Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Тогда будем надеяться, что он все еще работает над своим последним приемом пищи, — сказал я.

— Люди, — сказал Мортлок. — Те, с другого корабля, как вы думаете... — Он замолчал.

— Выкладывайте, приятель, — рявкнул Топольский.

— Я только хотел спросить, сэр, если это существо нуждается в питании, могли ли другие люди, включая того, кто оставил записку, могли ли другие люди быть... съедены?

Больше для того, чтобы успокоить Мортлока, чем из-за какой-либо уверенности в этом вопросе, я сказал: — Думаю, это маловероятно. Машина такого размера почти ничего не выиграет, переварив нескольких исследователей и их скафандры. Это было бы похоже на то, как голодающий ищет хлебные крошки. Продовольствия даже на всем корабле было бы недостаточно, вот почему обломки оставили как есть.

— М-м-м, — с сомнением протянул Мортлок. — Я знаю, вы хотели меня немного успокоить, док, но теперь, когда вы упомянули о переваривании, не уверен, что это поможет.

— Возможно, нам есть о чем беспокоиться, — сказал я с наигранной прямотой. — Но я не думаю, что быть съеденным — или переваренным — входит в их число.

Мортлок не успокоился.

— Тогда зачем ему понадобились люди, которых он затащил внутрь?

— Боюсь, это совсем другой вопрос. Возможно, когда мы их найдем, то узнаем сами.

Мы продвигались влево, пригибаясь под мощными трубами и наростами, протискиваясь сквозь сужения, карабкаясь по огромным корням и извивам, похожим на питонов, — казалось, мы все глубже погружаемся в какие-то темнеющие джунгли, состоящие скорее из металла, чем из растительной и животной материи. Было невозможно избежать контакта с какой-либо частью машины, не говоря уже о том, что мы наступали на нее. Невозможно также игнорировать постоянное присутствие какого-то отдаленного жужжания, слабого, но устойчивого отзвука, который проникает в наши скафандры так же незаметно, как любая песня сирены.

— Оно живет, — сказал Топольский.

— Они все живы, — пробормотал Рамос. После этих слов он покачал головой в шлеме, как будто они исходили от какой-то его части, которую он не совсем понимал, но которая несла в себе истину, которую он не мог отрицать.

— Травма, — объявил я вслух самому себе. — Травма, которую я лечил... единственная серьезная травма за всю экспедицию! Я что-то сделал... или что-то изменил... что-то изменил в Рамосе!

— Перестаньте ерничать, доктор, — сказал Топольский.

— Рамос помнит, — ответил я. — Вы — нет. Но это потому, что вам никогда не требовалось мое срочное вмешательство. Но Рамос помнил. Сотрясение мозга! Или это было кровоизлияние в мозг? Я проник! Радикальная нейрохирургия с применением нейропротеза для наблюдения за послеоперационными осложнениями!

— Куда, скажите на милость, проникли?

— В череп! — сказал я. — Я сделал ему трепанацию к северу от Бергена! Или это было к югу от Монтевидео? Его ударила по голове часть талей, упавшая с такелажа!

Рамос дотронулся рукой в перчатке до своего шлема. — Конечно. Вы использовали пластическую хирургию для проведения невероятно сложной черепно-мозговой операции!

Я воскликнул: — Коронель! Вспомните Аламо!

— Я не был в Аламо, — заявил Рамос. Но в его словах был какой-то подвох. — Я не мог там быть. Это было сотни лет назад. — Он добавил с нажимом: — Меня там не было. Я не... Я не мог... быть там. — Затем, едва слышным голосом. — Но я помню Санта-Анну и помню людей, которых убил...

На его лице отразилась дикая тревога.

Он замахнулся, как будто хотел ударить меня мушкетом, но в последний момент отклонился, в его глазах были шок и стыд. Едва не потеряв равновесие, он оперся на одну из огромных гудящих труб.

— Что это? Что вы сделали с моим разумом?

