Сегодня - позавчера_3

— Точно?

— Я бы живых учуял.

— Тогда, привал окончен! — приказал я уже вслух, поднимаясь, помогая себе рукой, цепляясь за дерево, — Пятачёк, а не пора ли нам подкрепиться? Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Стаканчик здесь, стаканчик там — на то оно и утро!

Напевал я себе под нос. И уже мысленно:

— Громозека, а ты пожрать не найдёшь? Может у тебя и на жрачку нюх прорежиться?

— Попробую.

— Попробуй. Тебе-то хорошо — ты уже никакой нужды не испытываешь. А я вот — мёрзну, болею, голодаю, недосыпаю. И вообще — работа военнопленного — сплошной стресс! И молока за вредность не выдают.

И мы рассмеялись. А когда увидели лица моих спутников — ржали ещё хлеще! Хотя, их понять можно — человек, который в наглую узурпировал власть в отряде, смотрит в никуда, разговаривает сам с собой, ржёт без причины. Явно — тронулся по фазе! Прямо — за будущее страшно.

— В голове моей опилки — не беда! Да, да, да! Но кричалки и вопилки сочиняю я неплохо, иногда. Да!

Прямо и настроение от этой песенки из детства стало повышаться:

— Хорошо живет на свете Винни Пух! Оттого поёт он эти песни вслух. И не важно — чем он занят, если он худеть не станет. А ведь он хуеть не станет! Никогда! Да!

— Посёлок был покинут в спешке. Население оставляло на местах всё. Вообще всё.

— Странно.

— То-то и оно. Немцы всех выгоняли с нашего пути? Так я подумал, но, блин, на кой ляд такие сложности?

— Вообще всех? Вообще никого не видели?

— То-то и оно. Страшно даже было. Печи — тёплые, постели — расправлены, в умывальниках — вода. Припасы — в ангарах и погребах. Не велики, конечно, но были! И ни одной живой души! Как все разом испарились в мире, только мы одни и остались. От одной мысли такой — озноб колотил. Чертовщина прямо мерещиться начала.

Особист покачал головой, вздохнул, потёр глаза, с горестью посмотрел на пустую кружку, чай в которой иссяк уже час назад и встал:

— Караул! Отведите арестованного на гауптвахту. Завтра — продолжим выслушивать похождения бравого солдата Швейка.

Не верит. Это я тебе ещё не всё рассказываю. На самом деле было ещё сложнее всё.

— Сколько нам ещё идти? — спросил я Пяткина.

Сфинкс показывает мне ряд символов. Они мне ничего не говорят. Правильно — нашей системы счисления он не знает, да и цифр-букв — то же. А я не знаю — его.

Пришелец, кули! С самого Сатурна. Или Марса. И не зелёный. Такой же человек, как и все. Уж если бы была разница в физиологии — в лагерном лазарете бы заметили. Не совсем же они тормоза? Пусть и не сильно квалифицированный медперсонал был, но всё же заметили бы отличия, если бы они были. Два сердца, например. Или кровь — синяя, как у медуз. А так — тишина. Значит — хомо, тот, что сапиенс. Что от обезьяны с Божьей помощью. Ха-ха! У них, на Сатурне — тоже были обезьяны, тоже друг друга палками по головам колотили, чтобы поумнеть и резко изменить генетический код.

А может — не пришелец, а попаданец? И не из космоса, а из будущего? Или очень старательно забытого прошлого. Тоже можно допустить. И не космолёт там, а ДэЛориан. Тот, что — машина времени. А этот — Марти МакФлай. Тот тоже угодил к ковбоям и индейцам, как колбаса в рукомойник. И оделся в соответствующий эпохе костюм, а случился форс мажор — и вот он беспомощный лежит перед бежавшими военнопленными в лесу в окружении врагов. Бывает!

Довожу его до машины времени и он меня подбрасывает до 2010 года. Или хоть до 2000-го. Иех-х-ха! Мечты, мечты, где ваша сладость? Ладно, будет надеждой Љ раз.

Символы в рамке, удерживаемой сфинксом меняются, но мне они — филькина грамота. Из каких ты времён, если ни кириллицы, ни латиницы, ни арабских цифр ты не знаешь?

