Квинт Лициний 3

Софья застыла с приоткрытым ртом. Глаза ее смешно выпучились.

— Ты это серьезно? — отмерла она потом.

— А что тебе не нравится? — спросил я настороженно.

— Все! — отрезала девушка категорично.

— А конкретней? — Я недовольно насупился.

— Почему ты думаешь, что, написав такое письмо, она действительно оставит твоего отца в покое?

— Ну, потому что иначе мы подкинем это письмо отцу... — Я вдруг почувствовал, что, будучи высказанной вслух, эта идея стала звучать совершенно по-идиотски. Щеки мои предвкушающе затеплились.

Софья эффектно взмахнула ресницами и, крепко прижав заломленные руки к груди, уставилась на меня с мольбой, а потом воскликнула — трагически, не своим голосом:

— Дорогой, меня заставили! — И, сменив тон на восторженный, продолжила: — Зато теперь у нас с тобой есть своя квартира!

Я уставился вдаль, медленно переваривая услышанное. Затем застонал и тяжело уронил голову на руки.

— Буратино... — протянула Софья насмешливо. Потом заботливо потрепала меня по волосам. — Какой же ты все-таки Буратино... И ведь как только что меня запугал... Черт-те что чуть было о тебе не подумала!

Я с трудом поднял голову.

— Что же с отцом-то делать?

— Ты оцени, — ехидно улыбалась Софья, — как хорошо, что у тебя есть я. Да это вообще не мужского ума дело. Ты только что это блистательно доказал. Оставь мне.

Я задумчиво свел брови.

— Справишься?

— Уж всяко лучше тебя, — фыркнула Софья.

— Хорошо, — медленно кивнул я, глядя на своего первого возможного соратника. — Хорошо, берись.

ГЛАВА 11

Пятница 24 марта 1978 года, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Каникулы! Смешно, ей-богу, смешно, но радость от этого немудреного факта начала переполнять меня еще в утренней дреме. Я просыпался с улыбкой, лягал сбившееся в ком одеяло, сладко под ним потягивался и, мечтая о чем-нибудь, постепенно проваливался обратно в короткий сон.

Хотя... Почему "о чем-нибудь"? О ком-нибудь!

Определенно, совершенно определенно: мечталось о ком-нибудь, причем довольно нескромно. Явственно хотелось заласкать мою Томку до самого до предела, и я тискал во сне подушку, словно любимую девушку.

Подаренные духи вдруг сдвинули в Томе что-то важное. В ней стало просыпаться новое, незнакомое, просыпаться и с интересом озираться — больше пока на себя и в себя, но доставалось немного от того внимания и мне.

Нам было уже вполне уместно сделать еще один шажок навстречу друг другу, но время... Последние две недели мироздание словно задалось целью гнать меня вперед, безоглядно и безостановочно: спасение и устройство Мелкой, вывод на дальнюю орбиту Гагарина, отец с бабеттой, и паровозиком — Софья на подоконнике... Матолимпиада, Польша и где-то на заднем плане — мягкая поступь Лапкиной и агентов ЦРУ.

Я элементарно зашивался: спать ложился далеко за полночь, а просыпался уже на морозце, шагая в школу.

Каникулы... Улыбка моя померкла: опять эта вечно сидящая у Томы дома бабушка-охранительница, а теперь еще и у меня долечивающийся после операции отец. А значит, опять пристанищем для нас будет лишь истертый подоконник на лестничной клетке... Послезавтра — отбор на всесоюзную. Потом — поездка к академикам в Москву. А в промежутках — учить Кузю и Мелкую шитью (а перед этим еще и достать необходимые ткани, нитки, фурнитуру). И непременно — запрошенный вчера Андроповым сеанс связи.

Ох, уж это мироздание... Где бы нам с Томкой смирения набраться?

Я еще немного поворочался под одеялом, а потом вдруг понял, что проснулся окончательно. Лежать стало невтерпеж, и я двинулся на звуки, что доносились с кухни.

— Привет, — сказал, опершись плечом о косяк.

