Дп5. У всех разные игрушки.

— Насыщенный денек, верно?

— Даже не представляю, сир, как вы с этим справляетесь!

Я недоуменно посмотрел на него, потому что знал, что он проснулся раньше меня, а уснет позже и весь день будет на ногах с блокнотом в одной руке и авторучкой в другой. А на завтра будет снова выглядеть свежим огурцом, а не загнанной лошадью, как я. Если уж чему и стоило удивляться — то это его стойкости и работоспособности.

— Зови Пьера, если он уже здесь. Кажется, я слышу за дверью его пыхтение. И подготовь документы для беседы со Штейнбергом.

Секретарь сделал быструю пометку в блокноте и исчез за дверью.

А я влез на велотренажер и начал крутить педали, ожидая появления своего премьер-министра.

— Зак! — Вместо приветствия проорал Пьер. — Это совершенно нереально и ненормально!

— Что?

Всем от меня что-то нужно, каждый гнет свою линию и требует решений в свою пользу — от их требований можно чокнуться. У меня иногда такое впечатление создается, что я никакой не человек, а какое-то переходящее знамя: у кого оно в руках, тот и царь горы, тот и поворачивает всю мою финансовую империю в нужную ему сторону.

— О чем вы говорите, Пьер? — я "проехал" первые сто метров и мне уже надоело.

— Два года назад вы доверили мне присматривать за вашими финансами и я не понимаю!

— Успокойтесь, Пьер, — посоветовал я. — Налейте себе минералки и успокойтесь.

Когда на табло высветилось сообщение, что преодолен первый километр, Пьер вернулся к разговору:

— Три года назад вы наняли исполнительным директором в Semiconductors Research and Manufacturing к мистеру Квону некоего Роберта Бредли. С годовым окладом в два миллиона долларов до налогообложения...

— Да, это я помню. Хороший специалист с замечательным послужным списком. Он вытащил свою предыдущую компанию из банкротства. Что вас не устраивает?

— Сегодня его оклад шесть миллионов без учета полученных им опционов на акции Semiconductors Research and Manufacturing!

— Видимо, он стоит этих денег, — я пожал плечами, — если мистер Квон не выступает против.

— Кстати, о мистере Квоне! Его доход за то же время утроился и составляет девять миллионов долларов. Два этих человека своими зарплатами исчерпывают двадцать три процента всего зарплатного фонда SRM!

— Чем вы недовольны, Пьер? Вам не нравится, что люди хорошо зарабатывают? Посмотрите на мир, Пьер! Доходы уникальных людей растут ежегодно. Где-то удваиваются, а где-то учетверяются! В начале восьмидесятых у английских футболистов средняя зарплата всего лишь в четыре раза превышала оклад докера. Сто, сто пятьдесят тысяч фунтов в год. О трансферте ценой в миллион фунтов разговаривали годами! А сегодня? Посмотрите в газеты — счет идет на многие миллионы! Никого не удивишь ценой трансферта в три-пять-семь миллионов. Это просто тенденция и мы либо следуем за ней, либо эти уникальные люди начинают работать на других. Посмотрите на последние перемещения в среде топ-менеджеров. Отступные в пять-восемь миллионов никого не удивляют. Это в порядке вещей. Люди хотят зарабатывать и зарабатывают. Это немножко не по-европейски, но в Америке это происходит повсеместно. И мы придем к тому же.

— Мне очень нравится, когда люди хорошо зарабатывают, — возразил Пьер. — Но дело в том, что за эти три года прибыль компании упала на шесть процентов, при росте выручки на четыре процента. Это разве заслуги? За что вы платите деньги людям, которые ничего не делают?! Дивиденды лишь вдвое превысили их совокупный доход. Акции потеряли в цене с начала года шесть процентов. Основной доход от компании получают не ее владельцы, а те, кто ею управляет — наемные люди! Причем управляет в последнее время абсолютно бездарно! Это вообще слыханное ли где-нибудь дело?

— О! В самом деле? — мой финансист сумел меня удивить, я даже перестал крутить педали. — Все так плохо? Признаться, я не смотрел отчетность за последние... несколько кварталов.

— Именно, — обрадовано подтвердил Пьер. — Вы не читали отчетность, а это стоило бы сделать!

