— В том и беда, Иван Валерьянович, что неразорвавшийся снаряд может быть и болванкой безопасной, хоть гвозди им забивай, а может от прикосновения жахнуть. Мы постарались, вроде все ликвидировали, но ручаться не могу, может, что и пропустили. Людей мало, времени мало, пространства большие. Чую, эта война нам еще о себе целый век напоминать будет. Даже в этой деревне уже трое пацанов пострадали — двое без пальцев, один — без глаза. И представить себе не могу, сколько народу еще погибнет и покалечится, после того, когда немцев заборем. Тут и боев-то особо не было, а столько всего попадается...
— Это-то да, а вот насчет гвоздей как? — вернул сапера к настоящему фельдшер.
— С гвоздями — швах. Разве что на пепелищах поискать, они хоть и отпущенные будут, а для нашего дела годятся. Еще нашли телефонного провода несколько катушек. Хороший провод, в дело годный. Может, удастся на него что выменять?
— Что с материалом? Немцев много, там где вы чистили местность? — уточнил про самое важное Алексеев.
— Там около взвода. А вот чуточку подальше — там порядка двухсот будет. Раненых своих свезли, наверное, для эвакуации, а деревня — сгорела, они там все и замерзли, даже палаток не поставили, нищеброды, все под снежком и остались. Но там еще работать надо — несколько мин вытаяло, так что особенно не побегаешь. Есть и еще пара мест добычливых, но там подальше выходит.
— Мальчуган должен одному нашему бойцу показать место, где немцы мостик обвалили. Тягачи там с пушками, 4 штуки — пояснил вежливо фельдшер.
— А боец этот — он кто?
— Из танкистов списанный. Говорит, что механик — ответил фельдшер. От чая он разгорячился, вспотел, сидел, утирал мокрый лоб здоровенным платком, который показался Новожилову куском старой простыни, этак в четверть размера. Впечатляющий платочек.
— Хорошо бы, если так. Кажется мне, товарищи командиры, что надо нам шире привлекать к работе местное население. А для этого придется нам с них часть их работы снять. Те же клети делать — и пацаны могут, охрану опять же — им лучше всего поручить. То есть то, что мы можем сделать для них, чтобы было нам не слишком напряжно, а что они для нас — им не в тягость. Тут бы конечно нам транспорт заполучить. Если мы им поле вспашем, то у них коровы с молоком останутся, а у нас появится возможность их в нашу пользу повернуть.
— Вы как председатель колхоза рассуждаете! — усмехнулся Алексеев.
Берестов только что-то недовольно пробурчал. Сапер видел, что командиру -кадровику все эти хитросплетения жизни вообще неизвестны. Не то, чтобы тот считал, что булки на деревьях растут, но видно, что опыта жизненного у него негусто, привык все по Уставу делать, а сейчас ломает себя, трудно ему. Вот старик — фельдшер — тот жох, с ним можно кашу варить. А варить придется, потому как с помощью местных много что легче будет. И да — нужна техника, никуда не денешься. На телеге — это хорошо, конечно, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, но на колесах бы куда больше можно было бы успеть.
За окном неожиданно заурчал мощный двигатель — кто приехал, было непонятно, но судя по гусеничному лязгу — что-то серьезное. Это нечто встало под самым окном, загородив свет, который и так попадал в избу весьма скудно сквозь стекла, собранные из осколков.
Сидевшие за столом переглянулись. Припереться вот так могло только начальство и Новожилов вскочил, услышав звук отрывшейся двери и шаги в сенях. Глядя на него и Берестов поднялся на ноги, один фельдшер сидел как ни в чем не бывало и в ус не дул. Дверь в избу открылась и в низкий проем, поклонившись притолоке, вошел тот самый одноглазый танкист.
— Принимайте технику, товарищи командиры — не без дерзости заявил самодовольный механик, даже не скрывая ухмылки. Новожилов выскочил первый, только на улице сообразив, что надо бы вперед начальство пустить, но с другой стороны — очень уж любопытно стало.
