Видя, что на меня его угрозы и психическая атака не подействовали, и я все так же равнодушно сижу, уставившись на дверь, он резко изменил тактику и достал молоток. Блестящая такая штука, ей можно убить только так. Раз по голове, и все. Чтобы я лучше это осознала, он угрожающе повел его в одну сторону, а потом во вторую перед моими глазами. Смотри! — говорит, мол, какое у меня оружие, чтобы ясней это поняла... Чем это пахнет!
Чокнутый — похолодев, подумала я. Издевается над беззащитным, глумится, страх нагоняет... Водит молоточком и угрожающе себе мугикает, плечами пожимает, мол, мышцы видишь?! Я так финку кручу перед схваткой в пальцах, на психику давлю... Если враг сломался, взять его легче легкого...
Я равнодушно делала вид, что я его не замечаю... Хоть это требовало усилий, особенно когда он издевательски поднес оружие к самым зрачкам... Здесь же не ринг, в конце концов... Он первый не выдержал — и по коленной чашечке, в самую болевую точку молотком — бац! Одним ударом можно из человека калеку на всю жизнь сделать...
Да только я не дура — за его манипуляциями я давно следила, я только и делала вид, что этого гада не вижу...
А тут терпение мое лопнуло.
Сам первый начал... Слабоват у него удар — я резко одернула ногу, пропустив молоток, а сама перехватила руку с молотком в запястье и дернула ее вниз, так что он подался, одновременно нанеся ему удар в солнечное сплетение... Он почти упал грудью мне на колени от неожиданности — не ожидал, значит, от жертвы сопротивления. А я его за локоть как рычагом, на себя, как дерну, разворачиваясь и помогая второй рукой, той, что в запястье, в другую сторону. Так что он головой мимо меня в стенку, — бах! Тут я хладнокровно его через руку заломала, молоток из ладони сам выпал...
— Что ж ты, гадина, — говорю, — меня в здании, куда я пришла как все культурные люди, на драку вызываешь?
Он то лежал, носом в пол ткнутый, а я молоток перехватила, чтобы по голове его им... Чего жалеть его, маньяка, садиста недорезанного... На девочку беззащитно сидящую в углу напал, потешиться вздумал...
Но тут мою руку перехватили и задержали. Я подняла глаза вверх — смотрю — доктор тот самый с ножом стоит.
Из комнаты на крик выскочил. С ножа кровь капает...
— Что здесь происходит?!? — визжит, как в атаке воин-садир, и нож подымает. Вместе с руками.
— Напал он, — говорю, — на меня... На меня напали...
И на него показываю...
— Сначала угрожал, — говорю ему на чистом аэнском, — а когда я просто сидела и терпела, делая вид, что его нет, чтоб не раздражать, так он попытался молотком меня ударить... Хорошо хоть, что я среагировала — в коленную чашечку целил, гад! Это ж я б пол года бы ходить не смогла. Что ж вы, лекарь, за пациентами не смотрите! Сумасшедшие вооруженные на свободе у вас бродят! Я ж его сперва за вашего помощника приняла! — пожаловалась я.
И почему они смеются, да еще как на дуру смотрят? Я сквозь застилавший голову туман попыталась все четко разложить по полочкам.
— Ну да перестаньте вы ржать! — не выдержала я, глядя, как ассистент тянет рыдающего от смеха аэнца. — Скажите хоть что-то!
— Какое же это оружие? — сказал, задыхаясь, весь красный доктор.
Я внимательно глянула на молоток, пожав плечами. Оружие как оружие, я и хуже видала.
— Нормальное... — я пожала плечами. Подкинув на руке, я сказала. — Тяжелое!
В этот момент, словно специально, во двор метрах в пятидесяти, ворвалась громадная бешеная собака — чудовищная, голова как у быка, каравай проглотить может, клыки как у пантеры, зубы оскалены, морда в слюне... И с ходу бросилась на стоящих женщин... Видимо озверела от ран... Такую и ломом не остановишь... Да и поздно. Разорвет вместе с крошечными детьми живьем... Доктор закричал, остальные закрыли глаза, чтоб не видеть этого ужаса...
