Вскоре подошли еще несколько солдат тавта. Одним из них был Кель. Он сразу обратил внимание, что Торстен сидит, словно безжизненная кукла, и направился к нему.
— Тор, ты что, ранен? — с участием в голосе спросил Кель, хотя прекрасно видел, что друг невредим. Просто надо было как-то начать разговор.
— Нет, — это слово, сказанное тихим безжизненным голосом, испугало Келя сильнее, чем если бы норд резко заорал.
— Э, так не пойдет. Мы друзья или не друзья? Давай рассказывай.
— Что рассказывать? — в голосе Торстена послышалась горечь.
— Что тут произошло такого, что ты сидишь, словно у тебя на глазах всю твою семью перебили? — не отставал Кель.
— Да ничего страшного. Просто очередная невинная жертва войны. Никто и не заметит. Только мне ее глаза теперь до конца жизни сниться будут, — губы Торстена искривились в злой усмешке. — Я убийца. Понимаешь, обычный убийца, просто на службе у империи.
— Нет, друг, так не пойдет, — Кель сел напротив Торстена и попытался поймать его взгляд, но тот упорно нагибал голову. — Да, мы убийцы. Но разница есть. Мы убиваем, чтобы предотвратить другие убийства. Вот сейчас этих двух горцев мы убили. Но не ради удовольствия, не ради денег. Ради того, чтобы спасти невинных пленников, захваченных этими варварами. Кто виноват в этих смертях? Мы? Нет. Те ублюдки, что уничтожили караван. Это на их руках кровь девушки — не на твоих! Твой выбор ничего не решал, ее бы все равно убили! Все было предопределено еще тогда, когда первый горец спустил тетиву, целясь в наших ребят, охранявших караван. Так что встряхнись, хватит себя жалеть. Мы солдаты, и это наш долг.
— Да, это наш долг. Но это не значит, что я не имею права себя ненавидеть, — Торстен наконец поднял голову и встретился глазами с Келем. Губы бывшего обитателя трущоб расплылись в улыбке, когда он увидел во взгляде друга привычную стальную твердость и уверенность в себе.
— Да хоть вешайся, только делай это с улыбкой на лице, а не с такой кислой рожей! — рассмеялся Кель, хлопнув Торстена по плечу, и норд почувствовал, как тиски отчаяния и ненависти к себе немного ослабли. Он поднялся с земли, втянул полной грудью прохладный осенний воздух и направился к остальным солдатам, чтобы помочь вырыть могилу.
— Вот и наша милая деревушка, ради которой мы столько протопали, — тихо прошептал Кель, разглядывая в неверном свете зарождавшейся зари раскинувшееся в уютной долине поселение горцев. — Ничего так местечко выбрали. Природа вокруг сказочная. Жили бы себе мирно. Чего им от нашего каравана понадобилось?
— Что с дикарей возьмешь? Для них грабеж — это доблесть, а все иноземцы — не больше чем изнеженные животные. И вообще они хотят жить самостоятельно, а не под императорской рукой, вот и лютуют, — прошептал в ответ Торстен.
— Ха, чего захотели! Столь маленькие кланы обязательно подомнет под себя какое-нибудь государство. Никто им вольготно ходить набегами на соседние страны не даст. Гирская империя еще нормальный вариант, могли этих дикарей и вовсе под корень вырезать. Да и на землях они наших располагаются, — не унимался Кель. Торстен хотел ему ответить, что вообще-то горцы эти земли считают своими, но их жестом подозвал к себе октат.