И еще больше удивился. Перед избой, почти уперевшись в крыльцо, стоял советский тягач "Комсомолец" с советской же полковушкой на прицепе. Только выбивался из общего привычного вида здоровенный немецкий белый крест на боку.
— Ого! — выразил свои ощущения и командир похкоманды. Тоже удивился. Но тут же взял себя в руки, убрал с лица удивление и будучи явно заинтригованным, нетерпеливо сказал:
— Доквадывайте, товадищ Гдиценко!
Танкист приосанился, орлом оглядел публику (а уже сбегались деревенские и вездесущие пацаны встали кругом, глядя на своего приятеля — мальчишку, высунувшегося из верхнего люка с видом скромного героя, дескать нам на броневиках с пушками ездить — раз плюнуть! Знай наших!)
— Версты три отсюда, дорога заросшая, но проезжая. Мостик был из соплей и палок, ручей — переплюнуть можно, но топкий и тот берег крутой — метра полтора. На мосту застрял второй такой же, задом провалился и пушкой накрылся сверху. Немцы пытались вытащить, но не смогли. Там он так сел, что нужно с другой стороны тянуть, спереди — тогда можно выдернуть. Еще там грузовик "Ситроен" и немецкий "носач" крупповский трехосный. Два наших орудия — такие как эта 76 миллиметровка и немецкая гаубица того же калибра на "носаче". И судя по всему — все исправное. Вот снарядов нет вовсе, хотя всякого шматья в кузовах много.
— А немцы там в лесу сидят! — заявил мальчуган из люка.
— Это как в смысле? — удивился Новожилов.
— Семь гансов мороженых вкруговую у костерка. Я так полагаю, что они от наших удирали, а как тягач мост сломал и завяз — пошли за подмогой через сломанный мостик, оставив один расчет в карауле. Там костерок старый, угольки и бутылки пустые валяются, видно ночью приморозило, вот они сдуру и грелись водочкой. Так и замерзли. А с подмогой, видать, ничего не вышло, наши уже и на той стороне были. Я бензин посмотрел, почти полные баки — соловьем заливался гордый успехом танкист.
— Стданно. И не повомави ничего? — недоверчиво спросил начальник похкоманды.
— Наверное, рассчитывали вернуться. Или может ждали, что потеплеет.
— Это к шему? — удивился Берестов.
— Бензин у немцев гонят из угля и опилок, ребята в госпитале говорили, что он замерзает, если морозец за 25 градусов. Как кисель становится с кашей. Густой. И мотор глохнет. А потеплеет — и опять нормальный. Синтетический — хвастанул ученым словцом горелый.
Спорить с ним никто не стал. На слово поверили.
— А что там за мост? — спросил о другом сапер.
— Там, дяденька, раньше к мельнице ездили. А она потом давно сгорела. Мостик старый, гнилой уже. А та деревня, что за ним — сгорела вся тоже еще когда немец сюда еще шел, вот никто и не ходил, только мы с Петькой — пожал свою долю славы мальчишка в кабине тягача.
— Давайте — ка съездим! — предложил Новожилов. Перспектива доставлять своих саперов на место работы мехтранспортом ему очень импонировала. А на вытягивании из всяких гиблых мест разной техники его отделение уже руку набило. Танкист одобрительно осклабился и жестом пригласил отцепить пушку. Сделали это моментом. Старлей молча кивнул и забрался на боковое сидение. Фельдшер помотал головой, дескать, нечего ему там делать. Горелый широким жестом пригласил стоящих рядом пацанов и те шустро расселись на свободных местах, но к себе в кабину постреленок никого из приятелей не пустил — барином ехал, гордился заслуженным триумфом.