— Привет, — эхом откликнулся папа и сунул точильный брусок под кран, а потом провел по нему намыленной рукой.

На столе развалом лежала куча разномастных ножей.

Шур-шур, шур-шур: папа начал методично водить очередным лезвием по оселку.

Я протиснулся к окну и посмотрел на небо: с него монотонно сеял дождик.

"Значит, — подумалось с довольной ленцой, — сегодня без пробежки".

— Есть несколько стратегий подбора жены, — вдруг ни с того ни с сего начал папа, все так же точа лезвие.

Правой стороной. Левой. Правой. Левой.

Шур-шур. Шур-шур.

— О! — Я повернулся, иронично вздергивая брови. — С самого да со с ранья... Так меня.

— По любви... — Папа поднял нож на уровень глаз и задумчиво пригляделся к отблеску на кромке. Потом недовольно качнул головой и вновь смочил брусок водой.

Я заоглядывался в поисках завтрака: задушевная беседа могла затянуться.

— Творог в холодильнике, — подсказал, поняв, папа.

Я извлек эмалированную кювету и заглянул под крышку, оценивая объем.

— Запеканку будешь? — спросил у отца.

— Гм? А давай, — согласился он охотно и продолжил: — По любви — хороший вариант, кто бы спорил. Но не без существенных недостатков.

— Любовь зла? — уточнил я, выставляя на стол сахар и муку. Потом полез в холодильник за парой яиц.

— Не только, хотя и это — тоже. Видишь ли, любовь со временем иссякает. Часто — всего за несколько лет. — И он выдержал паузу, давая мне возразить, но я промолчал.

— Ты даже спорить не будешь? — искренне поразился папа.

Я высыпал в миску сахар, вбил яйца и принялся взбивать содержимое вилкой.

— Угх... — повел папа бородой. — И в чем тогда заключается минус, скажешь?

— Любовь прошла, завяли помидоры... — фальшивя, напел я, а потом спокойно ответил: — Ну, придут на место горячей любви привычка и товарищество... Не так уж и плохо, а?

— Не, — протянул папа обрадованно, — нет! Не то! Вот для чего вообще природе понадобился этот механизм?

Я пожал плечами. Руки мои тем временем продолжали старательно месить творожную массу.

— Чтобы самец заботился о потомстве.

— Так, — согласился папа и со значением поднял палец. — А еще?

Нет, голос-то его я знал. Было понятно, что подвох уже близок.

— Ну, и? — спросил я, хорошенько подумав.

— Любовь — это период, когда легко прощать, — произнес папа лекторским тоном. — Идеальное время для выстраивания отношений внутри семьи, распределения ролей. Для притирки.

Я сполоснул руки, откинул дверцу духовки и достал спичку.

— И что это значит в практическом плане? — Голос мой, отразившись от чрева железного ящика, был глух. А может, и сам по себе сел: кажется, я начал догадываться, куда он ведет.

Пыхнуло, и понизу рядами зажглись голубые огоньки. Я прикрыл дверцу и поднялся.

— Да то и значит, — воскликнул папа с неожиданной экспрессией, — что жить в это время надо вместе, а не порознь! На все плевать, хватать в охапку — и жить! Никаких "потом" и "потерпи еще немного"!

Тут речь его пресеклась, и он пару раз недоуменно моргнул, глядя в стену. Потом удрученно буркнул:

— Это я не о себе сейчас... В общем плане говорю.

— Ага, — легко согласился я, — принимается.

Он прищурился на меня с подозрением, а потом продолжил:

— Если сразу жить вместе, тогда может сложиться. А если упустить этот золотой период — то все, ёк. Ушло времечко. Потом на притирке все и рассыплется.

— Ты меня к чему-то призываешь? — спросил я, вываливая творожную массу в большую чугунную сковородку. — Я готов всерьез обдумать и принять положительное решение. Да даже и кандидатура уже подходящая есть.

