10. Пряный кофе

И, разумеется, целый кофейник превосходного, только что сваренного кофе с розмарином и имбирём, бодрящего и согревающего одновременно.

Юджиния прикатила тележку с завтраком прямо ко мне в спальню, а затем прислушалась — и пробкой выскочила в коридор. Через мгновение я услышала, как она тараторит где-то за углом, что "леди Виржинии" не здоровится, но сейчас она вкушает прописанный доктором бульон по особому рецепту, и примерно через два часа непременно найдёт в себе силы, чтобы спуститься в голубую гостиную и...

Клэр ответил что-то резкое и наверняка неприятное, но всё же ушёл — под аккомпанемент любезных предложений принести ему кофе — или чая, или свежего печенья, или кексов, или чего ещё он пожелает.

Я воздала должное изобретательности Юджи и, выждав достаточно времени, выкатила тележку в коридор, стараясь не шуметь.

Мадлен разместили в гостевой спальне для близких родственников — на том же этаже, но гораздо дальше, почти у самого перехода в другое крыло.

Дверь в комнату отворилась беззвучно. Мадлен сидела на кровати, опираясь на подушку, но, кажется, спала. На столике у изголовья лежала тетрадь в жёсткой обложке, а рядом — карандаш.

Сердце у меня сжалось: неужели то имя, тот тихий шёпот — всё было сном?

Заперев дверь на ключ, я подвезла тележку поближе, придвинула к кровати стул и лишь затем позвала:

— Мэдди, проснись.

Она открыла глаза почти сразу, но сперва её взгляд лишь рассеянно бродил с предмета на предмет. Заметив меня, она вздрогнула и испуганно вжалась в подушки. Я поняла, что ходить кругами ещё дольше уже нельзя.

— Мне известно о Валхе и об Абени. О седом джентльмене и его чернокожей служанке. Не знаю, что прежде произошло между вами, но вчера ты спасла моих племянников, рискнула своей жизнью... Не важно, что было до того. Ты навсегда останешься моей подругой, почти сестрой, и, прошу, больше никогда не пытайся убежать. Я слишком часто теряла близких людей... боюсь, если потеряю тебя, то не выдержу.

В уголках глаз у неё вновь появились слёзы. Она кивнула — и отвернулась, прикусив губу.

— Позавтракаем? — предложила я с улыбкой, чувствуя, что ещё немного — и сама расплачусь.

Мы трапезничали в полной тишине, передавая друг другу хлеб или сливки по одному лишь жесту, словно читали не движения, а мысли друг друга. Пылинки то взмывали вверх по солнечному лучу, то опускались на паркет. Часы на большом комоде равнодушно отмеривали время.

Наконец, когда пришёл черёд кофе, Мадлен резко отставила чашку, потянулась за своей тетрадью и написала размашисто:

"Меня зовут Хэрриэт".

Я пригубила кофе, едва сдерживаясь от того, чтобы не закричать: "Знаю!", но вместо этого кивнула с улыбкой:

— Прошу, продолжай.

...Она родилась в несчастливый год, в семье бедной и простой. Старшие братья и сёстры пропадали на заработках. К отцу часто приходили незнакомые люди и громко бранились, требуя что-то вернуть. После одной из таких стычек он исчез; несколько дней мать делала вид, что так и надо, а затем взяла пятилетнюю Хэрриэт за руку и отвела далеко-далеко, на незнакомую площадь, и оставила там на ступенях храма. Пообещала возвратиться — но, конечно, солгала.

Хэрриэт прождала два дня.

На утро третьего рядом с нею остановилась седая благообразная леди, посмотрела — и вскользь приказала служанке забрать бедную девочку.

Так Хэрриэт попала в особняк маркизы Фойстер, леди Норы.

Воспитанников там было около десятка, дети разных возрастов, от совсем ещё крох до почти уже взрослых юношей и девушек. Жених леди Норы погиб незадолго до свадьбы, а никого другого она знать не пожелала. Однако желание иметь семью переродилось в нечто иное, и с возрастом маркиза ударилась в благотворительность: подбирала на улицах города сирот, растила их, сама учила чтению, письму, математике и географии, а затем устраивала прислугой в хорошие дома.

