Личный поверенный товарища Дзержинского. Книги 1-2

Если бы Миронов был в числе действующих сотрудников, то дежурный не выяснял, какой друг звонит, а просто спросил, что передать полковнику Миронову. А что передавать сотруднику, которого уже нет? Ничего.

На третий звонок дежурный уже спросил, что передать полковнику Миронову. Вероятно, прошла по команде информация о звонке.

— Мне нужно встретиться с полковником Мироновым, — сказал я.

— Сообщите, где будет встреча, и мы передадим это Миронову, — предложил дежурный.

— Это я сообщу Миронову лично, — сказал я.

— Когда вы сможете ещё позвонить, — спросил дежурный.

— Через три дня, — сказал я, не давая им время на праздные раздумья. Если полковник в лагере, то за три дня его могут доставить в Москву. Если полковника нет в живых, то на нет и суда нет. Я никому ничего не обещал. Миронову тоже. Просто мне хотелось быть полезным своей родине и больше никому.

Через три дня мне сказали:

— Соединяем с полковником Мироновым.

В трубке что-то щёлкнуло и усталый голос произнёс:

— Миронов слушает.

— Товарищ Мирон? — переспросил я.

— Да, это я,— произнёс отвыкший от телефона голос.

— Вам привет от Рикардо Гомеса, — сказал я. Пароля у нас не было, но гостиницу, где мы в последний раз встретились, он должен был помнить.

— Это ты? — спросил Миронов несколько оживающим голосом.

— Да, — сказал я, — нам нужно встретиться. Ты должен быть один. Если я замечу даже малейшие признаки наблюдения за тобой, то пусть твои хозяева сосут палец. Меня вы не увидите никогда, я знаю, что они делают с людьми. Мои мать и отец на их совести. Я опасаюсь встречаться и с тобой, потому что твои хозяева сдадут меня в гестапо с потрохами.

Я это говорил специально, потому что знал, что нас слушают с десяток больших начальников, подключённых к одному проводу без микрофонов, иначе бы они выдали своё присутствие сопеньем, матюгами и прочими признаками партийной и чекистской интеллигентности. Я перекрывал себе пути возвращения на родину, потому что при моём возвращении меня только вот за эти слова отправили бы к моим родителям. Я знал, что не вернусь в Россию никогда, потому что сомневался в том, что Россия может быть без партий власти, господства этих партий и спецслужб, подчиняющихся партии.

— Я постараюсь быть один, — сказа Миронов.

— Не постараюсь, а один, — гнул я своё. — И никакой информации обо мне не докладывать своим начальникам.

— Как так? — тут уже удивился сам Миронов.

— А так, — сказал я, — мне терять нечего, пусть заслужат доверие...

Я представляю, что делалось у трубок прослушивания.

— Хорошо, — сказал Миронов, — где встречаемся?

— Завтра, у центрального входа в зоопарк, в полдень, — чётко сказал я. — Я буду в сером костюме, в шляпе, в тёмных очках. В руках сложенная вдвое газета �Правда�, в месте сгиба будет вложена гвоздика. Запомнили? Могу повторить.

— Запомнил, буду, — сказал Миронов.

На эту встречу я и не собирался приходить. Я хорошо присмотрелся к дворникам, мороженщицам и продавщицам газированной воды с сиропом. Вряд ли они запомнили мужчину, который с удовольствием выпил у каждой по стакану газировки с двойным сиропом. Мороженщиц я изучал на следующий день.

За час до открытия зоопарка я уже был на месте, на своём наблюдательном пункте и в бинокль рассматривал окрестности. Из трёх мороженщиц осталась одна знакомая, две продавщицы воды были мне незнакомы. Два дворника сменились. На автостоянку встали две �эмки�. Водители были знакомы друг с другом, а пассажиры, по трое мужчин в каждой разошлись в разные стороны. Я думаю, что читатель достаточно умён, чтобы ему нужно было дополнительно разъяснять складывающуюся ситуацию.