— Не знаю, — тихо признался я. — Но я хочу это выяснить. Лионель, подумайте хорошенько. Вы в опасном месте, и я думаю, что это скоро убьет вас...

— У доктора проблемы с психикой, — сказал Топольский. — Он не может лететь с нами. Старший мичман Мергатройд, будьте так добры, верните его на катер и проследите, чтобы его поместили в карцер на борту шхуны!

— Нет, мастер, — спокойно сказал Рамос. Он опустил табельный револьвер. — Он прав. Я был... обеспокоен. Что-то не так со мной; что-то не так со всеми нами. Что-то не так со всем этим. Я уже бывал здесь раньше. Где мой ятаган?

— Эта травма головы сделала тебя непригодным к службе, коронель! И, похоже, разглагольствования доктора начали выводить тебя из равновесия!

— Господа, вам лучше взглянуть на это! — крикнул Мортлок, прерывая ответ Рамоса. Мортлок прошел чуть дальше, чем все остальные, и свет от его фонаря отбрасывал искаженные, извивающиеся тени по всему внутреннему пространству, заполненному трубами. — Я нашел их — людей с "Европы"!

— Они живы? — поспешно спросил Мергатройд.

В его голосе слышалось напряжение. — Я не уверен, сэр. Вам всем, включая доктора, лучше посмотреть самим!

Мы догнали Мортлока, который углубился примерно на пятьдесят футов дальше. Когда наши лампы осветили зрелище, которое он увидел, причина его тревожного возбуждения стала очевидной. Люди с "Европы" действительно были здесь, или, по крайней мере, одиннадцать их скафандров. Фигуры в доспехах и с забралами стояли у двух противоположных поверхностей, похожих на стены, лицом друг к другу.

С одной стороны их было пятеро, с другой — шестеро, и наконец я понял.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Если это поможет! — пролепетал я, после того как она снова одернула меня. — Почему ты говоришь мне, что твоя программа должна помогать? Я вижу тебя, Косайл, ты такая же реальная, как и другие!

— Я всегда была другой, и ты это знаешь. Если Рамос и не вполне осознавал свое затруднительное положение, то я всегда была той, кто, казалось, знал больше, чем ты, — тем, кто испытывал тебя, тем, кто пытался заставить тебя пересмотреть самые фундаментальные предпосылки твоего существования. Та, кто разбирается в историях, которые ты сам себе рассказываешь. Я знала, кто ты такой, Сайлас, более того, я знала, кто мы такие.

Я покачал головой. — Нет. У меня нет причин верить во все это.

— Я была в твоих снах. Я знаю, что тебе видится. Ты в темном месте, в каком-то подземном лабиринте. Ты пытаешься найти путь к свету. Но когда ты, в конце концов, видишь себя мельком...

— Нет! — закричал я.

— Это единственная часть происходящего, которая не является сном, Сайлас. Ты действительно внутри этого туннеля. — Косайл обвела рукой вокруг себя. — Даже это — даже "Деметра" — не поможет тебе добраться до истины. Корабль реален, и он пуст, но твоя сенсорная точка зрения сейчас находится где-то в другом месте. Ты работаешь на компьютерном ядре "Деметры", но твои глаза и уши находятся в этом лабиринте.

— Если ты пытаешься заставить меня увидеть правду, то у тебя хорошо получается казаться совершенно безумной.

— Мы оба в здравом уме, Сайлас. А теперь я попрошу тебя снять последний слой иллюзии и понять свою истинную природу и местонахождение. Тебе это не понравится — тебе это никогда не нравилось, — но на этот раз ты должен остаться со мной. Ради Рамоса, если не ради кого-то другого.

— Мне это кажется вполне реальным.

— Это не так. Это просто еще одна психологическая опора. Но я могу помочь тебе сделать последний шаг.

Мои пальцы превратились в серое облако цифровых помех. Точно так же распустился и мой рукав. Я посмотрел сквозь себя на ткань "Деметры". Сидящая напротив меня Косайл удовлетворенно кивнула и начала проходить тот же процесс растворения. Мгновение спустя сам корабль начал терять форму, превращаясь в двойной туман.