— Ну, старина, у меня же есть ты. Ты прочел, вывел их на чистую воду. Теперь мне стоит поговорить с ними обоими. Я уверен, что у них есть, чем оправдать свои цифры. Но даже если они ничего не скажут, боюсь мы будем стоять перед выбором — либо продолжать оплачивать их услуги, либо они уйдут к... тому же Ли Кашину. В том, что наемный персонал начинает хорошо зарабатывать нет ничего плохого, бизнес разрастается, владельцу уследить за ним все труднее. Да и все меньше становится нас, владельцев. Поэтому если часть полномочий и часть прибыли перенаправляется к тем, кто реально зарабатывает, то я только приветствую этот процесс. А вообще, знаешь, что?

— Что?

— У меня появилась неплохая мысль. Нам стоит учредить фирму, которая займется выявлением по всему миру таких "золотых голов". Нужен некий резерв талантливых кадров. Если некто заработает мне сто миллионов, и заберет себе десять — черт возьми! Я хочу видеть такого человека в своей команде! И мне наплевать, на каком языке он говорит, какого цвета у него кожа и какой разрез глаз. Наплевать! Гвидо!

Секретарь показался на пороге через три секунды, словно стоял все время рядом с закрытой дверью.

— Запиши в свой магический блокнот: в вертолете подумать о том, кому поручить "охотников за головами"?!

— Охотников за головами, сир? — секретарь изобразил бровями непонимание.

— Да, именно так! Тому или Луиджи?

— Хорошо, сир! — Гвидо что-то черкнул в блокноте и скрылся за дверью.

— Я бы не стал поручать это дело Тому или Лу, — осторожно произнес Пьер.

— Почему?

— В последнее время между ними есть какая-то напряженность. Вроде ревности что-то, понимаете? И если вы поручите это одному из них, второй будет вставлять палки в колеса и мешаться изо всех сил.

Это было для меня новостью. Мне по-прежнему казалось, что моя команда работает слаженно, как часы.

— Вот как?

— Вы бы поговорили с ними, Зак?

— Гвидо!

На этот раз дверь открылась сразу.

— Найди завтра время для телефонной конференции с Томом и Луиджи. Полчаса, не больше. И уведоми их, чтобы у обоих не оказалось неотложных дел, согласуй все. Спасибо.

— Что вы им скажете, Зак? — спросил Персен, когда мы вновь остались одни.

— Я скажу, что в моей машине по зарабатыванию денег нет места взаимной неприязни и либо они за полчаса в моем присутствии решают все свои претензии, либо пусть оба проваливают к чертям! Что там с бюджетом?

Мне изрядно надоела тема и я был рад переключиться на другую.

Мы с Пьером обсудили бюджет, который он должен был представить на рассмотрение Совету Андорры — недавно учрежденному органу из двадцати трех депутатов от разных коммун и городов, подправили пару статей и внесли предложение о выпуске государственных пятилетних облигаций на пятьдесят миллионов франков.

— Теперь остался Халаиб, — тяжело вздохнул Пьер, закрывая папку с проектом бюджета.

— Нашли?

— Да, нефть там точно есть. Вот только... известно это не только нам. В Халаибе и Хартуме были замечены парни из канадской International Petroleum Corporation. Вряд ли они оказались в такой дыре просто так.

— IPC? Даже не слышал о таких. Нужно озадачить Тома — пусть выяснит о них все! Хотя... это неважно. Если в Хартуме и Каире прознали о нефти — территорий нам не видать. Информация достоверная? Вы проверяли?

— Конечно. Вот подтверждения из независимых источников, — Пьер положил передо мной две газетные вырезки и листок с переводом.

Я пробежал глазами по тексту.

— Это не дезинформация?

— Нет, Зак, я так не думаю. Слишком все официально. Если вы посмотрите на фотографию, то увидите, что Судан на встрече представлял сам Омар аль-Башир. Мы подбирали к нему ходы, но... канадцы оказались быстрее.

— Понятно. Что ж, жаль. Нужно закрыть проект "Халаиб". — Я немножко еще подумал, барабаня подушками пальцев по столу. — Да, Пьер, закрывайте всю деятельность в Судане и Египте.

— Мы отступим? — Персен выглядел очень удивленным, ведь, кажется, ему еще ни разу не приходилось видеть, как мы что-то бросаем. — А нефть?