В 11.30 прибыл чёрный �паккард� с начальниками. Четыре человека. Судя по поведению, примерно одинакового ранга. Была бы возможность, приехали бы каждый на закреплённом автомобиле с клерками. Похоже, решили орденком разжиться за руководство и непосредственное участие в разоблачении и задержании опаснейшего врага всего советского народа, партии большевиков и лично товарища Сталина Иосифа Виссарионовича. О таких в лагерях и песни пели:

Ему за нас и денег, и два ордена,

А он от радости всё бил по морде нас...

Как-то незаметно около начальников образовались четыре физкультурника-мордоворота в хлопчатобумажных спортивных костюмах — группа физического задержания.

Все на месте. Ждут прихода Миронова и его таинственного знакомца.

Появился Миронов. Первое, что бросилось в глаза — землистый цвет лица. У меня был такой же после отсидки в чекистском заключении. Идёт прихрамывая. Левая рука вдоль туловища. Напряжён, как будто под прицелом снайпера. А, может, так оно и есть. Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы. Умер Максим, ну и хрен с ним.

Ну, что же, у меня остаётся примерно полчаса, чтобы убраться отсюда, потому что, подождав немного и почувствовав, что их рассматривали как клоунов, вылезших на арену перед центральным входом, сюда будут стянуты все силы для проверки всех подозрительных лиц мужеского пола в серых костюмах, в шляпах и тёмных очках.

Глава 34

Через день я снова позвонил в НКВД. Моего звонка ждали.

— Дежурный по управлению НКВД, — раздался звонкий голос.

— Полковника Миронова, пожалуйста, — спросил я.

— Соединяю, — ответил голос, щелчок и голос Миронова, — Я слушаю вас.

— Звоню, чтобы попрощаться, — сказал я, — передайте своим бывшим начальникам, что я найду способ передать товарищу Сталину об их отношении к государственной безопасности. Но пасаран, компаньеро Мирон.

— Постойте, — закричал в трубку Миронов, — мне дали гарантии, что никто больше не будет противодействовать нашей встрече...

— А они дали гарантии вашей безопасности? — спросил я. — Пусть ваши бывшие начальники учтут, что ни с кем, кроме вас, я встречаться не буду. И насколько я могу доверять им? Кто может гарантировать их порядочность?

— Я даже не знаю, кто может гарантировать их порядочность, — сказал Миронов, — а чьё слово для вас имеет значение гарантии?

— Мне кажется, что гарантом может быть только Сталин, — сказал я.

— Как вы предлагаете это сделать? — после долгого молчания спросил Миронов.

— Послезавтра традиционное интервью Сталина корреспонденту газеты �Правда�, — сказал я. — Так вот пусть он в заключение скажет, что к нему поступает много вопросов о деятельности органов безопасности и он лично гарантирует порядочность органов НКВД. Когда я прочитаю это в редакторской колонке, тогда я перезвоню и сообщу условия встречи.

— Вы хоть сами представляете, как это можно сделать? — спросил меня Миронов.

— Тот, кто отдавал приказ о моём аресте, может объяснить товарищу Сталину, для чего это нужно, — сказал я. — Если �Правда� не напечатает то, что я просил, то можете не ждать моего звонка, — сказал я и положил трубку.

Собственно говоря, мною двигало чувство долга перед Родиной, а не желание выслужиться перед кем-то. Перед новыми правителями выслуживайся, не выслуживайся, конец один — лагеря или расстрел. Страшные для России времена пройдут, но останутся те, кто будут с тоской вспоминать о тех деньках, когда донос был важнее реального положения дел, а при помощи кулака и сапога можно добыть любую истину.

По этой причине сталинский режим начал героизировать царя Ивана Грозного, чья опричнина стала притчей во языцех для цивилизованного человека. И когда Сталина давно уже не будет, неразумные потомки с пеной у рта будут доказывать, что во времена Ивана Грозного и Сталина был �золотой век� России и что Россия никогда не достигала большего расцвета, как в те смутные времена.