Мгновение спустя я оказался в другом месте.

Там, где я не хотел быть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Я споткнулся, или рухнул на поверхность, или просто счел себя мертвым. Я лежал там, где был, по крайней мере, еще минуту, не пытаясь пошевелиться, просто позволяя ощущениям захлестнуть меня и начать складываться в ощущение бытия и осознанности, подобно медленно проявляющемуся негативу. У меня снова было тело, или, по крайней мере, чувство воплощения: молчаливое понимание того, что я могу влиять на свое окружение и, в свою очередь, подвергаться его влиянию. У меня были торс, голова, конечности. Я лежал на твердой неровной поверхности, похожей на смятый лист чугуна.

Я надавил на нее руками и коленями и заставил себя встать. Поначалу ощущалось напряжение, но, как только я придал движению импульс, сам подъем показался мне легким. Я пошатнулся, затем обрел равновесие. По-прежнему ничего не видно, но стоило мне протянуть руку в любую сторону, как мои пальцы в конце концов натыкались на стены. Поверхности были такими же твердыми, как пол, с такими же выступами и складками. Если бы я ускорил шаг, то почувствовал бы, как края пола поднимаются с обеих сторон, сливаясь со стенами. Я протянул руку, преодолевая сопротивление, и коснулся пальцами потолка, такого же твердого и текстурного.

— На полу рядом с тем местом, где ты споткнулся, лежит набор инструментов. Пошарь вокруг и найди его.

Я снова потянулся вниз, ощупывая все вокруг, пока моя рука не нашарила металлический край набора, стоящего на боку. Я протянул руку еще немного и нащупал массивную ручку с пластиковым покрытием.

— Что мне с этим делать?

— Не знаю, может, взять с собой.

— Куда?

— Куда бы ты ни направлялся.

— Полезно. Как насчет начать с того, чтобы рассказать мне, где я сейчас нахожусь?

— Ты находишься в машине. В Сооружении. В своего рода тракте, соединяющем одну ее часть с другой. Помнишь, я упоминала о том, что обнаружила один важный момент, который мы могли бы использовать, чтобы связаться с Рамосом и другими? Это и есть тот самый важный момент.

— Есть ли в этом туннеле воздух?

— Тебе нечем было бы дышать, если бы тебе когда-либо приходилось дышать. Здесь есть парциальное давление различных газов и молекул, которое создается — выбрасывается — самой машиной, когда она занимается своими делами. Но оно не поддерживает жизнь.

— Эта штука находится внутри Сооружения с... каких пор?

— С тех пор, как группа "Европы" вошла внутрь. Обычно Сооружение, кажется, выявляет и усваивает полезные материалы — именно это происходит с "Европой", и я не сомневаюсь, что его внимание также привлекла "Деметра". Но этот актив недостаточно велик, чтобы им стоило питаться, если только ты не привлечешь к себе слишком много внимания.

— И когда я это сделаю?

— Тогда я приму кое-какие меры.

— Хорошо. Но как мне найти Рамоса?

— Просто: ты идешь по карте. Я составила ее, основываясь на твоих странствиях на сегодняшний день. Ты можешь продолжать регрессировать, но это не значит, что я не слежу за твоим прогрессом, не составляю отчет о твоих передвижениях.

— Хорошо, мне нравится план.

— Одна небольшая загвоздка. Карта не совсем полная. Это не совсем приближает нас к Рамосу. Мы работаем над этим, просто устраняем некоторые неточности в геометрии окружающего пространства.

— Мы?

— Лучшее, что ты можешь сделать в данный момент, — это продолжать двигаться. Выясни, тупик это или петля, которая приведет нас к чему-нибудь полезному.

Я шел как слепой, на каждом шагу ожидая угодить ногой в ловушку. В одной руке я держал набор инструментов, а другую вытянул перед собой, поводя из стороны в сторону, чтобы заметить любые препятствия, прежде чем столкнуться с ними лицом к лицу. Я делал каждый шаг обдуманно, не желая споткнуться об один из выступов.