— Ладно, давай иначе. Ты же понимаешь, о чём я говорю? Понимаешь. Прикинь, сколько нам дней ещё идти, если будем двигаться с той же неспешностью? Один, два, больше?

При этом я оттопыривал пальцы.

Сфинкс показал мне палец, потом палец раздвоимся. Я подождал ещё немного. Нет, больше пальцы не почковались. Понятно — 2 дня. Уже — хлеб. А то у меня рука чернеть начала. А вонять — и того раньше.

Шорох.

— Что там, Громозека?

— Крыса.

— Человекоподобная?

— Угум!

— Ясно. Проследи, как он сообщения хозяевам передаёт.

— Угум.

А потом посмотрел в глаза Пяткину:

— А твой аппарат им не достанется?

Угол рта, что ещё слушался его воли, пополз в усмешке. Страшная гримаса. Блин, лучше смерть, чем вот так, поленом! А сфинкс показал мне, как семечка превращается в гриб.

— Это основной вариант?

Глазами право-лево.

— Резервный?

Молчит.

— Запасной? Последний?

Моргает. Не всё он понимает, что я говорю.

Понятно, есть у аппарата режим самоликвидации. И судя по рисунку гриба — он схож по мощности с ядерным взрывом.

Испугался ли я? С чего вдруг? Страшный конец всяко лучше бесконечного страха. Так что, пусть Крыс стучит. Немцев прихватим с собой в Царство Вечной Охоты. И чем больше, тем лучше. Пусть кучкуются. Накроет побольше.

Покер по-эсэсовски.

Ночью меня разбудил Громозека.

— Ты чё, душара?

— Слышишь? Узнаёшь?

Стук. Дерево о дерево. Мелодия складывается. И даже знакомая. Хорошо живет на свете Вини Пух? Плохо. Потому и не поёт он вслух. Вилли. Только он может знать этот мотив. Остальные — или наши, или эти двое "агентов".

— Зовёт.

— Сам уже понял. Нахера?

— Пришло время договариваться? Они получили письма твоих пятконосцев.

— Да это понятно и ежу. Идти?

— Решай сам.

— В лом мне тащиться. Пригрелся. И любопытно. Пойду. Терять мне всё одно — нечего.

— Ну, здравствуй, Вилли? Как твоё драгоценное здоровье?

— Вашими молитвами, Виктор Иванович.

— По-русски ты стал шпрехать лучше. И акцент стал мягче.

— Интенсивная практика.

— Понятно. Работа. Ты меня не послушал и остался на службе. Даже в карьере продвинулся. С "Аненербэ" связался, да не ночью оно будет помянуто.

— У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда.

— Не всегда он приемлем. Я — один, Виктор Иванович, выходите.

— Я знаю, что ты один. Ближайший из твоих солдат — в семидесяти метрах. Делает вид, что не спит. И пистолетик-то отбрось в сторонку. А за тушёнку — благодарствую.

Говоря, я шёл к нему навстречу. Вилли улыбнулся, поставил сидор на землю, пистолет достал из-за пояса сзади, уронил. А я чё? Я — ничё! Это Громозека у меня — глазастый.

— Не перестаёте вы меня удивлять, Виктор Иванович.

— Тем и жив. Пока. Зачем звал, немец?

— Вот за этим и звал. Требование у меня...

— Требование? — рассмеялся я, — засунь себе его, знаешь куда?

— Знаю. Хорошо, просьба. Выполните условие, и вам я гарантирую выполнение любых ваших условий, в разумных пределах, конечно.

Ага, испугались, что пристрелю Пяткина как Голума? Договариваться решили?

— Вывод Вермахта на территорию Германии?

— В разумных пределах. Это я не могу гарантировать.

— А что ты можешь, немец?

— Жизнь. Лечение. Вывоз в любое место мира, деньги, легенду.

— И измену. Нет, Вилли. Ты же знал, что меня это не заинтересует. Зачем пришёл?

— Знал, — немец снял перчатки, отступил на пару шагов, сел на ствол поваленного дерева.

— Вы поверите мне, если я скажу, что хотел с вами поговорить?

— О чём?

— Не знаю, — вздохнул Вилли, — не знаю. О чём угодно. Хотел опять вас увидеть, ощутить то своё состояние, в которое меня вводят ваши слова.

— Какое?

