Черный истребитель

— Угу, — кивнула Танька.

— Допустим, он догадался, что ты в курсе насчет убийства Димки. Опять-таки — при чем тут я? Догадался, что у меня в этом деле личный интерес? Озарением божественным, что ли? Или — все совсем не так. А ты знаешь о нем нечто такое, что для него очень важно. И он уверен, что этим ты непременно поделишься со мной.

— Да нет ничего такого...

— Не уверен. Кстати. Ты ни разу не пыталась предположить, почему вдруг он убил Димку? Они ведь, как я понял, дружили не один год?

Танька кивнула.

— Так почему?

— Не знаю! — с отчаянием сказала Танька. — Понятия не имею!

— Убить друга, убить его девушку... что вы о нем такого знали оба?

— Ну, то, что он о себе рассказывал, про Империю, — подумав, нашла общее звено Танька.

Саша вздохнул.

— До Скиннера я бы счел это полной ерундой. Сейчас уже не считаю. Хотя если предположить, что Скиннер — это чья-то шутка...

Танька помотала головой.

— Скиннер был настоящий. Я видела. Да и ты не мог не почувствовать. Он же не совсем человек!

— Да, Скиннер был настоящий. Допустим, что Маршал каким-то образом прослышал про эту организацию. И захотел убрать всех, кто знает о нем в таком качестве. Потому что ему до смерти не хочется в лабораторию. Что-то ему в этом райском месте очень не нравится.

— А что же он меня тогда не убрал?

— Ну, ты же не можешь поручиться, что в твоей квартире он не взял бы свою посылку и не дал тебе по голове, позвонив потом в ментовку? Зачем лишний труп, когда можно от тебя избавиться опосредованно?

— Ну, пришел бы за мной Скиннер, я бы ему все и рассказала.

— Если бы дожила до этого момента. В КПЗ с людьми могут происходить самые разные вещи. Особенно, если у них такие добрые друзья в воровском кругу.

— Тоже вариант, — согласилась Танька.

— Это только вариант... — усмехнулся Саша. — И не факт, что имеющий отношение к реальности. Когда бдительность мальчиков Маршала у моих квартир поостынет, возьмем одного побеседовать. Там и разберемся. А пока — еще два дня отдыха.

— Погоди. А ты тогда тут при чем? С чего он взял, что я тебе расскажу про Империю и про себя, и про него? Я ведь не совсем чокнутая, я на улице речи об этом не толкаю. Ты сам начал расспрашивать. А то я бы молчала, как пленная партизанка!

— Поэтому я и говорю, что это — только вариант, да и то не самый лучший. И вообще, Тань, иди спать! Сказано же — отдых. Расслабься ты хоть на один вечер!

— Да я не умею в деревне расслабляться... — развела руками Танька, поднимаясь и забирая свой плед. — Ни порисовать, ни в Интернете посидеть. А спать для меня еще рано.

— Иди, иди... а то я тебя быстро в сонное состояние приведу!

— Гхм? — наивными глазами посмотрела на него Танька.

— Не "гхм", а рауш-наркоз. Учили вас этому на вашем фармацевтическом?

Танька почесала в затылке.

— Это когда деревянным молотком вместо обезболивающего?

— Сойдет и табуретка, — показал глазами на оную табуретку под столом Саша.

— А я то уж подумала... — разочарованно протянула Танька.

— Иди, иди. Не буди в молодом здоровом мужчине голодного зверя.

— А как же твоя девушка? — подмигнула Танька. — Уши не оборвет?

Саша задумчиво посмотрел на нее.

— Вот уж понятия не имею... не проверял пока. Брысь!

Танька поплелась в свою комнату, пошарила по книжным полкам. Нашлось что-то старое, "Роман-газета" с повестью Пикуля о каторге на Сахалине. Не самая интересная для Таньки тематика, но часа на четыре журнала должно было хватить. А там, глядишь, и спать захочется. В холодильнике нашлось еще пиво. Открыв бутылку зубами — открывашка лежала в комнате Саши — Танька залегла на постели с книгой в одной руке и бутылкой в другой. В целом было уютно, впрочем, пиво скоро кончилось, и роман-газета тоже кончилась, хотя и не так быстро. Сна, разумеется, ни в одном глазу не было. Гитара стояла в углу, но шуметь не хотелось.