Я верил Косайл и в то же время не верил ей. Со мной, безусловно, произошло что-то непонятное. Я пробрался сквозь слои полуправды, моделей реальности, которые скрывали окончательное осознание того, что я был частью экспедиции в подземный океан Европы. Я также был готов признать, что с этой экспедицией что-то пошло не так, ее участники стали пленниками инопланетного объекта, застряли внутри него и находились в состоянии полужизни, чему сопротивлялись поддерживающие их системы скафандров. Я также был готов признать, что я был единственным возможным источником помощи для этих жертв.

Остальное я категорически отверг.

Теперь я знал, что снова стал цельным. Я был человеком, спотыкающимся в темноте, но, тем не менее, человеком. Я был настоящим. У меня было прошлое; у меня были воспоминания, чувства и амбиции. Что бы ни происходило внутри "Деметры", я мог бы отмахнуться от этого как от еще одного похожего на сон шага на моем пути обратно к реальности. Косайл сказала мне, что остальные этапы были выдуманными, так что не было причин не делать такое же предположение о нашем разговоре внутри посадочного модуля. Моя рука не растворилась у меня на глазах, а если и растворилась, то это был всего лишь плод моего собственного воображения, заставивший меня пережить еще один ужасный сценарий. Возможно, мне пришлось признать тот факт, что я сошел с ума, страдая от психотических приступов, вызванных моим собственным поведением, но теперь я снова был в здравом уме и цельности. Растерянный, испуганный, неуверенный в своей судьбе, но совершенно нормальный.

— Я в этом скафандре, не так ли? — сказал я, решив подчеркнуть свою человечность. — Не знаю, как случилось, что я оказался здесь, в этом старом скафандре, но ничто из этого не меняет того факта, что я жив. Я чувствую все, Косайл, — пол под ногами, текстуру стены на кончиках пальцев, сопротивление скафандра на мне. Возможно, у меня нет выхода из этого положения, но я здесь, живу и дышу.

— Просто продолжай двигаться.

— Я знаю, кто я, — настаивал я. — Даже сейчас. Меня зовут Сайлас Коуд. Мне сорок четыре года, я бывший военврач с западными корнями, а ныне гражданский специалист с высокой квалификацией в области космической медицины, неврологии и долгосрочной психиатрии. Я провел три зимы в Британской антарктической службе и дважды проводил операции, спасавшие жизни людей. Я был первым хирургом-резидентом на станции "Фарсайд" в рамках лунной программы "Артемида". Я был запасным кандидатом на участие в шестой экспедиции на Марс и едва не прошел отбор в экспедицию на Титан. Я говорю на трех языках. Мои интересы включают катание на беговых лыжах, соревновательную стрельбу и игру на фортепиано.

Она вздохнула. — Ты возводишь новый фасад, Сайлас. Если тебе это поможет, продолжай в том же духе. Но пойми, что он снова рухнет. — Ее тон смягчился. — Я понимаю, что тебе нужно разобраться в себе. Дизайнеры программного обеспечения, которые разрабатывали тебя, допустили одну фундаментальную ошибку. Предыдущие попытки создать ИИ для медицинской диагностики не учитывали один ключевой компонент: эмпатию. В тебя эмпатия была заложена с самого начала. Ты был создан для того, чтобы моделировать человеческие эмоции, и желать сделать все возможное для максимального улучшения самочувствия твоих пациентов. Ты отождествлял себя со своими воплощениями и постоянно совершенствовал свое представление о них. Недостатком этого является то, что ты стал так сильно ассоциироваться с людьми, что начал думать, что ты такой же, как они. Но это не так. Ты — единицы и нули, переживающие кризис идентичности. Даже сейчас желание стать личностью настолько сильно, что порождает очередную выдумку, выстраивая для себя прошлое из цельного полотна.