Добрались и впрямь быстро. Как и рассказал одноглазый — так все и оказалось. Брошенная техника, упершаяся в ручей, имела какой-то сиротский унылый вид, даже брезентовый тент на грузовике провис печально. Новожилов попросил пацанов не отходить от тягача, потому как хотел выполнить свои обязанности — глянуть прежде — нет ли тут мин или чего подобного. Но ни беглый осмотр, ни потом более тщательный, ничего не дали. Кроме пары гранат у одного из мерзляков ничего взрывоопасного тут не было. Вот провалившийся с настилом моста тягач особого восторга не вызвал, легкомысленные ожидания мехвода сапер не поддержал. Можно выдернуть, даже нужно, но не так это просто. И надо торопиться — будет скоро половодье — притопит технику, потом черта лысого на утопленнике поедешь.
А особенно понравился грузовик саперу. И порадовало то, что даже кожу с сидений еще никто не срезал, а то видал Новожилов как моментально с бесхозной техники снимают что попало, а на обувку кожу с сидушек дерут — так вообще мигом. Деловито собрал у сидевших вокруг давно погасшего костра мертвецов карабины — почему-то пять на семерых оказалось, удивился еще почему у троих расстегнута одежка, словно им перед смертью жарко было, катнул сапогом пустую водочную бутылку и окликнул мехвода, который как раз в окружении ребят что-то объяснял, сидя в приземистом открытом автомобиле со странным капотом:
— Захватим, может, что на буксир? Пушку или вот грузовик?
— Да запросто! Ну — ка, ребятки, помогайте!
Все вместе без особого труда отцепили от грузовика вторую полковушку, прищелкнули ее к "Комсомольцу", в телегу накидали каких-то чемоданов и ранцев, что валялись в кузове грузовика с тентом и тронулись торжественной процессией обратно.
А Новожилов думал, как бы лучше втолковать местным, чтоб они не попортили сдуру эти машины.
Старший лейтенант Берестов, начальник похоронной команды.
— Странный набор. Не то батарея, не то черт пойми что — показал понимание вопроса фельдшер, потрогавший ладошкой теплую броню тягача.
Берестов пожал плечами. Выбила война из него твердую уверенность в порядке и четкости. Финский снайпер убил образцового и звонкого красавца — лейтенанта. Теперь вместо того парня был совсем другой человек. Тот, погибший Берестов, был человеком порядка, свято верил в то, что все подчиняется уставам и правилам, все упорядочено в жизни, а этот, трижды раненый и битый жизнью твердо знал — война — это мир хаоса. На войне может быть все. И удивить чем-то нынешнего Берестова было трудно. Про себя он прикинул, что, скорее всего, была сперва батарея немецких орудий, да растрепали ее пока к Москве ехала. Вот и усилили уцелевший расчет трофеями, близкими по характеристикам. И грузовик один остался, по предвоенным расчетам знал старлей, что требуется к орудиям много всякого разного, что обозники и батарейцы таскают. Это уже мало занимало его, скорее думал о том, что нужно сдать в виде трофеев, а что — оставить себе, потому как даже один грузовик резко повышал возможности и упрощал выполнение поставленной задачи, которую начальник похкоманды твердо решил выполнить как можно лучше.
То, что бравый танкист выдал за гаубицу, было куда более любопытной штучкой — в РККА его называли 75-мм немецкое лёгкое пехотное орудие обр. 18. Легкая, приземистая пушчонка могла быть и гаубицей и мортирой тоже. Что-то помнилось старлею, что и заряжается она не как все, а словно ружье охотничье — переломка, заряд раздельный, не унитар, что позволяет грамотному расчету лупить на очень разные дистанции и по-всякому изгаляться с углами наводки. А в общем наплевать Берестову было на особенности этой штуковины. Пушки однозначно надо было сдать как трофейное имущество, а с транспортом было куда сложнее, нож острый был начальнику похкоманды даже думать о том, что надо сдать тягачи и грузовики.
Судя по выражению лица саперного сержанта — те же мысли и у того под каской клубились. А старого фельдшера и спрашивать было не нужно — он выполнением своей работы жил.