Танька ворочалась с боку на бок, и настроение ее неуклонно портилось. Опять лезла в голову всякая гадость навроде "мальчиков кровавых в глазах". И, что самое печальное, у нее были основания предполагать, что это теперь надолго, если не навсегда. Она знала за собой такую черту — если уж что-то в мозгах застревало, то застревало намертво, с концами. А застревало обычно самое плохое. Танька попыталась вспомнить что-нибудь приятное из общения с Герцогом. А вспоминать-то было почти нечего. Всего-то неделя. Разговоры, песни, занятия любовью. Зачем она уехала? Кто ее выгонял? Герцог не из тех людей, которые уговаривают. Но и не из тех, кто согласится держать ее при себе из жалости. Впрочем, уже поздно.

Поздно...

И жалеть уже поздно, и исправить уже ничего нельзя.

И забыть не получается.

И заснуть...

Половицы скрипнули, Танька подняла глаза на звук. На пороге стоял встрепанный Саша, нелепо замотанный в плед. Вид у него был сильно помятый, а вовсе не выспавшийся.

— Что, опять? — уже привычно спросила Танька. Саша кивнул, прошел и сел у нее в ногах.

— И когда это кончится? — скорбно вопросил он.

"Никогда!" — хотела ответить добрая девушка Таня, но вовремя прикусила себе язык. Правду сказал Скиннер, или соврал, но если бы не она, Саша мог бы спокойно спать по ночам. Возможно, даже с любимой девушкой.

— Тебе, наверное, нужно разбираться дальше. Пытаться вспомнить что-то другое, — подумав, сказала она.

— Вспоминать? — фыркнул Саша. — Да у меня полная голова всяких сведений. В том числе, приятных и симпатичных. Только они мне ночами не снятся, вот досада!

— Ну, вспомни что-нибудь менее приятное. Такое, что сильно задевает...

— Поменять шило на мыло?

— А что делать? Привыкай, — вздохнула Танька. И не удержалась: — Вот тебе и "фантастика". Это не "фантастика", это гораздо хуже. Звучит очень вкусно — обнаружил, что ты не только мальчик Петя Сидоров, но и в прошлой жизни — крутой спецназовец в могучей армии великого государства. Кажется, все зашибись? Море по колено, горы по плечо? Как бы не так! Наоборот. Во-первых, если ты тут ничего не умеешь, то можешь головой о стенку биться, но не научишься хотя бы хорошо драться, пока не пойдешь в секцию и там все синяки не соберешь.

— Ну, это-то и ежу понятно, — усмехнулся Саша.

— Это — да. Но это мелочи. В конце концов, захочешь повторить карьеру — пойдешь и научишься. Саш, самое худшее — другое. Ты делаешь шаг, ты начинаешь в это верить, и ты начинаешь говорить про себя "я". Не он там, а я тут. Все — одно-единственнное твое я. И ты становишься этим "я". Делаешь такой маленький шаг с тротуара — а там пропасть, а не шоссе. Ты уже не человек этого мира. Тебе двадцать пять — а у тебя опыт двух с половиной тысяч. Твой. Весь — твой, такой же, как то, что ты вчера ел яичницу.

— Не вижу ничего страшного в этом, — пожал плечами Саша. — Опыт — это хорошо.

— Да нет же, — разозлилась Танька и нашла подходящие слова. — Ты — чужой, ты навсегда чужой. Ты, может быть, больше умеешь, лучше разбираешься в людях. Но и все, что у тебя плохого было, все разочарования, все утраты — они тем более твои. И при этом — как в песне "вокруг меня чужие люди, у них совсем другая игра". Это раз. И два — ты стал собой. А мир вокруг тебя не стал твоим родным. Вы с ним разошлись, разминулись, но ты из него не вышел. И на таких условиях быть собой — в сотню раз сложнее, чем быть Петей Сидоровым. И в сотню раз более бессмысленно. Потому что там, где ты — крутой спецназовец, у тебя есть дело, государство, друзья. А когда ты здесь все тот же спецназовец, а никого иного из тебя не получится, потому что двадцать пять плюс две тысячи пятьсот лет — это ближе к двум с половиной тысячам, а не к полсотне... Что ты здесь делаешь, офицер Альянса? Что? — Танька кашлянула, даже охрипнув после непривычно длинного для нее, да еще и эмоционального монолога. Кажется, впервые в жизни она сформулировала для себя кредо собственной жизни. Причем, экспромтом, в разговоре с не самым близким человеком. Получилось, как в анекдоте о учителе и непонятливых школьниках — "семь раз правило объяснил, на восьмой сам понял, а они еще нет".