— Мне не нужна была нефть, Пьер. Мне хватит русской нефти. Мне нужна была земля с нищим населением неподалеку от Персидского залива, чтобы контролировать морской путь в Европу через Суэцкий канал. Понимаете? Сколько там той нефти? А представляете, сколько можно заработать всего лишь на однопроцентном движении рынка на биржах? Если в том районе появится что-то вроде пиратской республики — это здорово помогло бы нам манипулировать ценами на биржах. Появись они возле танкеров в нужное время, и можно было бы толкать котировки фьючерсов в нужную сторону. А ответственность — на Египте и Судане. Халаиб был просто создан для такой операции! Земля с неопределенным территориальным статусом, полуголодные аборигены, масса оружия. Помните, как сказал аль Башир по поводу военного захвата власти?

— Он что-то говорил? Диктаторы объясняют свои поступки?

— Иногда. Но подождите, Пьер, я вспомню, мне очень понравилась фраза. Что-то вроде "демократия, не способная прокормить свой народ, не имеет права на существование". Золотые слова! Нефть — это была только причина для разговора с суданцами и египтянами. Только она имела смысл, если бы о ней знали только мы и они. Но теперь, когда туда засунули свое жало канадцы, нужно уходить. Жаль, — еще раз повторил я. — Но работать спокойно они нам не дадут.

Пьер оставался сидеть на месте, хотя, кажется, мы обсудили все. Он сидел и молчал.

— В чем дело, Пьер?

— Мне не нравятся такие методы, — сказал банкир. — Это нецивилизованно. Средневековье какое-то!

— Вот как? И в чем же оно средневековье? Посмотрите на эти полки, — я показал пальцем на книжный шкаф. — Видите? Они все забиты мемуарами о точно таких методах. И ничего!

— И все-таки я не одобряю.

— Бросьте, Пьер! — Я выбрался из-за стола и сжал его плечи. — Вы же видите: единственный раз, когда мы попытались воспользоваться опытом предыдущих поколений, у нас ничего не вышло! Наверное, вы правы, это не наша стезя... Но так было соблазнительно и красиво! Лу уже набрал полторы сотни чернокожих головорезов. Эх... жаль. Но мы больше не станем испытывать судьбу. Ступайте, Пьер, впереди еще много работы. И забудьте о Халаибе, будто его и не было.

С мадам Бетанкур, оказавшейся очень болтливой теткой преклонных лет, унаследовавшей косметическую империю много лет назад от отца, разговор вышел поверхностным — я предложил инвестиции, она, улыбаясь, обещала на досуге поразмыслить над этим; мы обсудили веяния парижской моды, поморщились, ругая американское кино — в общем, познакомились. Признаться, мне бы больше понравилось знакомство с какой-нибудь наследницей папиных капиталов втрое моложе, чем эта интересная бабуся, но таковых на горизонте не просматривалось, да и Оссия вряд ли бы поняла мои устремления.

А вечером, в Барселоне, перед трапом самолета меня ждал сюрприз. Князь Лобанов-Ростовский, как всегда элегантный, словно фотомодель, улыбчивый — как претендент на пост Президента Франции, умный, будто Верховный Совет последнего созыва. В одной руке он держал саквояж, в другой — тонкую трость. Стоило мне появиться на поле, как он поспешил мне навстречу, придерживая норовящую слететь с головы шляпу.

— Здравствуйте, Зак, на вас одна надежда. Подбросите? — протягивая руку, спросил он.

— А вам куда, Ник?

— В Бремен. Там проходит чудесная выставка картин и есть пара полотен, которые я очень хотел бы видеть в своей коллекции. Пропускать такое — грех.

— Я лечу в Гамбург, — я ни на секунду не поверил в его незамысловатую легенду.

— Это рядом. Полсотни миль. Я возьму машину. Знаете, эти немецкие автобаны — по ним ездить одно сплошное удовольствие!

— Поднимайтесь, Ник, составьте мне компанию, — я бы с большим удовольствием послал бы его туда, куда Макар со своими телятами так и не добрался, но мне было интересно, зачем он появился.

Пока Жерар с Реми выводили Falcon на взлетно-посадочную полосу, князь деловито осматривал салон, ощупывал обивку, выглянул в каждый из четырнадцати иллюминаторов, когда взлетали, он попросил виски.

— Итак? — спросил я, наблюдая, как проворная стюардесса Исабель, обворожительно улыбаясь князю, сервирует стол.

— Хороший джет, — одобрил князь самолет. — Дорого обошелся?

— Своих денег он стоит.

— О! Я вас чем-то... расстроил?

— Нет, что вы, князь. Я просто не помню, сколько он стоил.

— Ну-да, ну-да, простите.

— Так все же, что заставило вас искать моего общества в Барселоне? Про пейзажи и портреты даже не говорите — не поверю.

