— Мой задний проход.
Это вызвало сдавленный смех. — Джордж, возвращайся к работе. Или покрась свой дом. Избавься от воспоминаний, Джордж. И отойди от этого парня, или ты тоже закончишь на скамейке в парке, бормоча о заговорах...
— Вот. — Питер сунул мне под нос свой портативный компьютер; на нем виднелись данные и диаграммы. — Пояс Койпера — это реликт формирования Солнечной системы. Мы видим похожие пояса вокруг других звезд, таких как Вега. Внешние планеты, такие как Уран и Нептун, образовались в результате столкновений объектов пояса Койпера. Но согласно лучшим теориям, там должно было быть гораздо больше объектов — в сто раз больше массы, которую мы можем видеть сейчас, достаточно, чтобы образовался еще один Нептун. И мы знаем, что такой рой должен быстро объединиться в планету.
— Не понимаю. Питер, я думаю...
— Что-то потревожило пояс Койпера. Что-то взбило эти ледяные шары примерно во время формирования Плутона — таким образом, предотвратив образование другого Нептуна. С тех пор объекты Койпера были разбиты в результате столкновений или выплыли за пределы пояса.
— Когда произошли эти беспорядки?
— Должно быть, это было примерно в то время, когда формировались планеты. Может быть, четыре с половиной миллиарда лет назад. — Он посмотрел на меня блестящими глазами. — Видишь? Слои помех. Аномалия, взрывы в ядре Галактики, теперь это вмешательство в само формирование Солнечной системы. Это то, что мы собираемся исследовать.
— Мы?
— Слэнтеры в Штатах. Ты читал мои электронные письма.
— Да... — Я повернулся. Линда ушла. Я встал, пытаясь разглядеть ее, но по мере приближения часа пик вливающиеся на станцию метро толпы были уже плотными.
Питер все еще был в середине процесса, сидел на скамейке, что-то навязчиво говорил, выводя страницу за страницей данных. Он наклонился вперед, его поза была напряженной.
Стоя тут, я мог либо пойти за Линдой, либо остаться с Питером. Я чувствовал, что каким-то образом делаю выбор, который может повлиять на всю оставшуюся жизнь.
Я сел. — Покажи мне еще раз, — сказал я.
ДВА
Глава 17
Для Лючии это началось за одиннадцать месяцев до смерти отца Джорджа Пула. И это началось не со смерти, а с зарождения жизни.
Это произошло ночью, всего через несколько дней после ее пятнадцатилетия. Она проснулась от резкой боли в животе, а затем и в бедрах. Когда она протянула руку и коснулась своих ног, то почувствовала влагу.
Сначала она чувствовала только отвратительное смущение. Вообразила, что обмочилась в постель, как глупый ребенок. Она встала с кровати и прошлепала по всей спальне, мимо двухъярусных кроватей, составленных в три ряда, — сотни девочек спали в этой огромной комнате одни, — в ванную.
И там, в резком флуоресцентном свете ванной, она открыла правду: жидкость у нее между ног, на пальцах и ночной рубашке была вовсе не мочой, а кровью — странной кровью, яркой, жидкой. Она, конечно, знала, что это значит. Ее тело менялось. Но стыд не исчез, он только усилился, и теперь к нему добавился глубокий и постоянный страх.
Почему я? подумала она. Почему я?
Она привела себя в порядок и вернулась в постель, пройдя мимо шевелящихся рядов девочек, многие из которых оборачивались и что-то бормотали, возможно, потревоженные ее запахом.
Лючия смогла скрыть это первое кровотечение от других девочек, от Идины, Анжелы, Розарии и Розетты, своих толпящихся, болтающих сестер с бледно-серыми глазами, таких похожих друг на друга. Конечно, хранить секреты не предполагалось. Все это знали. Предполагалось, что в Склепе не должно быть секретов. Но теперь у Лючии был секрет.