Все произошло в мгновение. Я метнула молоток прямо с руки... Только что объясняла доктору, что это оружие, и тут же холодно метнула в собаку молоток одной рукой, так и не выпустив маньяка второй... Вот! Молоток залопотал как вертушка, с характерными непрерывными взрывами и свистом разрывая воздух, потому что кружился, брошенный со всех сил... Бешеная собака не успела прыгнуть, ибо молоток ударил ее в лоб в начале прыжка, проломав череп.
Доктор вытер пот и обернулся ко мне...
— Спасибо, — совершенно другим голосом потрясенно и даже почтительно сказал он.
Я же, застонав, схватилась за голову, ибо резкий рывок при броске вызвал ноющую тупую боль в висках и голове и резкую потерю зрения. Прикрыв глаза на мгновение, я сказала:
— Я, конечно, не знаю, как им пользоваться... — виновато сказала я, не понимая, почему надо мной смеялись. Слишком туманилось. — Но, по-моему, оружие как оружие... Раз аэнец сделал такое, будьте уверены, что он умеет им владеть... Я видела вещи и похлеще... — я в отчаянии сжала виски, ибо голова просто разрывалась. — Самая простая палочка может стать смертельной в опытных руках... А этой штучкой, я полагаю, разбивают шлемы... Очень удобно...
Я в изнеможении откинулась на стенку, не в силах выдержать боль в голове, и ничего не видя. Я сильно сжала глаза, надеясь, что странный припадок слепоты и головокружения пройдет, и никто этого не заметит... Никто не увидит, что взгляд пустой. Мне было стыдно за слабость... Но доктор уже обратил внимание на мой странный жест и странно взглянул на меня. Мгновение, и он был возле меня и приложил руку к моему лбу. Не обращая внимания на мои протесты.
— У нее жар! — ахнул он. — Живо носилки, болваны!! И ты, племяш, болван, — рявкнул он, — неужели не увидел, что она больна, так еще и с молотком сунулся!!!
— Я никогда не болею, — запротестовала я, но протест вышел каким-то тихим. Хотя мне казалось, что я стараюсь говорить громко...
Но на меня накатила странная волна и голова закружилась, а голоса то приближались, то удалялись куда-то вдаль, и я обессилено облокотилась на стену. Я слышала какие-то крики, суету вокруг меня, несущую нас...
— И где она умудрилась ее подхватить...
— Я никуда не заезжала кроме Ригэ и Санэ... — протестовала я, но получалось как-то против воли вяло.
— Вот уж эти упрямые тэйвонту! — расплываясь, осудительно сказал доктор. — Они всегда все знают лучше всех. Да вчера передали по солнечному телеграфу, что в Ригэ эпидемия инфлюэнцы!
— Я! — но меня не слушали и куда-то несли...
— Да отпусти ты его! — кто-то пытался разжать мою руку, ибо я даже в таком положении умудрялась заламывать и тащить стонущего и ввизгивающего врага за собой, мгновенно ловя любые изменения на ощупь и все равно скручивая его, как бы меня не несли...
— Не... — медленно через силу сказала я. — Он тогда ударит меня молотком...
— Видишь, дурак, — кто-то выговаривал несчастному лекарю. — Чокнутый, как ты умудрился молоточком... молоточком заболевшую тэйвонтуэ?!
— Так откуда я ж знал, что она бешенная!?! — это был истерический вопль истерзанной пытками души. — Я ее десятой дорогой обойду, а мне ведь еще молоток из головы собаки выковыривать!
А может, все и не так было, ибо я уже проваливалась в глубокую пропасть, у которой не было конца...
Глава 27.