Чемоданы неожиданно оказались набиты гражданской одеждой, в основном — женской. Новой и уже ношеной. И что совсем странно — явно советской. Объяснение могло быть только одно — это наворованное и награбленное. То, что германцы грабили население беспощадно и в строгом соответствии с приказами — попали письменные свидетельства того, что их начальство ПРИКАЗАЛО подчиненным конфисковать у гражданских и военнопленных всю теплую зимнюю одежду, Берестов отлично знал, в госпитале много об этом говорили, что как и наполеоновская армия так и эта пришла для грабежа. А насмотревшись на немцев в тонюсеньких шинелках и с нахлобученными на отмороженные уши вывернутыми пилотками понятно было — с чего такие приказы официально отдавались. Голод — не тетка, а холод — не дядька!
Поневоле вспоминались слова того советского немца — танкиста по фамилии Майер — о том, что образование у немцев и впрямь просело адски. Вот рассчитать угол выстрела и заряд для этой странной пушчонки, что было для самого начальника похкоманды задачей непостижимой — это немцы могли. А понять простую вещь, что в России зимой холодно — это никак не получалось у европейцев.
Про то, каково пришлось морозной зимой тем, у кого бравые арийцы отняли ватники, тулупы и валенки — думать не хотелось.
Злая была эта зима, лютая. И без теплой одежды в плену выжить было просто невозможно. А слыхал старлей, в госпитале лежа, что пленных наших в поле окружали колючей проволокой, ни сараев, ни домов, ни жратвы. Тысячами дохли как мухи. Не слухи, нет, бежавшие чудом от смерти в плену одно и то же докладывали. И как человек военный отчетливо понимал Берестов, что это не случайность и не головотяпство — это четко выполняемый план по ликвидации ненужного, лишнего населения. В армии все делается по плану, а уж тем более в такой, как немецкая. План учитывает все до мелочей, до пары ботинок, сотни патронов или полевой кухни. Через план немцы перепрыгнуть не могут никак, он для них — как для волков красные флажки. Потому и бензин летний и отсутствие зимней одежды для начальника похкоманды было понятно — запланировали фрицы победить до зимы — и не успели. А пересмотреть план — не могут. Ферботен. Да и ресурсов, видать, нет. Так что с ликвидацией пленных наших все понятно — запланировано было выморить всех. Потому как в начале войны ясно любому — при успехе будут пленные. И чем успех больше — тем колоссальнее количество пленных. Причем кто-кто, а уж немцы это давно знают — вон после битвы при Седане одним моментом в плен сдалось кроме императора Франции Наполеона под номером три аж 82 000 здоровых французов самое малое, да еще куча раненых. А это было в прошлом веке, когда снабжать армию было сложнее, человек-то жрет что сейчас, что в прошлом веке — одинаково, а средства доставки сильно поменялись. Так что пленных у немцев бывало и раньше много и сейчас — вон поляки капитулировали все, французы, греки и прочие югославы, не считая мелкой шелупони вроде датчан разных. Их надо где-то размещать, кормить, поить и лечить в придачу. Как по подписанной конвенции и положено. Неважно — русского в плен взяли, готтентота или там англичанина. Немцы конвенцию подписали. Тех, кого взяли в плен в Европе — кормили и поили и лечили. Нашей армии тоже нанесли поражение, пленные, ясен день, появились. И не могли физически такие скрупулезные и дотошные немцы не просчитать этого, опытные они вояки. И раз не запланировано было кормить и лечить наших пленных, в отличие от тех же поляков, то вывод напрашивается сам. Значит — задача была иная, людоедская. Именно она и была запланирована изначально.
Тут он поймал себя на том, что думая на отвлеченную тему просто тянет время. Потому, что трофеи для любого командира, это одновременно и радость и печаль. И прибыток и заморочки. А уж когда речь идет о ценных трофеях — так это жуткая головная боль и масса бумаги в придачу. Все найденное надо старательно описать в акте. Да чтоб потом не оказалось, что пропало самое ценное. Это ж сколько писанины предстоит! Опись на хренадцати страницах, и подписи всех присутствовавших на каждом листе!