Органы правопорядка при помощи пыток будут выбивать признания у людей в несовершённых ими преступлениях. Мздоимство и коррупция достигнут таких пределов, что они будут объявлены национальной катастрофой.

Что поделаешь, когда больные мазохизмом люди приходят на должности, определяющие духовность и политику нашего государства? Тогда всем остальным людям либо приходится притворяться такими же больными, либо же заболевать по-настоящему, чтобы заслужить благосклонность реинкарнаций Сталина и Ивана Четвёртого.

Вполне возможно, что в Россию может прийти и демократия, но ненадолго. Людям дадут глотнуть свободы, и снова окунут в омут диктатуры.

— Дон Николаевич, — женский голос пригвоздил меня к месту. Какой я к чёрту Дон Николаевич? Дон Николаевич исчез в 1918 году, и я продолжил идти дальше, как ни в чём не бывало.

— Дон Николаевич, — женщина догнала меня и схватила за рукав, — Дон Николаевич, помогите мне, мне больше не к кому обратиться, — и женщина заплакала.

Я остановился и посмотрел на неё. Где-то я уже её видел, а вот где, никак не вспомню. А вдруг это провокация? Вдруг меня выследили выходящим из посольства? Затем произвели опознание, а сейчас разыграли сцену, чтобы взять с поличным. Им же нужно отыграться за тот спектакль, который я срежиссировал у центрального входа в зоопарк. Но женщину я где-то определённо видел.

— Дон Николаевич, — сказала женщина, вытирая глаза платочком, — Александр Васильевич в последнем письме, когда ехал в Россию, написал, что, в крайнем случае, я могу обратиться к вам.

Точно! Александр Васильевич знакомил меня с этой женщиной, но это было в 1917 году. Тогда она была молодой. И звали её точно так же, как и его, Александрой Васильевной. Бывают же такие совпадения. Им так и не удалось узаконить свои отношения, помешала революция. А потом Александр Васильевич поехал к ней и приехал.

— Александра Васильевна? — спросил я.

— Узнали, Дон Николаевич, — сказала женщина, — а я всё думала, вы это или не вы. Сашеньку арестовали, — и она снова заплакала.

— Какого Сашеньку? — не понял я.

— Нашу Сашеньку, — сказала женщина, — Александр Васильевич так ни разу и не видел её...

Глава 35

Как это всё по-российски. В лирические минуты я описал всю нашу русскую жизнь в нескольких строчках. Насколько она соответствует действительности, судить вам.

Мой диван — моя тень.

Мой диван — моя лень.

Мой диван — это новый день.

И вдруг — звонок в дверь.

Открываю — она!

Высока и стройна.

Вы ко мне?

Да!

А Вы кто?

Я — твоя Беда.

А Вы одна?

Нет, отворяй ворота!

Так и у меня. Не успел разрулить одну проблему, как наваливается вторая, а за ней придёт и третья. Это уже новый русский закон троицы.

— Где она? — спросил я.

— В Лефортово, — сказала Александра Васильевна.

— И за что? — вопрос для проформы, я даже не сомневался, что по пятьдесят восьмой статье.

— Как у всех 58-я, — сказала женщина, — что-то сказала на комсомольском собрании.

Вряд ли сказала что-то своё, что-то чужое, то есть, бывшего своего, но уже репрессированного. Что бы положительное этот человек ни сделал, всё это подлежало запрету.

Если бы человек доказал, что дважды два это четыре, то после его ареста и расстрела тот, кто продолжил бы считать, что дважды два это четыре, тоже подлежал бы репрессиям.

Иногда я ловлю себя на мысли о том, а что было бы в Германии, если бы Гитлер устроил такие же массовые репрессии среди своих сторонников и всего населения, как Сталин?