А потом у нее начались вторые месячные, во время рабочего дня. Острая боль предупредила ее как раз вовремя, чтобы она снова бросилась в ванную. Конечно, в кабинках не было дверей — хотя до менструаций Лючии и в голову не приходило заметить их отсутствие, — но ей повезло, что комната оказалась пустой, и она снова смогла скрыть случившееся, хотя ее вырвало, и на этот раз боль длилась несколько дней.
Но теперь она раскрыла свой секрет.
Она ненавидела эту ситуацию. Больше всего на свете ее заботило, что думают о ней окружающие. Другие девочки были всем ее миром. Она была погружена в них днем и ночью, окружена их запахом, прикосновениями и поцелуями, их разговорами и взглядами, их суждениями и мнениями; они формировали ее, как они, она знала, в свою очередь формировались ею. Но с тех пор, как она начала расти выше среднего, в возрасте десяти лет или около того, незаметно выросли барьеры между ней и ее старыми подругами. Это стало еще хуже в возрасте двенадцати или тринадцати лет, когда у нее начали формироваться бедра и грудь, и она стала выглядеть как молодая женщина среди детей. А теперь это.
Она ничего этого не хотела. Она хотела быть такой же, как все; она не хотела отличаться. Она хотела погрузиться в игры и сплетни о том, что Анна сказала Ванде, и о том, как Рита и Розетта поссорились, и Анжеле придется выбирать между ними... Она не хотела говорить о крови между ног, о боли в животе.
Ей нужно было кому-то рассказать. Поэтому она рассказала Пине.
* * *
Это было во время перерыва на кофе на работе.
Был ноябрь, и в обычной школе Лючии были каникулы. На второй год она пришла работать в большой офис под названием скриниум. Это было древнее латинское слово, означающее "архив". Несмотря на старинное название, это было современное, светлое помещение открытой планировки с кабинками и перегородками, компьютерами и ноутбуками, украшенное растениями в горшках и календарями, а также световыми колодцами, пропускающими дневной свет из верхнего мира. Это светлое, безликое место могло бы быть офисом любого банка или правительственного министерства. Даже вездесущий символ ордена — две схематично целующиеся рыбы нос к носу — был нанесен на стену в бронзе и хроме, как корпоративный логотип. Довольно часто здесь можно было даже увидеть одного или двух контадино — буквально "земляк" или "крестьянин", это слово означало "посторонний; не из ордена".
Но за офисом находился компьютерный центр, большое помещение с климат-контролем, где в голубоватом свете гудели и жужжали мощные мэйнфреймы. А за ним были библиотеки, большие гулкие коридоры, мягко освещенные и напичканные противопожарным оборудованием. Лючия не знала — никто из ее окружения не знал, — как далеко простираются такие коридоры, уходящие в темноту, пробитые в мягком туфе скалы; ей даже не пришло в голову задать этот вопрос. Но говорили, что если пройти достаточно далеко, то книги уступали место свиткам из шкур животных и папируса, табличкам с латинскими или греческими буквами, нацарапанными на глиняных поверхностях, и даже нескольким кусочкам резного камня.
В этих сводчатых, соединенных между собой комнатах Орден хранил свои записи с момента своего первого основания, шестнадцать столетий назад. В наши дни архив стал более ценным, чем когда-либо, поскольку он стал ключевым источником дохода Ордена. Информация продавалась, в основном в наши дни через Интернет, историкам, академическим институтам и правительствам, а также специалистам по генеалогии -любителям, пытающимся проследить семейные корни.
Лючия работала здесь скромным клерком — или, на иногда архаичном языке Ордена, одной из скринариев, под руководством главного библиотекаря. Часть своего времени она проводила за работой на компьютере, расшифровывая и сопоставляя записи из разных источников. Но в основном она работала над транскрипцией. Она вручную копировала записи с экранов компьютеров и распечаток на листы тряпичной бумаги.