Папа в ответ только покривился и с безнадежностью махнул рукой:

— Сколько ты уже со своей Томой валандаешься? Год? Полтора? И еще полтора до института. И потом тебе ее не сразу отдадут. Вот и считай сам.

Руки мои замерли.

— Прогноз неблагоприятный, — с сочувствием глядя на меня, заключил папа.

Я прикусил уголок губы и отправил сковороду в духовку, а затем уменьшил огонь.

Папа прокашлялся и сказал:

— Еще есть стратегия перебора.

— Увлекательное, должно быть, дело, — отозвался я бесцветным голосом.

— Да, — кивнул папа, — легко заиграться и упустить время. Но это после двадцати пяти.

— Предлагаешь перейти на эту методу? — Мне удавалось выдерживать ровный тон.

— Но и это не все, — словно не заметив моего вопроса, продолжил папа, — еще есть стратегия воспитания будущей супруги. Мечников, кстати, так себе вторую жену воспитал, из дочки своего хорошего знакомого. Да и не он один.

И папа вновь взял в руки нож и брусок.

Шур-шур. Шур-шур.

Я придвинулся к раковине и сполоснул руки.

— К тому же, — вдруг негромко добавил папа, — нет какого-то особого достоинства в том, чтобы любить за жизнь только один раз.

Я медленно вытер руки и развернулся.

— А в том, чтобы несколько раз за жизнь любить одного и того же человека?

Шур...

Нож замер, потом папа опустил руки и хмыкнул:

— Хм... Интересный вопрос... — Брови его задумчиво сошлись.

Я заглянул в духовку: запеканка по краям уже начала желтеть.

— Я подумаю и потом тебе свой ответ скажу, — пообещал папа.

Я выглянул из-за плиты, как из-за бруствера.

— Да я бы лучше на него посмотрел.

Мы встретились глазами.

— Посмотрим... — через силу усмехнулся папа и отвел взгляд. Шур-шур. Шур-шур. — Посмотрим, как получится...

24 марта, пятница, полдень

Арлингтонский лес, штат Вирджиния

Этот тихий зеленый район был застроен неброскими, но дорогими, стоящими наособицу домами. Преобладал стиль колониального возрождения, сочетающий внешнюю, идущую от протестантизма простоту с понятным человеческим желанием все-таки немного выпендриться. От первого были узенькие окна в мелкую расстекловку, крашеные деревянные ставни и незамысловатый красновато-бурый кирпич стен; от второго — обязательный белый портик с колоннами и фронтон над ним.

По утрам из этих храмов благонравия, словно сытые боги на прогулку, выходили респектабельные мужчины с дорогими портфелями. Удобнее всего было высокопоставленным военным — всего за пять минут неторопливой езды навстречу солнцу до парковки у южного фасада Пентагона. Чиновникам, чей путь заканчивался посреди Вашингтона, надо было дополнительно перебраться по мосту через Потомак. И лишь немногие обитатели этого местечка ехали на север — туда, где в окружении просторной дубравы на берегу вскипающей порогами полноводной реки располагался комплекс Фирмы.

Фрэнк Карлуччи был из числа последних и одним из немногих, за кем по утрам приезжал черный правительственный "олдсмобиль" с охраной.

Но сегодня он остался дома. Ничего такого не случилось: просто он собрался серьезно подумать. Руководителям вообще полезно этим заниматься. Фрэнк считал, что любой крупный начальник должен обязательно отрываться от текучки и отводить на размышления не меньше половины своего рабочего времени, — это окупается сторицей.

Об этом его убеждении знали немногие. Для остальных он так и остался все тем же резким и агрессивным оперативником, что за два десятка лет работы под прикрытием Госдепа вырос в настоящего мастера танца на острие ножа. И правда: Конго, Танзания, Бразилия, Португалия — говорящие названия стран для тех, кто в курсе. Даже состоявшийся полтора месяца назад его выход из тени — назначение на должность первого заместителя Директора ЦРУ — не разуверил многих в этом заблуждении.

Тем лучше. Сейчас, когда Ронни уже начал подбирать команду, рассчитанную на победу, самое время сделать свою главную ставку, и излишнее внимание может только повредить.