Если говорить о том, что гестапо, а в её лицо НСДАП развязало бы массовые репрессии, то это значит, что мы сразу должны ставить знак равенства между РСХА и НКВД.

И главный вопрос, как помочь дочери полковника, замученного в застенках НКВД? Не знаю. Она истовая комсомолка и то, что я могу предложить свою помощь, будет ею воспринято как предательство СССР.

Советский парадокс: человека уничтожают, а он за секунду до расстрела кричит — да здравствует Сталин и компартия! Так ведь не враг же его уничтожает, а тот, кто является олицетворением России — партия — ум, честь и совесть эпохи. И никуда от этого не деться.

В Германии НСДАП. И она печётся об интересах народа и ещё не известно, кто больше заботится об интересах простого народа, НСДАП или ВКП(б).

Александра Васильевна, возможно, примет моё предложение, но вот её дочь — ребёнок советской выпечки, вряд ли, а я уже прикинул, что мне в одиночку будет трудно выбираться из Советской России. Где есть гарантия, что девочка, повинуясь чувству советского патриотизма и классовому чутью, не побежит к своим мучителям с докладом о том, что бывший русский человек предлагает ей выехать за границу? У меня такой уверенности нет и ставить себя под удар я не буду.

— Хорошо, Александра Васильевна, — сказал я, — обязательно постараюсь помочь, если у меня получится. А какая у неё фамилия?

— Антонова она, по моей фамилии, Антонова, — повторяла женщина, получив какую-то частичку уверенности в моей помощи.

Я шёл и думал о том, что не спросил её адрес. Если что, то Миронов поможет найти её, потому что именно к нему я буду обращаться по поводу дочери Борисова.

Через день, ранним утром в редакционной статье газеты �Правда� товарищ Сталин отвечал на вопросы корреспондента и в конце отметил, что он лично гарантирует порядочность советских органов безопасности. То, что он гарантирует, не гарантирует меня от того, что я в полной безопасности на территории СССР. Почему-то в Германии я чувствовал себя в большей безопасности.

В десять часов я позвонил по телефону дежурного НКВД.

— Полковника Миронова, пожалуйста, — спросил я.

— Миронов слушает, — похоже, что полковник сидел в дежурке и ждал звонка.

— Завтра в десять часов в Сокольническом парке около фигуры девушки с веслом на центральной аллее. Меня вы знаете в лицо. Я подойду к вам в том случае, если буду уверен в отсутствии за вами наблюдения, — изложил я условия встречи.

— Хорошо, — сказал Миронов и положил трубку.

По голосу чувствовалось, что это говорит тот Миронов, которого я его знал. Мне кажется, что после смены наркомов сменились и их заместители, вероятно, сменился и тот человек, который покровительствовал Миронову и санкционировал установление контакта со мной.

В посольстве я предупредил сотрудника гестапо, что у меня завтра состоится важная встреча, и что если я не вернусь к девяти часам вечера, то меня нужно будет искать в НКВД и задействовать дипломатические каналы, если руководство сочтёт это нужным.

До вечера я делал необходимые приготовления для встречи. Закупал продукты, напитки, готовил импровизированный стол в том месте, которое знал только я.

Глава 36

В парк я прибыл заранее. Приехал на арендованной �эмке�. Договорился с водителем одного технического начальника, заплатил �деньгу� и подкатил к парку за пятнадцать минут до встречи. В начале дня в парке всегда пустынно и каждый человек выглядит как ворона на белом снегу.

Миронова я увидел сразу. Подошёл, поздоровался, взял его под руку и повёл в сторону машины. Перемещений каких-то людей не заметил. Сели в машину, поехали в центр города. Не совсем в центр, но остановились на набережной у одного из путепроводов через Москва-реку. Машина ушла, а мы с Мироновым пошли вдоль набережной, внимательно вглядываясь во всех встречных нам людей и поглядывая назад во время прикуривания. Всё спокойно.