Однако идиллия закончилась, когда леди Нора умерла, и её владения унаследовал племянник по имени Мэй, будущий маркиз Фойстер. Возиться с детьми он не пожелал. К счастью, один из воспитанников, Джим Хеннинг, был к тому времени уже достаточно взрослым. Он устроился на работу, женился на одной из подруг по несчастью, девице по имени Джилл Уорлонд, и собирался, вероятно, приютить в своей комнатушке под крышей и других названных братьев и сестёр, но не успел.

Хэрриэт вновь оказалась на улице — и потерялась теперь уже, как ей казалось, навсегда.

Грамота, счёт и знание географии мало помогали в трущобах. Куда важнее была смекалка, умение сильно бить и быстро бегать. Пропитание девочка добывала воровством или выполняя мелкие поручения, но слишком часто её обманывали — настолько, чтоб вовсе отбить желание верить людям. Но однажды, подружившись с прачкой по имени Эбби, Хэрриэт попала в театр.

И поняла, что у неё появилась мечта — стать актрисой.

— Там ты и встретила настоящую Мадлен Рич? — спросила я тихо, дочитав очередной отрывок.

Хэрриэт кивнула и вновь потянулась к тетради.

...Мадлен была милой и невероятно талантливой. Схожесть с бродяжкой, помощницей прачки, её изрядно позабавила — и заинтересовала. Мисс Рич, пользуясь благоволением хозяина театра, настояла на том, чтоб Хэрриэт отмыли, приодели и приставили к какой-нибудь работе, например, к установке декораций. Ловкая и проворная бродяжка справлялась с любыми поручениями легко и быстро, а большой платы не просила, довольствуясь хотя бы тем, что может прикоснуться к волшебному миру театра. А Мадлен частенько пользовалась тем, что они похожи, как близняшки, и ускользала с утомительных примерок, чтобы покататься по городу.

Так продолжалось до тех пор, пока у юной актрисы не появились странные головные боли. Доктор назначил ей сперва одно лекарство, затем другое... Ничего не помогало. И лишь последнее снадобье, дорогое и, похоже, не слишком законное, подействовало. Но характер Мадлен начал из-за него меняться. Она стала легко впадать в ярость, часто капризничать. Перепало каждому в театре, но чаще всего — безответным и беззащитным. Прачкам, швеям, уборщикам... и Хэрриэт, конечно.

"Я брала её вещи. Часто, — написала Хэрриэт в конце очередной страницы. Затем словно испугалась, отобрала у меня тетрадь и добавила: — Но всегда возвращала! Я больше не воровала, правда!"

— Знаю, — успокоила её я и погладила по плечу. — Ты не такая. Продолжай, пожалуйста.

...Мадлен, конечно, всегда замечала пропажи и сердилась, но почти никогда не переходила черту. Ругалась, порой охаживала по плечам тем, что под руку попадалось, от бутафорской шпаги из раскрашенного орешника до швабры — и почти сразу же остывала, раскаивалась, начинала извиняться.

Но не тот раз, когда Хэрриэт надела её платье и туфли.

Мадлен словно с ума сошла. Она приказала личному слуге, который постоянно ходил за нею по приказу Уиллоу-старшего, "наказать воровку", и хладнокровно наблюдала за избиением. А когда Хэрриэт почти лишилась сознания — вдруг расплакалась и убежала.

Испугавшись неприятностей перед премьерой, одна из актрис подговорила остальных запереть избитую бродяжку в кладовке под сценой. Лишь однажды за два дня к бедняжке спустилась та самая прачка, Эбби, и принесла воды. Но позвать доктора, конечно, никто и не подумал.

И когда Хэрриэт уже впала в странное, подобное смерти оцепенение, ей привиделся жутковатый сон. Будто бы одна из теней превратилась в седого и высокого джентльмена, а другая — в чернокожую девушку, одетую горничной. Эти двое выглядели даже более реальными, чем всё остальное вокруг — сырые стены, сбитые ступени, тюки с хламом... Джентльмен предложил сделку: он обещал спасти Хэрриэт, но в обмен девушка становилась его "слугой" и обязалась помогать также и другим слугам.