Когда они подошли, вокруг командира уже собрался весь отряд за исключением нескольких бойцов, оставленных дежурить. Октат тихим, но уверенным голосом обратился к солдатам:
— Впереди наша цель. Деревня не имеет даже частокола, но не стоит обольщаться. Мы не знаем, сколько там взрослых горцев. Надо быть готовыми к тому, что из каждого окна может вылететь стрела. Ямы с рабами находятся на самой окраине поселения, но там мы будем как на ладони у лучников. Поэтому пока половина отряда будет освобождать пленников, остальные ворвутся в ближайшие дома. Взрослых мужчин убивать сразу. Остальных по усмотрению и если оказывают сопротивление. Когда всех пленников отведут подальше от деревни, те, кто их освобождал, прикрывают стрелами отход второй половины. Я ворвусь в деревню. Со мной идут те, кто более силен в рукопашной схватке. Все хорошие лучники достают из клеток пленников и прикрывают отход. Все ясно?— голос октата был сух и деловит, но в глазах плескалось предвкушение боя.
Кель как хороший стрелок был отправлен во второй отряд. Торстену же выпал жребий ворваться в поселение. Он надел шлем, тщательно затянув все ремешки, расправил спадающую на плечи кольчужную сетку бармицы. Это был уже не первый его бой, но норд, хоть и боялся признаться в этом даже самому себе, чувствовал неясное волнение и даже испуг. Он не видел перед собой четкого врага. В селении могло оказаться и десять, и пятьдесят, и сто горцев. И эта неизвестность пугала. Зрелище обычной мирной деревенской жизни заставляло сердце юноши биться чаще, а ладонь — сжиматься на рукояти меча, словно он видел перед собой строй врага.
Наконец прозвучала долгожданная приглушенная команда, и весь тавт в едином порыве ринулся вперед. Торстен бежал, сжимая в руках щит и каждую секунду ожидая, что из окон домов полетят безжалостные стрелы. Но для горцев нападение стало полной неожиданностью. Несколько варваров, зачем-то вставших в столь ранний час, побросав все свои дела, с криками разбежались.
Торстен миновал ямы, где содержали рабов, и не останавливаясь вылетел на околицу. Здесь он встретил первое сопротивление. Оказали его вовсе не горцы, а местные псы. Матерые горные волкодавы бесстрашно встретили налетчиков своими внушительными клыками. Торстен принял прыгнувшую на него собаку на щит и тут же раскроил ей череп ударом меча, но на него сразу кинулось еще две. Атаку одного из волкодавов норд опять успел умело отбить, а вот второй пес, воспользовавшись секундной заминкой, вцепился ему в ногу. Спасли Торстена стальные поножи, и он с криком ярости обрушил свой меч на спину громадной собаки.
Остальных солдат империи тоже атаковали местные четвероногие обитатели, но всех волкодавов быстро перебили, а псы помельче с воем разбежались. Торстен перепрыгнул через плетеную изгородь и ринулся к двери первого попавшегося на пути дома. Не успел он к ней подбежать, как она распахнулась сама, и оттуда выскочил здоровенный полуголый варвар, сжимающий в руках большущий топор. С воплем ярости он прыгнул к норду и обрушил на него свое оружие. Увидев перед собой реального врага, Торстен разом успокоился, забыв о волнении. Он хладнокровно шагнул вперед и закрылся щитом. Удар варвара не успел набрать достаточную скорость и силу, и топор лишь оставил глубокую зарубку на окантовке, а меч солдата вошел глубоко в живот горца.
Выдернув клинок, Торстен позволил хрипящему здоровяку медленно завалиться на землю. Переступив через тело хозяина дома, он шагнул дальше, но в этот момент краем глаза уловил в одном из окон смутное движение. Рефлексы заставили чуть приподнять щит. И не напрасно. В него тут же вонзилась стрела. С ревом Торстен ринулся вперед, плечом распахивая дверь, но стоило ему оказаться внутри, как об его шлем разбился метко пущенный глиняный кувшин.
Глаза норда даже не успели привыкнуть к царящему в доме полумраку, а он уже ринулся к смутно различимой фигуре, сжимающей лук и достающей новую стрелу. Удар меча разом отделил горцу руку от тела, и он зашелся в пронзительном крике. Откуда-то сзади раздался истошный вопль, и на Торстена дикой кошкой налетела уже немолодая женщина. В ее руках даже не было оружия, и она просто в отчаянии колотила по доспехам норда кулаками. На секунду опешив от такого безумного натиска, он ударом щита опрокинул обезумевшую и аккуратно опустил ей на затылок закованный в сталь кулак, стараясь не убить и не покалечить. Хозяйка дома потеряла сознание, а императорский солдат получил, наконец, возможность перевести дух.