Огонь цветет... Эти умноженные в бесконечность рассеченной психикой цвета заставляют меня кричать... Кто-то подносит мне воду, я захлебываясь пью, но ничего не вижу — в голове ослепительные, в нечеловеческих красках, словно слепящие зеркала, пылающие протуберанцы, странные облики такой небывалой утонченности и красоты... Я кричу... Я испытываю страх перед собственным воображением, рисующим мне картины такой немыслимой красоты, от которых можно сойти с ума и забыть прошлое... Даже если всплывали мои собственные воспоминания, они словно утончались, теряя насыщенную грубость, и становились чистым прозрачным светом... Чистым безосновным, струящимся и пронизывающим светом бесконечной глубины, и этот свет захватывал с собой сердце... и от этих красок я испытывала почти телесно ощутимую, тянущую сердце радость, и радость, иногда переходящая в экстаз, заливала тело горячей и сладостной волной... Вся моя жизнь оказывается тут, в одной точке, ее можно взять рукой... Я смеюсь... Как просто... Это я! Вся моя жизнь, все мои мысли — они здесь, одна точка, которую я охватываю всю... Огонь цветет... Он становится вдруг бесконечным морем, трепещущей радостью, и по этому морю плывет, захлебывается брызгами убаюканная покоем душа, отдыхая в блаженном трансе... Но кровь бьется в виски, а вымотанный, усталый мой мозг ревет на бешенном ходу, перейдя все грани реального... И я кричу... Огонь цветет... Инерции бесконечных направлений движения Сознания, что имели место за всю жизнь, вдруг воскресли, ожили все направления мысли... Вся жизнь вдруг вместилась в один миг, момент, точку всеми своими плоскостями и гранями, всеми своими деталями, всеми своими звуками и красками... Я не могла пошевелить головой, ни даже приподнять ее, задыхаясь, но это только для тех, кто смотрел со стороны... Мне же казалось, что я бешено устремляюсь, как комета, в межзвездных просторах, качаюсь, плыву, по огненному морю, живу так, как еще никогда не жила среди радужного шаления, урагана, в блаженном божественном мерцании... Будто попав в космический простор в шале огненной, радужной феерии огней...
Смутно сознается, что кто-то пытается влить мне лекарства, держит мои руки, пытается успокоить, когда я мечусь, встревожено склоняется надо мной, и я вижу такие родные усталые глаза... Они встревожено приближаются, они что-то ищут в моем лице... Кто-то отчаянно кусает губы, когда мне тяжело, когда наступает кризис, и силы покидают меня... Я вижу глаза, наполненные горем, кто-то что-то кричит, все мечутся, суетятся... Пытаются втолкнуть в рот ужасно горькую гадость... Но я качаю головой, вернее мне кажется, что я качаю, я кривлюсь — мне не хочется отвлекаться сюда, куда зовет меня чужая боль...
— Кризис, — я слышу чей-то холодный голос. — Она или выживет или... Скорей всего "или"... — говорит он устало.
— Доктор, сделайте что-нибудь! — отчаянно, в муке и так безнадежно, словно теряет все, кусая губы, говорит какой-то человек, протягивая к нему руки. Кажется, по лицу у него текут слезы, но он их не видит... Никогда я еще не слышала, чтоб в суровом мужском голосе было столько горя и терзания.
— Я попробую, но это очень опасно, — наконец неохотно говорит он. — Она может погибнуть...
— Я сделаю все... — тихо говорит человек.
Я спала? Или бредила? Для меня это не имело значения... Здесь все было стянуто в одну точку — и вся моя жизнь, которую я охватывала одним чувством со всеми ее бесчисленными подробностями, и все мои мысли, даже детские, которые были не когда-то, нет, а здесь и сейчас, и все мои чувства за всю мою жизнь сияли, будто и не гасли... По желанию я могла выделить любой протяженный участок чувства на любом времени, просто обратив больше внимания, но и тогда оно просто становилось ближе к сердцу... Я и переживала, нет — я охватывала прошедшее, переживая его в одной точке, в которой не было не прошлого, ни будущего, а здесь и сейчас... Все было неслыханно ярко, ощущения были острыми, какими никогда не были в реальности... Но они были здесь, и были в сознании здесь, здесь и сейчас... Так смешно было ощущать протяженность, сжатую в точку, но времени там не было... Я охватывала периоды времени, переживая их, но это переживание было, при всей яркости, в одной точке, в одном тянущем чувстве — я могла тянуть его сколько угодно, переживая целый период, при последовательном разворачивании в точке и в целый период... Я видела и переживала свое детство, видела свои собственные детские мысли, но они были здесь, со мной, сейчас... Это было мое Сознание...