— Другой, хм-м, язык русский очень сложен, столько слов, чтобы сказать одно и то же. И одно слово — чтобы сказать совсем разное.

— Есть такое дело. Так какое состояние?

— Как в детстве — всё просто и ясно. И чисто вижу, что делать.

— А без меня?

— Всё очень сложно. И ничего не могу решить. И всё — не то. Всё — не так. Всё — обман.

— Ладно, Вилли, всё это — лирика. Ты чего хотел-то?

Немец усмехнулся.

— Вот, опять. Пришёл сюда я с одним, а теперь хочу другого.

— Бывает. И не у всех проходит. Ты — выкладывай, не стесняйся. А там — будем поглядеть.

Немец немного "подвис". Опять усмехнулся:

— Очень сложный язык. "Выкладывай" — рассказывай и ложи.

— Есть такое. А ты не говори на русском — не будет проблем. Лайся на своём пёсьем языке. Ори "Хайль Гитлер" и головы не ломай.

— На нём говорили Ницше и Бах!

— Да хоть трабидох! Бах! Мне — пох! Не отвлекайся. Вилли, ты не поверишь, но мне не совсем хорошо сейчас. И зубоскалить — совсем нет желания. Так чего ты хотел?

— Хотел? Хотел попросить вас не убивать этого инвалида и позволить нам забрать то, что нас интересует.

— Однозначно — нет. Этого ты хотел?

— Хотел. Прошлое время. А настоящее — хочу. Хочу в плен вам сдаться.

Не удержался, рассмеялся.

— Не очень хорошая идея, немец. Совсем плохая. Сдаться в плен беглому военнопленному на вашей же территории — ни есть гуд! Совсем не гуд.

— Я знаю.

Вилли повесил голову. Глухо продолжил.

— У меня не было выбора. Я заинтересовался теми темами, что вы пропагандировали мне и своим подручным. И стал находить подтверждения. Этим я и заинтересовал этих... У меня не осталось выбора — или я служу им — или исчезаю. И становлюсь объектом их исследований. Не хотелось быть замороженным заживо. И я продолжил службу. Я видел сам всё то сатанинство, о чём вы говорили. Я вижу теперь, что за монстр родился на германской земле. Я многое видел. И я увидел, что мой народ сейчас как никогда близок к гибели. Я видел Ваш фотографию в газете. И я понимаю, почему все газеты мира перепечатали его. Понимаю. И я — устал. Не хочу больше.

— Твои проблемы.

— Знаю! — вскочил Вилли, — знаю, что мои проблемы! Но, выхода — не вижу!

— А ты — беги! Прямо сейчас — беги! Быстро беги, куда глаза глядят. Тогда жив останешься.

Вилли отшатнулся.

— Да, если нашим будешь сдаваться, переоденься. Наши — электриков в плен не берут.

— Электриков?

— Эсэс. Молнии. Зиг-зиг.

— Теперь понял.

— Почему не берут — объяснить?

— Не надо. Сам видел.

— Тогда — прощай, Вилли! Надеюсь, больше не увидимся.

— А я надеюсь — увидимся.

— Для тебя будет лучше, чтобы мы — не увиделись. В следующий раз — я тебя убью. Да, кстати, кто из моих спутников ваш агент?

Вилли вздрогнул:

— Два, — поморщился, — оба, все.

— Предатель — казачёк? А другой — агент?

Вилли кивнул.

— А тот, с усами?

— И он.

— Понятно. Пистолетик я — забираю.

И я повернулся спиной к немцу и пошёл восвояси, напевая песню Рамштайна "Ду хаст". Общение с немцем навеяло как-то. Это была ещё одна проверка Вилли. Этот вот беззаботный отход с подставлением спины врагу. А до этого была проверка на искренность. Сдаст или нет агентов. Как я и догадывался — все казачки засланные.

— Это я догадывался, — вставил Громозека.

— Если ты — мой глюк, то ты — плод моей больной головы, результат коротящих извилин. И все твои догадки — мои. Логично?

— Странно слышать о логике от глючащего типчика.

— Сам ты — типчик.

— Какой-то странный у вас разговор получился.

— Не без этого.

— И что теперь?

— А что изменилось? Ничего. Пистолетиком вот обзавелись. Как ты думаешь, липовый?

— Нет, вполне себе боевой. Я уже проверил. Без подвоха.