Орден производил свою собственную тряпичную бумагу, которую когда-то изготавливали путем измельчения ткани пестиками, приводимыми в движение животными, но теперь непосредственно из хлопка в помещении, гудящем от высокоскоростного электрического оборудования. Это была средневековая технология. Но тряпичная бумага, не содержащая кислот, маркированная специальными антикоррозийными красками, прослужит гораздо дольше, чем любая бумага из древесной массы. Орден мало верил в цифровые архивы; уже тогда были трудности с доступом к записям со старых, морально устаревших поколений компьютеров и носителей информации. Если вы серьезно относились к сложным временам, то тряпичная бумага была лучшим способом сделать это.
Отсюда парадоксально старомодное задание Лючии. Но работа ей скорее нравилась, хотя и была рутинной. Бумага всегда казалась ей мягкой и странно теплой на ощупь, по сравнению с грубым материалом, который получается из древесной массы.
Ее задания научили ее важности точности; главным преимуществом архива, помимо его исторической глубины, была его непревзойденная надежность. А каллиграфия Лючии была тщательной, аккуратной — и безошибочной, что подтверждается тройными слоями проверок, через которые проходили все ее работы. По словам руководителей, казалось вероятным, что скриниум станет ее карьерным путем в будущем, когда она закончит учебу в школе.
Но это, конечно, было поставлено в неопределенное положение, как и все остальное в ее жизни, из-за нежеланного прихода женственности.
Пина сидела на столе Лючии, сложив руки на коленях, словно в молитве. У них не было уединения, здесь, конечно, как и везде; в то утро в офисе было, должно быть, человек пятьдесят, они работали или болтали, и перегородки высотой по пояс ничего не скрывали. Лючия говорила так тихо, что Пине пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать.
Пина была на десять лет старше Лючии. У нее было маленькое симпатичное личико, подумала Лючия, без выступающих скул, но с приятной гладкостью. Ее глаза были немного темнее, чем у большинства, какого-то графитово-серого оттенка, а волосы аккуратно собраны сзади. Ее рот был маленьким и не очень выразительным, когда она говорила, что придавало ей ауру серьезности по сравнению с другими девочками — это и, конечно, ее десятилетняя разница в возрасте. Тем не менее, черты ее лица были очень похожи на черты всех остальных, включая Лючию, — типичный овал лица, серые глаза в пределах допустимых вариаций.
И, хотя ей было двадцать пять, она была невысокой, меньше Лючии, со стройной фигурой, ее груди лишь слегка вздувались под белой блузкой, которую она носила.
Она была дружелюбна с Лючией с ее первого дня здесь, в скриниуме, показывая ей основы своей работы и такие необходимые вещи, как управление кофеваркой. Теперь Пина выглядела смущенной, подумала Лючия, но она слушала.
— Не волнуйся, — сказала она. — Как бы то ни было, теперь ты посвятила меня в свой секрет.
— Мне жаль. Если одна, то это секрет, если двое...
— Это заговор, — сказала Пина, закончив фразу нараспев. — Что ж, прощаю тебя. Тем более, что это не может долго оставаться секретом.
Лючия скорчила гримасу. — Я ничего этого не хочу. Я никогда не хотела быть выше — я не хочу, чтобы это кровоточило.
— В этом нет ничего противоестественного.
— Да, но почему я? Я чувствую...
— Преданной? Предало твое собственное тело? — Пина коснулась ее руки в жесте поддержки. — Если это тебя утешит, не думаю, что ты единственная... Полагаю, моя память немного глубже твоей. За последние несколько лет все изменилось. Люди стали... — она неопределенно взмахнула руками, — взволнованными. Каждое лето прибывают новые кадры из низших школ, у всех свежие лица и яркие улыбки, как поля цветов. Всегда очаровательны. Всегда есть одна или две, которые выделяются из толпы.
— Как я.
— Но за последние несколько лет их стало больше. — Пина пожала плечами. — Некоторые говорят, что с матронами проблемы. Возможно, это каким-то образом беспокоит нас всех.