Что я еще помню? Чьи-то ласковые руки переодевают меня, но я так слаба, что у меня есть более яркое, более интересное... Все обычное кажется бессмысленным и бесцельным... Но меня слишком много, чтоб быть в одном этом месте... Меня ласково уговаривают, словно маленького ребенка, а когда я начинаю метаться — меняют компрессы... И тогда я вижу, насколько устали эти родные руки... С характерным шрамом на левой руке... Но все это зыбко, нереально, и оно исчезает, нереальное, будто дым...
Все, что я когда-либо видела, все облики и картины красоты, все чудеса искусства были передо мной... Одновременно, одним целым, сливаясь и переливаясь... Точно никем никогда не созданная гигантская энциклопедия искусств... Все виденные за жизнь шедевры были такими яркими, такими четкими и такими волнующими, какими никогда не были... Время шло. Что такое время идет? Для меня время не шло. Оно сошлось тут и бурлило, вихрилось в водовороте, кружилось, как смерч... Все время сошлось в одну точку, но жило... Все время, с самого начала было и жило тут... Со всеми своими красками, звуками, запахами, словно в неком новом измерении, и с теми измерениями мысли, чувства, радости, экстаза, что никакими красками не вообразишь... Дух мой играл этим, переливался, как капля росы, всеми цветами радуги, отражая в себе все время, весь мир, все жизни людей... И в то же время оставаясь каплей, самостоятельной каплей, которая жила, смеялась, творила...
Кровь бьется в висках, кто-то пытается разжать ложкой мои упрямо сжатые губы, но я смотрю мимо его — мне смешно... Тело, тело, где-то далеко, оно словно и не я... И действует самостоятельно... Как, похоже, действует всегда...
Все это описывать долго, но на самом деле во мне просто не было времени... Не было и все... Оно отсутствовало как факт... Здесь и сейчас... Одно Сознание... Оно было все... Синтез... И мысль тоже была чувством... И звук... Краски были и звуком... Невозможно было ту грань определить, где кончалась краска и линия, и начинался звук — они просто были... Каждый цвет из бесконечности цветов звучит, и звучит каждая линия за каким-то сложным законом гармонии...
Но и звук не прост... Это даже не звук — это качается в море звука тоска, жгучий безрадостный гнев и нежная печаль, что разрывают сердце... То звучит колокольчиками изумительно чистым кристальным звоном радость... Звуки четкие до галлюцинации... Можно различить тончайшие нюансы...
Море звуков... Море звуков качается... Трепещет... Переходит бесчисленное количество градаций... Они все тут... Все, что я видела и слышала за всю свою жизнь... Есть только звуки для сердца более близкие, и для сердца дальние... Есть, что рождают бурю, есть, что рождают печаль и светлую тоску... Это море бесконечно... Оно все тут, как видимые различные волны... Только в охвате времени и чувства, но такие же спокойные и могучие, простые, они здесь... От величественного средневекового Некау с его хоралами, до трепетного Хайге... До несравненного Дайки, мастера клавира... До щебета жаворонка... До шума ветра, дыхания хлебов, шума дождя...
И нет, кажется, ничего странного в этом единении, оно просто, как ты летним днем слышишь и шум цикад, и говор крестьянина, и жару, и дуновение ветерка в шелесте молодых листьев... Нет ничего странного, что Сознание расширилось и охватило всю свою жизнь во всех своих измерениях также просто, как оно охватывает бесконечное море с тысячью волн...