Саша пару минут помолчал, потом ответил:

— Офицер Альянса здесь ничего не делает... Ему здесь делать нечего.

— Вот то-то и оно. И это "нечего" будет бить тебя по голове всю твою жизнь. Кувалдой. А то, что ты — офицер, а не какой-то там оболтус-слабак, тебе будет мешать застрелиться, потому что ситуация не безвыходная...

Саша печально покивал, и тут же схватился за голову. Танька слезла с кровати, зашла ему за спину, положила руки на виски. Руки что-то помнили, а вот в голове это почти не укладывалось. Нужно было легко "гладить", словно разглаживая тонкий слой муки на столе. Саша прикрыл глаза, откинулся на спинку кровати. Танька чувствовала, как ее ладони наливаются теплом и тяжестью, обретают силу. Под руками была не кожа — что-то нематериальное, жгучее, местами колющееся. И эти места нужно было сгладить, разровнять. Чтобы не кололось, не жгло. Через минуту она почувствовала, что взмокла, но продолжала, пока не поняла — достаточно. Знание было внутри. Только не в голове, а где-то в солнечном сплетении.

Саша сидел, закрыв глаза, и по лицу его Танька поняла, что сделала что-то правильное.

— Ну, как тебе? — осторожно потрепала она его по плечу через пару минут.

Саша открыл глаза, посмотрел на нее, на стены, на лампочку под потолком, зажмурился.

— А хорошо...

— Я, конечно, не Скиннер, но стараюсь, — польщенно улыбнулась Танька.

— Хотел бы я этому научиться... — мечтательно сказал Саша. — Только не под замком, в лаборатории, а как-нибудь по-другому.

— А ты, наверное, уже умеешь. У вас же все такие... экстрасенсы.

— Дай-ка руку? — попросил Саша. Танька протянула к нему руку ладонью вверх. Саша остановил свою ладонь сантиметрах в пяти над ее. Танькины пальцы что-то неприятно кольнуло, она поморщилась. Потом ощущение сменилось приятным теплом и легким давлением.

— Отковыряй от имперца все железо — с ним даже будет приятно взаимодействовать... — улыбнулся Саша.

Танька толкнула его ногой.

— Тоже мне. Продукт продвинутой биотехнологии. Оборотень блохастый...

Саша только хохотнул. По руке разливалось приятное тепло, и было это тепло недвусмысленно эротичным. Танька подождала пару минут, потом отдернула руку и спрятала под себя, стараясь выдавить из ладони желание прикоснуться.

— Ты издеваешься? — мрачно спросила она.

Саша смущенно улыбнулся.

— Ну, что получается, то получается...

— Черт-те что у тебя получается. Мне и так нифига не спится, а тут еще такие подарки. — Танька пыталась поплотнее усесться на руку, так, чтобы рука онемела и перестала провоцировать на разные нехорошие поступки, но было уже поздно. Зловредный импульс злобного вражины просочился куда-то дальше, и Танька разозлилась не на шутку. — Иди вообще отсюда!

Саша, улыбаясь, смотрел на нее. — Тань, ну прости идиота. Понимаешь, это самое простое. И самое безобидное.

— Ничего себе — безобидное! — возмутилась Танька и пнула Сашу пяткой в колено. — Ты мне все сам рассказывал про телохранителя и клиента. Очень умно так рассказывал. Ну и что ты теперь вытворяешь?

Саша ни капли не устыдился — все смотрел на нее с милой обаятельной улыбкой.

— Ну, я вроде бы говорил о телохранителе. Клиенту позволяется...