Торстен поморщился от отвратительного вони и осмотрел убогую обстановку дома, а потом перевел взгляд на убитого им лучника. Тот уже неподвижно замер на полу в луже собственной крови. Норд присмотрелся к его лицу и вздрогнул, словно ему отвесили пощечину. Молодой паренек лет четырнадцати пялился в закопченный потолок ничего не видящими глазами. Его лицо было искажено в муке, а зубы оскалены в ужасной ухмылке, показавшейся норду издевательской. Торстена передернуло, и он опрометью ринулся из этого проклятого дома.
Оказавшись на улице, боец увидел своего октата, бегущего с окровавленным мечом к дому, откуда в солдат летели стрелы, и бросился ему на помощь. Откуда-то сбоку выпрыгнул неизвестно как уцелевший волкодав и попытался вцепиться в командира, но тот ловко проткнул его мечом. Секундной заминки хватило, чтобы Торстен, прикрывшись щитом от еще одной стрелы, первым ринулся внутрь дома. Он перепрыгнул через скулящую в агонии собаку и рывком распахнул дверь.
Первым, что увидел норд, были очень испуганные большие карие глаза. На него в ужасе смотрела совсем еще молодая девушка. На секунду Торстену даже показалось, что это та самая дикарка, которую он убил два дня назад. Пехотинец не смог себя заставить к ней прикоснуться и так и шагнул вглубь дома, оставив ее за спиной. В примитивном очаге догорал хворост, и в комнате плавал едкий дым, не желавший уходить через проделанное в крыше отверстие. У Торстена заслезились глаза, и он закашлялся, но не прекратил движение. В щит вонзилась еще одна стрела, в панике выпущенная лучником, но норд уже был рядом и сильным ударом меча отделил голову горца от тела.
Стоило Торстену обернуться, как он увидел ту самую испуганную девушку, зачем-то сжимающую в руках дымящийся чугунный чан. Дикарка шагнула к норду, но в этот момент в дом ворвался октат. Он не успел толком ничего понять, как девушка, пронзительно завизжав, окатила командира содержимым чана. Вопль, который издал Риган, перекрыл собой все окружающие звуки. Октат рухнул на землю, корчась от адской боли. Шлем не смог защитить от кипятка, поэтому его лицо и, что еще страшнее, глаза сильно пострадали.
Торстен взвыл от ужаса и ярости, и, прежде чем успел задуматься над тем, что делает, одним ударом разрубил голову девушки, беспомощно сжимавшей в руках пустой чан, а потом опустился на колени перед командиром. Но тот уже затих, потеряв сознание от боли. С проклятьем отбросив щит, норд взвалил тяжелое тело октата на плечи и выбежал на улицу.
Бой уже затих. Горцев в стоящих на околице домах перебили, а остальные отступили вглубь поселения. Организовать серьезное сопротивление никто не успел, но Торстен увидел несколько тел императорских солдат с торчащими из них древками. Покачиваясь под тяжкой ношей, он поспешил прочь от деревни в сторону второго отряда, который должен был стрелами прикрыть отход. Вскоре к нему подбежал еще один пехотинец, и они уже вдвоем поволокли пребывающего в беспамятстве командира.
Всех пленников, за которыми тавт отправился в этот опасный рейд, уже успели достать, а остальным рабам из числа местных горцев оставили спущенной в яму веревку — может, кто-то из них и обретет сегодня свободу, ведь скорей всего местному племени будет не до погони за ними. Пехотинцы организованно покидали деревню, унося с собой раненых и убитых товарищей.
Торстен с радостью увидел, что Кель цел и невредим, но отвлекаться на разговоры времени не было. Отойдя на достаточное расстояние, пехотинцы спешно стали сооружать носилки. Вместо октата командовал один из ветеранов, числившийся первым помощником командира.
