— Такое не забывается.
— Так вот, этот мой человек уже действует. Какая бы армия ни шла сюда из Италии, ее ждет тот же конец.
— Ты так уверен в своих людях?
— О, отнюдь не во всех! Но тут я не сомневаюсь. Такие люди рождаются раз в сотню лет, и я рад, что тот о ком мы говорим на нашей стороне.
— Что ж... У каждого своя война. Мы воюем мечом, они — кинжалом и словом. И пусть каждый делает свое дело.
Король поднял голову. В этот момент где-то в городе полыхнуло пламя, озарив его лицо алой вспышкой.
— Трубите сигнал! — громко сказал он. — Идем на Арелат!
Закат был красив. Солнце садилось за близкие Альпы, слепя глаза едущих на запад путников, и прямо над горной цепью трепетало красное марево. Италия осталась позади, вокруг раскинулись земли Нарбонской Галлии.
В здешних селениях, которые они миновали по пути, царило полное спокойствие. Местные крестьяне то ли не знали, то ли делали вид, что не знают о происходящих вокруг событиях, вполне удовлетворенные жизнью и собственными мелкими новостями. Когда небольшой отряд изредка останавливался в придорожных тавернах, чтобы дать отдохнуть лошадям, промочить горло и подкрепиться, местный люд посматривал на них с опаской, не решаясь приблизиться. Фульциний, привыкший к неуемному любопытству провинциалов, вначале удивлялся этому, но потом решил, что их пугают мечи и за милю заметная солдатская выправка его спутников. Впрочем, крестьяне выглядели настолько пришибленными и вместе с тем подозрительными, что им, верно, хватило бы одной "добродушной" рожи Петрея.
Из нескольких слов, случайно услышанных в тавернах, он сделал вывод, что войско Гундобада прошло здесь, следуя к Риму, и оставило о себе недобрую память. Местные надеялись, что бургунды останутся в Италии или, по крайней мере, не станут возвращаться обратно той же дорогой. Что ж, мечты здешнего народа сбылись, пусть и совсем не так, как они себе представляли.
Два часа назад они миновали сонный Эбуродун, обогнув его стороной, и теперь спускались по горной дороге, окруженной густыми зарослями лавровых лесов. Венанций и Феликс продолжали начатый еще за обедом спор о "божественных сущностях". С некоторых пор они стали часто беседовать на религиозные темы. Фульциний вначале пытался прислушиваться к их разговорам, но очень быстро бросил это бесполезное дело, поймав себя на том, что не понимает ни слова из их рассуждений. Это его немного печалило, но лишь по одной причине — в отличье от него, Ливия внимательно слушала спорщиков и частенько сама горячо присоединялась к их разговору. Тогда в его палатке девушка говорила, что хочет вернуться к вере отцов, отвергнув их иудейского бога, и вот теперь она всячески подчеркивала это. Как ни странно, святого отца это совсем не печалило, либо он умело скрывал свои чувства. Во всяком случае, с Ливией и Венанцием он говорил, как умудренный опытом старец говорит с чересчур увлекшимися детьми, пытающимися оспаривать очевидные истины. Феликс держался терпеливо и чуть насмешливо, тогда как Венанций напротив часто горячился, несколько раз даже сорвавшись на крик.
После той ночи, когда Петрей внезапно разговорился, Фульцинию стало казаться, что Ливия избегает его. Нет, она не скрывалась специально, — да и как можно скрыться когда путешествуешь вместе! — но все попытки поговорить с ней заканчивались тем, что они перебрасывались несколькими ничего не значащими словами, после чего оба умолкали, не зная, что сказать еще. Тот миг близости, возникшей между ними в походной палатке и так некстати прерванный появлением Венанция, больше не возвращался, так что уже начинал казаться сном и никогда не бывшей действительностью. С Венанцием разговоры тоже не клеились, хотя он держал себя по-прежнему дружелюбно, Фульциний помимо воли чувствовал к нему сильное предубеждение. Он никогда не признался бы в этом даже самому себе, но мысленно сравнивая себя с ним, понимал, что не выдерживает никакого сравнения с блестящим патрицием. Иногда он думал, что Феликс специально свел вместе Ливию и Венанция, чтобы она и думать забыла о "простом солдате".