— Не стану, — растянув губы в улыбке, князь показал ровные верхние зубы с небольшим табачным налетом.

— Итак?

— Мои друзья умеют быть благодарными. Вы забрали деньги у русских и я привез вам подтверждение данных обещаний, — он щелкнул замками саквояжа и вынул наружу пластиковый файл с документами. — Почитайте на досуге. Ваше участие в проекте не обязательно, но будет приветствоваться.

— Что это? В двух словах?

— Это проекты дополнительных эмиссий нескольких компаний. В течение полугода, что осталось до размещения акций на бирже, их бумаги существенно вырастут в цене. Подумайте, как вам этим воспользоваться.

— Вот так просто? В чем подвох?

— Благодарность не бывает с подвохами, Зак. Вы выполнили свою часть сделки, мы свою. Мы должны быть взаимополезны.

— Хорошо, — я спрятал папку в сейф.

— Ну вот и славно, — сказал почему-то на русском князь.

— Что?

— Это русское выражение, что-то вроде выражения удовлетворения, — пояснил Лобанов-Ростовский.

— Ник, давно хотел у вас спросить.

— Спрашивайте! — князь щедро плеснул себе в бокал янтарной жидкости.

— Вот вы русский. Я много работаю с русскими, но редко когда понимаю их мотивы. Как к вам относятся ваши... наниматели? К вам и к русским вообще?

Целую минуту Никита Дмитриевич крутил в руках бокал и позвякивал льдом.

— Нас не очень-то любят, — в конце концов произнес он. — Вернее, нас совсем не любят. Вы молодой, без особых традиций и вам кажется, что все в мире просто и понятно. Но это не так. Нас не любят, — повторил князь. — И, знаете, я понимаю — почему.

— Объясните?

— Да, пожалуй. Я расскажу вам свою точку зрения на этот непростой вопрос. Вам это будет полезно в вашем бизнесе с большевиками. С чего бы начать? Знаете, этому вопросу посвящено множество книг, статей, усилий моих соотечественников. Философы, писатели, просто неглупые люди часто задавались этим вопросом — почему нас не любят на Западе? Что только не придумывали для оправдания этой нелюбви: религиозные разногласия, менталитет, русский характер, угрюмость, невоспитанность, зависть к богатствам земли, комплекс неполноценности русского народа, — я всего и не упомню!

Князь расслабленно устроился в кресле, расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу безупречно-белой сорочки.

— А на самом деле?

— А на самом деле никто не обязан нас любить. Евреев тоже мало кто любит. Но это не мешает им неплохо жить. И все же у русского народа есть одна черта, которая приводит в бешенство практически любого цивилизованного человека. И более всего — англичан. Это наше русское наплевательское отношения к праву частной собственности. Я неплохо учил историю своего народа и нашел одну интересную деталь. Сейчас уже не вспомню подробностей, имен и названий, но каждый раз, когда западным купцам удавалось пробиться на московский рынок — их жестоко обманывали. В той же Англии или Франции, в Германии, Японии, Италии и Голландии легко можно найти семьи, уже почти тысячу лет сидящие на своей земле. Да даже в Чехии или в Польше, которая так и не стала социалистической по-настоящему! Пивоварне может быть пятьсот лет и все эти годы она в собственности одной семьи. В России такого нет сейчас, не было двести лет назад и никогда не было — со времен первой централизации власти в руках последних Рюриковичей. Все временное, ненадежное, зыбкое, против постоянного здесь. Здесь если что-то и переходит из одних рук в другие, то бывший владелец обязательно получает какую-нибудь компенсацию — деньгами, другой собственностью. Все эти французские революции на самом деле ничего не поменяли. Если кого-то и казнили, то земля отошла их родственникам, оставшись во владении одной фамилии. Исключение — преступники. Но в России любой, владеющий собственностью всегда может стать преступником, собственность там — будто Каинова печать! Здесь если и случаются какие-то нарушения священного принципа права на частную собственность — то это немногочисленные исключения из системы. В России же все не так, в России противоположная система! Вы можете построить там огромный завод, вложить в него всю душу и полжизни, но если он понадобится моим соотечественникам, — вас просто вышвырнут вон. В России работать небезопасно — в этом корень "нелюбви" цивилизованного мира, а от него уже и все остальные претензии, рожденные пропагандой обиженных: угрюмый характер, подозрительность, ненадежность. И это ничем не изменить!