Торстен работал как заведенный, а в его голове билась только одна мысль: — Это моя вина! Моя и никого больше! Я не тронул ту девушку. Она хотела облить кипятком меня, но не повезло октату! Он сейчас лежит в страшных ожогах из-за моей глупости и мягкосердечности! Расчувствовался, скаренный баран, пожалел дикарку! Если бы не командир, сейчас бы был на его месте. И поделом! На войне нет места жалости!
Наскоро соорудив носилки и перевязав раненых, которых помимо октата было еще трое, тавт с максимально доступной скоростью направился прочь от деревни дикарей, шумящей, словно рассерженный улей. Тело единственного погибшего бойца пришлось оставить. Все понимали, что если мужчин среди горцев окажется достаточно и они быстро опомнятся, то императорской пехоте придется солоно, и спешили уйти как можно дальше.
Привал был объявлен только тогда, когда все солдаты уже окончательно выбились из сил. Вдобавок ко всему, последнюю пару часов пришлось на себе волочь и обессилевших пленников. Взявший на себя командование ветеран выставил часовых и, как и все, в изнеможении растянулся на земле. Один лишь неугомонный Кель нашел в себе силы встать и внимательно рассмотреть тех, ради кого они все рисковали своей шкурой. Вскоре он вернулся и поделился своим впечатлением с Торстеном:
— Хоть убей, не пойму, чего в них такого. Бывших пленников трое. Один мужик и две бабы. На аристократов не похожи, хотя они сейчас в таком виде, что вообще на людей мало похожи. Ладно, вернемся в лагерь, наверняка узнаем, ради кого мы себя под стрелы подставляли.
В этот момент раздался громкий крик одного из часовых, тут же перешедший в хрип. Все бойцы тавта разом вскочили, готовясь к отражению атаки. Но секунда шла за секундой, а вокруг по-прежнему царила пугающая тишина. Какая-то из освобожденных девушек судорожно всхлипнула, но тут же зажала себе рот ладонью. Наконец послышались чьи-то торопливые шаги. Солдаты напряглись, но это оказался всего лишь один из часовых, спешащий на соединение с тавтом в страхе разделить судьбу того пехотинца, чей предсмертный крик всех переполошил.
Командовавший отрядом ветеран напряженно вглядывался в окрестности и стискивал рукоять меча. Он колебался, не зная, что предпринять. Но секунды таяли, и временный командир наконец решился, приказав четверым пехотинцам выдвигаться к тому месту, где располагалась позиция погибшего часового. В их число попали Торстен и Кель.
Солдаты двигались медленно и осторожно. Кель, сжимающий в руках арбалет, шел сразу за Торстеном, который прикрывался щитом и защищал друга собой. Вскоре они увидели распростершегося на камнях в луже собственной крови пехотинца. Рядом валялся разряженный арбалет. Солдаты замерли на месте, пристально оглядывая окрестности, но не увидели и намека на опасность. Наконец они двинулись дальше, каждую секунду ожидая нападения, но им позволили беспрепятственно дойти до тела товарища. Из груди мертвого пехотинца торчало древко длинной стрелы с черным оперением.
Императорские солдаты замерли в нерешительности, ведь им никто толком не объяснил задачу. Оставлять мертвого товарища лежать здесь не хотелось, но и хоронить его было слишком опасно. Стоять на том самом месте, где несколько минут назад был застрелен императорский солдат, было крайне неуютно, и, поколебавшись, они начали отходить, так и не решившись забрать тело. Повернуться к ставшим разом таким враждебным скалам они боялись, поэтому медленно пятились назад. Торстену казалось, что его неотступно сверлит холодный и беспощадный взгляд, тщательно примеряющийся, куда послать смертельную стрелу.
Под ногой Келя хрустнула сухая ветка, и все разом вздрогнули. Один из солдат тихо выругался, а Торстен судорожно сглотнул, жалея, что не может вытереть выступившую на лбе холодную испарину.