Петрей больше не откровенничал с ним, вернувшись к своей всегдашней замкнутости. Оставался еще Сальвий, но то ли на него действовало непривычное общество патрициев, то ли суровый взгляд Петрея, то ли еще что, а только он изменил обычной веселости, полностью отдавшись хозяйственным делам.
Лишенный возможности нормально поговорить, Фульциний находил слабое утешение в размышлениях о цели их путешествия и о загадочном поручении Красса. Разумеется, никто не счел нужным сообщить ему хоть какие-то детали. Он знал, что они едут в Лугдун к королю бургундов, Гундиоху, кажется. Ну и по пути собираются посетить Арелат. Но зачем, почему — об этом оставалось только гадать. Гундиох вроде бы был отцом того самого Гундобада, голову которого совсем недавно римляне насадили на пилум. Фульцинию было совершенно неясно, для чего Красс отправляет посольство к этому варвару. Понятно ведь, что Гундиох не простит римлянам гибели сына, и войны с ним не избежать. Тогда к чему такие церемонии? К тому же... А ну как Гундиох решит тут же не сходя с места выместить свой гнев на послах? Конечно, особа посла священна, но варвары — на то и варвары, чтобы не признавать законы цивилизованных народов. Не лучше ли сразу, без разговоров, сойтись с ними в открытом бою? Все равно легионы идут в Галлию...
Фульциний тяжело вздохнул. Он вдруг подумал, что пропустил обе последние битвы. Да и до того... Как давно уже он не стоял в строю легиона, где все так просто и ясно! Когда рядом с тобой верные долгу соратники, а враг — вот он, катится прямо на тебя, и ты знаешь, что друзья не подведут, знаешь, что должен лишь выполнять команды центуриона, и тогда враги разобьются о несокрушимые римские когорты. Как давно это было! Теперь у него какая-то своя война. Чем это кончится? Охваченный внезапным порывом, Марк оглянулся. Шагах в трех от него ехал Петрей, слегка покачиваясь на своей серой лошади. Лицо старого центуриона было лицом бронзовой статуи.
"Ты станешь таким же как он", — подумал Марк. "Не так же ли начинал Петрей? Да, теперь он облечен доверием Красса, он исполняет его особые поручения. Так же как ты при Публии. И лет через десять ты займешь его место, будешь смотреть на мир как сквозь бойницы крепостной стены, а простые солдаты, такие как Сальвий, будут шарахаться от тебя".
В этот момент Петрей поднял голову, слегка шевельнул губами и тронул поводья. Эта перемена была так неожиданна, что Фульциний едва не решил, будто центурион прочел его мысли. Но Петрей спокойно проехал мимо, догоняя увлекшихся спорщиков.
— Эй, девчонка! — сказал он. — Лошадку останови.
Остановились все.
— А что такое случилось? — спросил Феликс, придерживая коня.
Не отвечая, Петрей спешился и заставил Звездочку Ливии поднять переднюю ногу. Повозившись с подковой, он покачал головой.
— Лошадка, смотрю, хромает, а ты и не видишь. Так и есть, копыто треснуло. Далеко не уедем.
— Здесь в нескольких милях есть постоялый двор, — сказал Венанций. — Можно заехать, вроде бы они держат подменных лошадей.
— Правильно говоришь, патриций. Да и заночевать там можно, сколько уж нормальной еды не пробовали. Про постель и не говорю.
"Петрей и постель?" — подумал Фульциний тоже спешиваясь, — "Расскажи кому другому".
Он осмотрел копыто. Ну, треснуло. Слегка.
— Лошадь поменять можно, но зачем останавливаться? — Феликсу идея явно не понравилась. — На постоялом дворе мы привлечем к себе внимание. И потом, вспомни того крестьянина. Он говорил, что в этих краях орудует шайка разбойников. А постоялый двор — такое место, где...
— Где всего безопаснее, — закончил Петрей. — Ты что скажешь, Фульциний? В дороге всякое бывает. А если вдруг что?
Фульциний на миг застыл, держа копыто на весу. Но почти тут же отпустил.
