Не идет в дедушки? — улыбнулась бабушка.

— К-хм, — оценивающе глянул я на нее. — А вы знаете, что этот крайне импозантный, здоровый и холостой мужчина в полном расцвете сил — наставник владельца этой замечательной крепости?

— А разве крепость вокруг — не ваша? — Отвернулась она с полуулыбкой.

— Могла быть наша, — весело шепнули в левое ухо голосом Светы.

Я аж вздрогнул и еле удержал рефлексы. Светлана тем временем потянула за руку в сторону поляны.

— Нет, но мы вполне состоятельные внуки, не подумайте! Да и зачем нам крепость, если она есть у друзей столь замечательного человека? — Повернувшись к веранде, шел я, увлекаемый спиной вперед. — Я вас обязательно познакомлю!

— Стой! — Распорядилась Света, развернула к себе и критически оглядела мой внешний вид; оценила ширину, ровность поляны и констатировала. — А теперь — танец!

— Кольца нет, оркестра нет, — я хотел продолжить, но заметил в глубине ее зрачков опасную смесь нетерпения, перевитого с безумием.

Такое в моей жизни встречалось лишь единожды — на одной из автобусных станций, через которые я некогда пробирался на землю, охваченную войной. И был этот взгляд вовсе не у сумасшедшего, алкоголика или наркомана, готовых разменять чужую жизнь на порцию выпивки или дозу. Ко мне подошел вполне обычный с виду человек, как и все вокруг, держащий путь в обратном направлении — из разрушенного города. За его спиной жалась друг к другу семья из супруги и двух девчонок, глядя на мир вокруг с опаской и не желая отходить от главы семьи ни на шаг. Мужчина предложил купить что-нибудь из вещей, потому что у него не хватало на билет для себя и семьи. Предложил он тоже самое, что и до меня — всем остальным. И все отказывали, не смотря на терпеливое перечисление дорогих марок и имен модных портных, вместе с демонстрацией содержимого перекинутой через плечо сумки. Потому что на вокзале не могло быть такой роскоши, а подделки не могли стоить тех денег, что за них просили. А автобус скоро должен был уйти, и его шофер тоже не собирался везти бесплатно. И вот то самое выражение — предвестник близкой бури, порожденный сломанной жизнью; нуждой, на которую никто не желал откликнуться; осознания своих возможностей, скованных до поры моралью; желания идти до конца — плескалось в его глазах. Я купил у него тапочки, заплатив больше, чем им было нужно.