"А в качестве залога я заберу твоё имя... и голос", — добавил он с улыбкой.

Чернокожая служанка просунула руку сквозь стену и достала горсть пылающих углей, а затем заставила Хэрриэт запрокинуть голову — и затолкала их ей в горло.

— Что было потом? — тихо спросила я, перевернув страницу.

Мадлен пожала плечами.

"Я очнулась в больнице и все почему-то называли меня "мисс Рич". Говорить я не могла".

— А сейчас? — Сердце у меня замерло.

Она покачала головой:

"Больно".

Я провела кончиками пальцев по шершавому тетрадному листу; карандаш так сильно продавил бумагу, что последнее слово ощущалось, скорее, как гравировка.

"Больно"... Боль — то, что Мадлен чувствовала всё это время, живя под гнетом вымученной клятвы, нося чужое имя. Валх, кем бы он ни был, не просто лишил её голоса, но отнял само право раскаяться и рассказать о том, что её тяготило. Одно дело — расплакаться, шепча на ухо близкому человеку свою постыдную и страшную тайну, и совсем другое — хладнокровно записать её, доверив бумаге.

О, да, Валх был не просто жесток, но и расчётлив.

Он сумел не только заполучить ещё одну "служанку", но и обманул леди Милдред, обратив против неё добродетели — милосердие и ответственность. Моя бабушка не могла бросить на произвол судьбы девочку, которую уже однажды оставила без должной помощи и тем самым обрекла на страдания.

Могла ли она поступить иначе?

Пожалуй, нет.

Смогла бы я?

...Солнце за окном сияло так ярко, словно посреди ноября внезапно наступила весна.

— Послушай... Как мне тебя называть теперь?

Она прикусила губу, напряжённо размышляя, и нахмурилась. Но постепенно складка между бровей разгладилась. Пальцы качнули затупившийся карандаш — а затем крепко сжали.

"Пусть я буду Мадлен Рич — до тех пор, пока я не отомщу этому Валху".

Я улыбнулась и накрыла рукою её тёплую ладонь:

— Пока мы не отомстим, Мэдди... С возвращением домой.

Остаток дня прошёл суматошно. Я поговорила с дядей Клэром, точнее, выслушала поток язвительных жалоб на неподобающую подготовку прислуги. За бесконечной чередой колкостей просматривалась искренняя тревога за меня — и за мальчиков Андервуд-Черри. Хотя Юджи, Лиам, Паола и Лайзо держали рот на замке, а состояние Мэдди объяснили тем, что она якобы очень устала и от переутомления упала в обморок прямо на каминную решётку, Клэр явно что-то подозревал.

В конце разговора он вскользь упомянул о том, что у Фаулера якобы имелся личный информатор в моём доме, но к такому повороту я давно была готова.

— О, мы с детективом Эллисом уже решили это небольшое затруднение, — с деланной легкомысленностью улыбнулась я. И тут же добавила, нанося ответный удар: — Кстати, давно хотела спросить, дорогой дядя. Откуда у вас прозвище "Паучий Цветок"? И как вы познакомились с сэром Винсентом Фаулером? И почему...

— Ужасный характер, — жеманно поморщился Клэр, не позволяя мне заговорить. — Дорогая племянница, с сожалением констатирую, что вы пошли в отца. Как я скучаю по своей прелестной Ноэми!

Я едва сдержала усмешку, совершенно не подобающую леди.

— Но позвольте, дорогой дядя, ваше прозвище...

Но Клэр уже стоял в дверях, капризно поджимая губы.

— Джул! Джул! У меня болит голова. Найди кэб, хочу прокатиться в парк. Джул!..

Затем мне пришлось наведаться в кофейню. И только там я осознала, насколько успешным оказался благотворительный вечер! Сборы на целых пятьдесят хайрейнов перекрыли намеченную сумму, а подарки пришлось увозить в телеге. Отец Александр радостно потирал руки, рассчитывая, что сможет не только отремонтировать здание, но и пристроить небольшой тёплый флигель.