— Петрей прав, — сказал он. — Дальше нас ждет перевал. С такой трещиной Звездочка будет нас задерживать. Да и отдохнуть надо. Ливия совсем устала.
— Еще чего! Я...
— Пусть будет так, не стану спорить с опытными людьми, — сказал Феликс. — Давайте поедем на постоялый двор. Я, кстати, помню его. Это бывшая имперская почтовая станция. Проезжал несколько раз, но останавливаться не доводилась. Надеюсь, кухня там хорошая.
Петрей кивнул, и они двинулись дальше. Фульциний покосился на центуриона, но тот вновь превратился в статую.
"Тебе зачем-то нужно, чтоб мы остановились на этом постоялом дворе", — подумал он. "Давай остановимся. Но зачем? Пусть меня Орк заберет, если я хоть что-нибудь понимаю!"
Закат догорел. На землю спускались сумерки. Дорога спокойно бежала дальше между лавровых деревьев.
— Пусть войдет.
Волнение императора выдавали только руки, едва заметно сжимаясь и разжимаясь на ручках кресла. Префект Рима знал, чего стоит Антемию сохранять самообладание. Пусть прошел год, но рана в сердце императора все еще кровоточит. Любое напоминание о смерти сына было для него мучительно, ну а сейчас... "Да, что и говорить! Боги не щадят властителя Рима".
Повинуясь приказу, гвардеец откинул полог. Мессий не верил в призраков и не был суеверен, но сейчас ему хотелось осенить себя крестным знамением. Глупо конечно — вошедший не походил на призрака. Живой человек из плоти и крови. Префект пристально вглядывался в него, зная, что и Антемий делает то же самое.
Сильно исхудавшее лицо хранило на себе печать многих испытаний. Когда-то этот человек был одним из первых красавцев Рима, вряд ли теперь о нем можно сказать то же. Плотно сжатые губы, шрам на подбородке и неопрятная поросль вместо прежней аккуратной бородки сильно изменили его. Только голубые глаза северянина были прежними. Прежними? Нет. Раньше в них всегда играло веселье, теперь в них нет ничего кроме усталости. Вошедший преклонил колено перед императором, низко опустив голову. Мессий сделал движение, чтобы уйти, но Антемий остановил его.
— Останься, друг. От тебя у меня нет секретов. Встань, Эвердинг, подойди ко мне.
Бывший комит поднялся, и Мессий заметил, что на левой руке у него не хватает двух пальцев.
— Когда мне сообщили, что ты прибыл в Рим и просишь аудиенции, я не поверил. Я думал ты погиб в той роковой битве. Не уцелел никто. Никто не вернулся тогда в Арелат. Мы бы так и не узнали, что там случилось, если бы Эврих не позаботился об этом.
Мессий сглотнул. Он знал, о чем говорит император. Король визиготов прислал ему голову сына.
— Прошел год. Как же случилось, что ты остался жив... и вернулся?
— Да, прошел уже год. За это время я много думал. У меня было время подумать. И я знаю, ты в праве винить меня. Хотя моей вины в гибели твоего сына нет. Я виновен лишь в том, что жив, тогда как он...
— Как это случилось?
— За Роданом нас окружили. Кто-то нас предал, также как предал до того бриттов, заманив в ловушку у Деола. Мы не сдались и приняли бой. Готы перебили всех. В последней схватке погиб Торисарий, но Антемиола они хотели взять живым. Мы дрались до последнего, защищая твоего сына, и перебили немало готов. Я был рядом с ним до конца, он бился как юный бог, но их было слишком много. Когда сил больше не осталось, нас взяли в плен. Антемиола, меня и Эрмиана.
— Эврих казнил пленных. Почему пощадили тебя?
— Это так. Меня... Мне повезло. Да, нет! Можно ли назвать это везением?! Я проклинал тот день тысячу раз. Видит Бог — я хотел бы умереть там, вместе с Антемиолом! Лучше так, чем жить с этим воспоминанием.
— Но все же?
— Меня пленили люди Арванда. Он сохранил мне жизнь.
— Арванд был с Эврихом?
Император явно оттягивал главный вопрос, который ему хотелось задать.