Карлуччи полагал, что его позиция почти идеальна: "Можно поздравить себя с верным решением — вовремя расстался с Госдепом. Через год, край — через два, но еще до президентских выборов, Сайруса Вэнса будут вспоминать лишь как неудачника, почти случайную личность рядом с бестолковым и наивным президентом-рохлей. От этой администрации запомнится лишь Збиг... И это большое счастье, что он не успел подмять меня под себя. Я как нельзя кстати сориентирован на военных, а за теми будущее есть, несмотря на незаживший пока Вьетнам. Конечно, моя связка с Уайнбергером и Рамсфельдом была скорее удачной находкой, чем осознанным ходом, — признаюсь, просто повезло тогда с расселением в общежитии, но вот выстроенные доверительные отношения с Колби и Броссом — это уже целиком моя заслуга.

Теперь же, когда в сумеречных политических недрах Вашингтона завозился Билл Кейси, пробуя, по поручению Ронни, на зуб идеи ветеранов Фирмы, эти "пенсионеры" — хотя какие, на фиг, они пенсионеры! — мой чуть ли не самый важный актив. Кейси, как и Колби, и сам Бросс — это наследие отрядов "Джедборо", особого оперативного дивизиона Управления стратегических служб в Европе. Хороший консервативный фундамент таких людей не может не импонировать Рейгану. А упертый, амбициозный и агрессивный ирландец Кейси, что, как пить дать, станет "новым Донованом" при Рейгане, на Бросса только что не молится.

А это значит, что пришло время подтянуть их к себе еще поближе, привязать дополнительными интересами. А какие могут быть интересы у материально независимых ветеранов Фирмы? Только информация, и сколько этим монстрам ее ни дай — все мало..."

Фрэнк глубоко вдохнул свежий весенний воздух. Размышлял он привычно на ходу, прогуливаясь взад-вперед по дорожке вдоль недлинной лощины, что тянулась рядом с домом. Чуть в стороне своенравно журчал широкий ручей, а ветви буков и хмелеграбов на склонах уже взрывались ярко-салатовой листвой. Здесь было очень тихо, и думалось на диво хорошо. Уходить не хотелось, но Карлуччи ждал гостей, и время для них уже пришло.

В пятницу, поразмыслив предварительно над свежими материалами по "ленинградскому феномену", он сделал пару звонков по защищенной линии. Так, внешне ничего особого: намеки, понятные лишь посвященным, да кодовые фразы: "новая метла" оперативного управления предлагала заслуженным ветеранам прибыть на конфиденциальную встречу.

По правде сказать, среди многих важных и даже важнейших обстоятельств, которые занимали Карлуччи в данный момент, частности, пусть и связанные с этим делом, не имели особого веса. Хотя если бы Карл с Джорджем до источника добрались, а еще лучше смогли бы с ним побеседовать, тогда тема действительно получила бы один из высших приоритетов. Пока же ему было о чем беспокоиться и без шарад из Ленинграда: ощутимо усиливался натиск коммунистов в Италии и Франции, нешуточно досаждала возня с утечками от потерявших всякий страх идеалистов Фирмы, вышли на пик саботажные операции в Йемене и все ощутимее раскручивался маховик стратегической польской операции. К тому же постоянно трясло в Никарагуа, а теперь еще и в Иране.

Но вот и Колби, и Бросс, причем не сговариваясь, питали к этому ленинградскому сюжету какой-то обостренный интерес. И недавний руководитель ЦРУ, и бывший начальник аналитического управления были слишком ценным ресурсом, чтобы выключать их из жизни Фирмы, — поэтому они продолжали получать очищенные материалы, делясь взамен своими соображениями, игнорировать которые было бы великой глупостью.

А раз так — новые данные по "ленинградскому феномену" были для Карлуччи хорошим поводом вывести ветеранов на разговор о по-настоящему серьезных вещах: о будущем американского разведсообщества вообще и в связи с набираемой Рейганом командой в частности.