Луи ла Рон настрочил огромную статью о благотворительном вечере — на целых два разворота, снабдив её тремя фотографиями, на одной из которых Лиам, смиренно скрестив руки на груди, взирал на перекошенного виконта Уицлера.

Слог потрясал воображение остроумностью и прочувствованностью.

— Посмотрим, что он ответит на это... посмотрим... — бормотал ла Рон, вспоминая, вероятно, "Ироничного Джентльмена".

Я не стала разочаровывать его и говорить, что соперник, скорее всего, не примет ни этот вызов, ни любой последующий.

Ближе к вечеру в "Старое гнездо" заглянул Эллис, довольный, как лягушка в дождливый день.

— Нэйт вернулся! И устроил мне роскошный обед. Родственники насовали ему столько гостинцев в дорогу, что мы с ним рискуем располнеть от такого изобилия, — удовлетворённо улыбнулся он, глядя поверх чашки кофе с мятным ликёром. А затем посерьёзнел: — Ну, рассказывайте. Вы поговорили с мисс Рич?

Я зябко передёрнула плечами, невольно вспоминая события той страшной ночи — и рассказала Эллису всё, что знала. Он слушал молча, а под конец спросил только одно: оставлю ли я Мадлен в кофейне?

— Разве есть причины поступить иначе? — выгнула я бровь, выказывая этим сдержанное неодобрение. Эллис, впрочем, продолжал смотреть в свою чашку, не обращая внимания больше ни на что. — Мадлен или Хэрриэт, но она мой близкий и дорогой друг. Каждый из нас может ошибиться. Каждый может стать жертвой злодея, шантажиста или негодяя... Вы что, не можете простить ей тайну? — переспросила я недоверчиво.

Эллис болезненно улыбнулся:

— Нет, что вы, Виржиния. Я просто очень рад и... спасибо вам. Правда, спасибо. Я немного так посижу, вы только ничего не говорите.

Он откинулся на спинку стула, прикрыв глаза, и провёл в таком положении с четверть часа, не меньше, а когда вновь заговорил, то ни жестом, ни словом не напомнил о том, что случилось с Мадлен.

Кажется, им двоим ещё предстояло многое обсудить — но уже без моего посредничества.

— Ах, да, кстати, чуть не забыл, — прищёлкнул пальцами Эллис, когда собрался уходить и даже надел пальто. — А Фаулера-то ваш маркиз прибрал к рукам.

— В самом деле? — от удивления я даже не нашлась, что сказать.

— Ну, да. Оставлять его в Аксонии нельзя, после такого-то скандала, а зарывать — в буквальном смысле — талант в землю не позволили некие заинтересованные лица... Я имею в виду Дагвортов и вашего ненаглядного дядюшку, не надо делать такое лицо. Так что Фаулер получил официальную работу в газете и уехал на материк, кажется, в Алманию. Уже как репортёр, а не как простой путешественник... Впрочем, зная маркиза, могу гарантировать, что Фаулер ещё не раз проклянёт своё поспешное согласие.

Я только головой покачала.

— Странно, что Клэр так вступается за него... И даже называет учеником. Что бы это могло значить?

Эллис отмахнулся:

— Да проще простого. Вы же знаете, как ваш дядюшка в молодости деньги зарабатывал? Нет? Ну, у него было два любимых способа. Первый — сыграть в горячего глупого юнца и нарваться на поединок, припереть жертву к стене и потребовать выкуп. Второй — банально обыграть в карты. До сахарной внешности вашего Клэра находилось много охотников, и поток дураков никогда не иссякал. Но Клэр-то мог постоять за себя, если партнёр по картам не желал признавать проигрыш и пытался перевести игру в иную плоскость... Тогда-то его и прозвали "Паучьим Цветком" — красивый, выглядит нежным, но на деле страшно ядовитый. А Фаулер в юности не умел рассчитывать свои силы, хотя тоже пытался действовать теми же методами... Видимо, Клэр его пожалел и начал о нём заботиться. Это потом Фаулер заматерел и превратился в очень плохого мальчика.