— Да. Когда ты изгнал предателя, он бежал в Толосу, и Эврих принял его. Мой вечный позор быть обязанным жизнью изменнику.
— Выходит, мы зря не казнили мерзавца... Но Арванд ничего не делает просто так. Почему он спас тебя?
— Я не знаю, император. Он просил за меня Эвриха, и весь этот год я был его пленником. Лишь недавно мне удалось бежать. Но я не верю, что это произошло благодаря удаче! Мне кажется, сам Арванд подстроил мой побег. За два дня до того, он говорил со мной. Из его намеков и недомолвок я понял, что он хочет оставить Эвриха и искупить свою вину перед тобою и Римом. Но опасается твоего справедливого гнева. Мое освобождение — первый шаг, который он делает на этом пути. Уверен, он хотел, чтобы я передал тебе это.
— Так ты собираешься просить меня за Арванда?
— О нет! Я не проникся к нему добрыми чувствами! Если бы у меня была возможность, я убил бы его без сожаления. И если слово мое хоть что-то значит, я советую тебе не принимать его лживой дружбы.
Несколько минут император хранил молчание. Его пальцы слегка подрагивали.
— Как.., — сказал он, наконец. — Как погиб мой сын? Ты видел?
— Я видел. Это убийство стоит у меня перед глазами. Я вижу его каждую ночь в своих снах.
— Говори.
— Войско готов построилось на поле битвы. Сначала вывели Эрмиана. Его бросили на колени, и палач отсек ему голову ударом меча. Я был там и молился. Молился лишь об одном — чтобы Господь послал мне смерть прежде моего друга. Я не хотел видеть, как умирает Антемиол. Но в тот день Господь не услышал меня. И я видел все. Его руки были связаны за спиной, готы потешались над ним, но никто не посмел его тронуть — нет! Он был бледен, но страха в его глазах не было. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Слезы текли у меня по лицу. "Скоро увидимся, друг!" — сказал он мне, и я зарыдал. Никогда ни до, ни после того я не плакал. Он посмотрел в глаза Эвриху и произнес: "Сейчас ты убьешь меня, но Рим тебе не убить. И с небес я увижу, как падет твое королевство. Знай это". Эврих лишь усмехнулся в ответ. Когда Антемиол уже был на коленях и палач занес меч, Эврих остановил удар. Он подошел к нему и обнажил свой меч. "Посмотрим, насколько тверда рука короля" — сказал он. Он ударил, брызнула кровь. Она забрызгала все вокруг, и тогда я рванулся, чтобы броситься на убийцу, но меня толкнули в спину, и я упал. Я думал, следующий черед будет мой. Эврих посмотрел на меня, но тут вперед вышел Арванд. Я не слышал их разговор, я молился. И вот когда я уже был готов предстать перед Господом, Эврих вложил меч в ножны. "Слышал, вы были с ним близкими друзьями", — сказал он мне. "Знаю, знаю, ты хочешь последовать за своим другом, но ты будешь жить. Если сможешь жить с этим". Он повернулся и ушел. Войско славило короля, а Арванд велел заковать меня и увести. Так погиб твой сын, император.
Окончив рассказ, Эвердинг склонил голову. Воцарилось молчание. В лице императора не было ни кровинки, по щеке катилась предательская слеза, руки впились в подлокотники кресла. Когда Антемий заговорил, голос его дрогнул:
— И как же ты... жил после этого?
Эвердинг поднял голову, его глаза встретили взгляд императора. Внезапно он упал на колени, схватил руку Антемия и поднес к губам.
— Моя жизнь отныне принадлежит тебе, повелитель! Скажи одно слово, и я тотчас брошусь на меч. И я буду счастлив, потому что увижу моего друга на небесах. Но если ты позволишь мне жить — я тоже буду счастлив. Потому что я смогу отомстить! О, я знаю о свершившемся чуде! Я знаю, что в этот миг армия Рима идет в Галлию. Простым ли воином, комитом ли, как прежде, я буду убивать их, пока рука моя держит меч. И я не вложу его в ножны пока голова Эвриха, убийцы твоего сына и моего друга, не слетит с его плеч. И тогда я умру с радостью.