— Сволочь, — констатировала Танька, отворачиваясь и укладываясь на постели клубочком.

— Тань. Ты еще не поняла, что я уже не телохранитель и ты не клиент? Что нам светит только одно — лаборатория Скиннера? — пощекотал ее за босую пятку Саша. — Кончилась моя карьера, и все уже кончилось. Осталось только добраться до Маршала и ждать, когда к нам в очередной раз придет добрый дядя с собачьим нюхом.

— А ты уже лапки поднял и сдался? — буркнула Танька.

— Я не так уверен в себе, чтобы пытаться играть в "казаки-разбойники" с силовыми структурами.

— Спекся, — поставила диагноз Танька и со злости залепила кулаком в стену.

— Я не спекся. У меня просто было время все спокойно обдумать. И придумалось мне, что человек, заявляющий: "Только наберите номер и продержитесь два часа", располагает всеми возможностями найти нас и взять тепленькими. Это тебе не мелкий мафиозо Маршал, каких в Москве еще пара десятков.

— А за границу? — уныло спросила Танька.

— А выпустят? — в тон ей ответил Саша.

— А нелегально? В Белоруссию, потом в Прибалтику, потом в Швецию какую-нибудь?

— Мысль, конечно, интересная. Да и через Кавказ тоже уходят. Только с политическим убежищем у нас никак не выйдет — не того полета птицы. И у нас нет там ни связей, ни достаточного количества денег. Так что есть все шансы быть препровожденными под белы руки опять-таки в нежные объятия Скиннера.

— Ну, хотя бы попытаться можно...

Ночную тишину разрезало жужжание. Саша секунду соображал, потом вспомнил:

— Моя мобила...

1. Кэсс: День 5й

Утро случилось к полудню. Кэсс, скрипя зубами, откинула крышку капсулы. Удивила ее яркость ощущений, словно после разгонки. Опять сейчас что-нибудь случится, и она не сможет просто посидеть и поразмыслить. На лице встречавшего ее медика было совершенно симметричное раздражение.

— Я сегодня убью кого-нибудь в штабе, — заявил он, с трудом владея голосом. — Или подам в отставку!

— Вот в отставку не надо! — испуганно попросила Кэсс. — В чем дело-то?

— А вам опять на вылет, — медик трехэтажно выругался. — Разгонку я уже закончил.

— Мать! — пнула она ногой крышку капсулы. — Мать, мать, мать!

— Вот и я про то же, — мрачно покивал медик. — Я настаиваю, чтобы вы не выходили в воздух.

Кэсс потянулась, чувствуя себя удивительно прилично.

— Да нет, прорвемся, — сказала она. — Вы меня прямо-таки омолодили.

— Ничего, — пессимистически пообещал медик. — К вечеру будет еще хуже.

На этот раз задание выдавал напрямую Полковник, впрочем, Кэсс показалось, что вся процедура задумана, чтобы краем глаза посмотреть на нее. Недоумевая, она выслушала очередное совершенно типовое указание, попрощалась и вышла.

Солнце немилосердно слепило глаза, и Кэсс хотелось только одного — побыстрее нырнуть в уютный полумрак кабины, где фильтры не пропустят лишнего света и не позволят мерзкому светилу плеснуть в лицо жаром и энергией. Она давно любила ночь, чувствуя себя как дома в самой глухой темноте, а дни казались слишком суетливыми, яркими и предназначенными для того, чтобы мирно дремать где-нибудь в темном и тихом углу.

Войдя, Кэсс увидела загадочную диспозицию. Все восемь — как восемь? Семь! Где Алонна? — человек, причем все — в шлемах, сидели за столом вдоль одной стены. Для чего им пришлось хорошенько потесниться. Сидели молча, не шевелясь. На столе напротив, болтая ногами и поигрывая разводным ключом, сидел техник Рин. Картина, видимо, должна была знаменовать собой "сплоченность и уверенный моральный отпор летного состава Особого Корпуса подлым проискам Техслужбы Особого Корпуса". Впрочем, Рину, судя по тому, как вольготно он себя чувствовал, любой моральный отпор был до дальней звезды.