— А жратва?

— Тут — не знаю. Хлеб, галеты, консервы. Я не могу определить — отравлено или нет.

— Значит — проверим на мышах.

И мы тихо посмеялись.

Пункт назначения

День "Пи". Или — или. Ну, хоть пистолет есть. Одной рукой с винтовкой управляться — сложновато.

Идём. Мышки нервничают, но живы. Значит, жратва — нормальная.

Опа, что это значит?

— Привал!

Мышки облегчённо поставили носилки.

— Давайте, костерок соорудите. Жрать хочу — сил нет больше терпеть. А холодное больше не лезет. Так, ты, Авторадио, бегунок ты наш беспонтовый, топливо сообрази. Ты — яму под костёр копай. Вон там. И копать меньше там. Низинка.

А сам склонился над Пяткиным. Сфинкис изменил слайд на стрелку вниз.

— Пришли? Это — то место? — прошептал я.

Моргнул.

Мы на месте. А где космолёт? Лес и лес. Вполне типичный для этих мест.

— И что теперь?

Котёнок лёг в позу сфинкса.

— Ждать?

Моргнул.

Ждать. Блин. А что остаётся? Да, ладно, подождём "твою маму, твою мать!" Ведь — "до пятницы я — совершенно свободен".

А эти теперь — сигналят хозяевам.

Запахло дымом. Желудок сразу запротестовал. Ладно, пойдём у тебя, утроба бестолковая, на поводу.

Говорят, после голодухи нельзя много есть. Пох. Совершенно пох. Как же хорошо! Сытно! Тепло стало. Что там мне грозит, заворот кишок? А ядреный гриб самоликвидации НЛО? Так что — заворот не страшен.

Авторадио увлечённо облизывал ложку. Крыс задумчиво смотрел в небо. Я — тоже сытно жмурился. Потянулся, рука наткнулась на пистолет Вилли. Я его достал и стал с любопытством разглядывать изделие сумрачного тевтонского гения.

Авторадио вытараскал зенки свои, Крыс напрягся, руки его поползли за спину. Поздно, ребятки!

Два выстрела прогремели в стылом лесу. С карканьем поднялось вороньё в воздух. Эти — падаль задолго чуют. Два контрольных.

— Не надо Родину предавать, ребята. Не надо. Плохая это примета.

У меня ещё есть патроны. Хватит и на себя, и на Пяткина, и на сфинкса, и на Громозеку. А ещё и пистолет Крыса полностью заряжен. Подождём.

Потом подволок Пяткина к костру и сел рядом, задумался, засмотревшись на огонь.

— Какое вознаграждение ты желаешь за твою помощь? — прогремел над головой мощный голос.

Я крутнулся, уходя с линии возможного огня, вскинул пистолет.

Никого!

Чё за?!

— Это я говорю. Посмотри на меня. Ты доставил меня сюда, в зону доступа внутренней связи.

— Ты? Это ты? Внутренняя связь? Твой корабль? Где?

— Прямо над нами.

Я поднял голову — ничего. Такое же серое небо.

НебоЖители

Всё изменилось мгновенно. Какая-то матовая поверхность прямо перед носом. Я лежу в какой-то жидкости. За матовой поверхностью переливаются огоньки разноцветные.

— Прошу прощения, я взял на себя смелость забрать Вас, мой спаситель, на борт моего корабля без вашего ведома.

— А ты кто?

— Вы называли меня Пяткиным. И Пятачком. Я извиняюсь, но провёл сканирование вашей памяти, чтобы понять аналогии этих имён. И научиться коммуникации.

— А-а! Всё получилось?

— Так точно. Я принял решение о вашем изъятии в виду приближения недружественно настроенных вооружённых индивидуумов, что сопровождали нас всё наше путешествие.

— Ничего страшного. А где они теперь?

— Там же. Нас ждут.

— А мы где?

— Там же. На борту моего судна, в биореакторах. Вам тоже нужно было срочное медицинское вмешательство. Запущенные ранения, пищевое отравление.

— Всё же он отравил меня!

— Да, это так.

— Он тоже здесь? Тот, что дал нас отравленной еды?

— Нет, в радиусе действия моих сенсоров его нет и его местоположение не известно.

— Как ты разговариваешь странно.