Лючия слышала слово "матроны" всего несколько раз в своей жизни. Некоторые называли этих загадочных персонажей маммы-нонны — матери-бабушки. Она имела о них лишь самое смутное представление. Невежество — сила — еще один лозунг яслей. Вы даже не должны были говорить о таких предметах, как матроны...
Она отстранилась от Пины. Внезапно это оказалось слишком; она преодолевала слишком много запретных барьеров. — Мне нужно вернуться к работе, — сказала она.
— Почему бы тебе с кем-нибудь не поговорить?
— С кем? Никто не захочет знать.
— Я не имею в виду девушек из вашего общежития. — Пина ненадолго задумалась. — Как насчет Розы Пул?
Лючия знала Розу, женщину лет сорока, которая работала в отдаленных слоях администрации Ордена. Роза несколько раз читала лекции на занятиях Лючии по аспектам информационных технологий — проектированию баз данных, теории программирования.
— Роза общительная, — серьезно сказала Пина. — Она бы знала, что ты должна делать.
— Делать?
Пина вздохнула. — Ну, для начала тебе понадобятся полотенца, не так ли? Ты должна быть практичной, дорогая. И после этого... Ну, я не уверена
— Потому что с тобой этого никогда не случалось.
Пина сохраняла невозмутимое выражение лица, но Лючии, нервы которой были напряжены до предела, тем не менее показалось, что она заметила легкое самодовольство на лице подруги. — Нет, этого никогда не было. Что означает, что от меня тебе мало проку. Хотя Роза могла бы помочь. Для члена куполы она доступна. — Теоретически в Ордене не было иерархии, но на практике в любое время существовала четкая система подчинения среди старших женщин, неофициально известная всем как купола.
— Я не знаю, Пина.
Пина сказала немного резко: — Ты думаешь, что если будешь держать это в секрете, то все может исчезнуть. Ты думаешь, что если поговоришь с кем-то вроде Розы, это станет реальностью. — Она пристально посмотрела на Лючию. — Ты думаешь, что даже разговор со мной об этом делает это реальным, не так ли?
— Что-то вроде этого, — неохотно сказала Лючия. — Это очень сложно.
Пина мягко сказала: — Мы можем разобраться с этим, Лючия. Не бойся. Ты не одинока.
Лючия улыбнулась, но это было вымученно. Ей хотелось всего лишь перевести стрелки часов на несколько недель назад, к тому времени, когда у нее не было кровотечения, а еще лучше — на два, три или четыре года назад, когда она была просто еще одной маленькой девочкой, просто одной из толпы, невидимой.
Как оказалось, ее секрет не продержался и двадцати четырех часов. Она не обратилась к Розе Пул из куполы. Пина сделала это за нее.
Глава 18
Несколько дней Арторий вел их по старым дорогам далеко на запад. Ночью они спали под открытым небом, иногда укрывшись под наспех сооруженным навесом, их единственной постелью была запасная одежда, которую они взяли с собой. Каждый день Регина просыпалась к грубому завтраку из соленого мяса. Она всегда оставалась напряженной и холодной, несмотря на мягкость летних ночей.
В конце концов, Регина обнаружила, что узнает сельскую местность. Это была земля, усеянная холмами, зелеными и округлыми — ландшафт человеческого масштаба, очень непохожий на пустоши пограничной страны за Стеной.
Ее понимание географии оставалось схематичным, информированным немногим лучше, чем по карте Аэция, нарисованной на земле. Но это был, как она постепенно осознала, дом. Гонимая ветрами судьбы, она проплыла по большому кругу и вернулась туда, откуда начала. Тем не менее, она понятия не имела, где именно находилась семейная вилла: в конце концов, она уехала в возрасте семи лет, и в живых не осталось никого, ни Карты, ни Аэция, кто мог бы знать. Возможно, лучше было не знать; ей было невыносимо видеть ее в руинах.
