Белые лилии Виттар отнес к помойке собственноручно, о чем искренне жалел, поскольку успел пропитаться тягучим цветочным ароматом.
Убийство в Каменном логе... Сколько лет прошло? Пять или шесть, а то и больше. Жертва? Не известна. Свидетель? Ненадежен. Перепуганной девчонке и вправду могло привидеться.
Вот только, будь дело в иллюзиях, разве стал бы ее отец затыкать дочери рот и так спешно вывозить семью? А Лунное железо — искать встречи?
Сам Атрум староват, и в Каменном логе он побывал задолго до Виттара.
Тогда кто?
Выяснить будет несложно: достаточно поднять записи за тот год. И при личной встрече хорошенько присмотреться к наглому щенку. Вот только сейчас Виттара должно интересовать совсем другое дело, более свежее, но по предчувствию, никак не менее мерзкое.
Леди Аветта явилась в назначенный срок.
Сухонькая женщина с потерянным взглядом в чересчур большом для нее платье. Оно было неновым и перешивалось наспех, но вряд ли нынешней ночью, и значит, беда пришла в семью давно. Леди Аветта молчала, разглядывая Виттара, и не было в ней ни страха, ни почтения — горе лишило ее способности мыслить здраво. А быть может она и сама рада была бы вызвать его гнев и умереть.
Впрочем, у Виттара были другие планы.
— Присаживайтесь.
Она послушно опустилась на самый краешек дивана. Светло-желтая ткань обивки резко контрастировала с чернотой ее наряда.
— Чем могу служить благородному райгрэ? — шепотом произнесла леди.
— Рассказом о вашем сыне.
Леди Аветта вздрогнула.
— Меня уполномочили расследовать его смерть...
— И вновь представить дело несчастным случаем? Или на этот раз вы назначите кого-нибудь виновным? — она вздернула острый подбородок, демонстрируя, что молчать не намерена.
— Или действительно найти виновных.
А ему не верят.
— Хотите сказать, что действительно посадите кого-то из... этих?
Человек. Только человек способен настолько потерять край, чтобы поставить под сомнения слова райгрэ.
— То есть, вы можете назвать имена? — ее свидетельства недостаточно, но Виттар хотя бы поймет, где искать доказательства.
И леди Аветта, которая никогда не была леди, но обыкновенной женщиной обыкновенной же судьбы, одной из сотни тысяч таких же женщин, обитавших в городе, поникла.
— Я... не знаю их по именам. Айло не рассказывал. Он вообще ничего мне не рассказывал, но... — женщина вдруг растерянно оглянулась, словно бы опасалась, что в гостиной есть еще кто-то, кроме нее и Виттара. — Я умоляла его бросить все... уехать... но он же упрямый, в отца. Сбежал бы... мы на ярмарке встретились с его отцом. Он привез вересковый мед на продажу, а я... я кружева плела.
Она посмотрела на собственные руки, закрытые чехлами перчаток. Не единожды чиненные, те не в состоянии были скрыть, что пальцы разбухли и сделались недостаточно ловки для тонкой работы кружевницы. Ее болезнь и смерть мужа — иначе Виттар беседовал бы с ним, подкосили благополучие семьи.
— Мы хорошо жили... это после войны тяжело стало. И Айло хотел бросить учебу. А он ведь талантливый... был.
Виттар мысленно согласился с утверждением: наброски ему понравились.
— Он по вечерам на бакалейщика работал... и еще по утрам в булочной, посыльным. А потом — на занятия. Только все равно мало. С нас денег за жилье требовали, месяц от месяца больше... он же альв, и значит, враг. Но какой из Айло альв? Силой лоза обошла, ни капельки не досталось... талант только. Айло мой рисовал чудесно. А Романа пела... соловушка.
— Романа — это...
— Кузина его... сестрицы моей покойной дочка. Сестрица давно уже... отошла, а Ромочка с нами осталась. Муж мой так и сказал — ничего, как-нибудь да вырастим. И растили.
Леди Аветта замолчала и молчание длилось минуты две.
— Хотите знать, как все было? А я расскажу! — она вдруг сорвалась на крик и кулачки сжала, словно собиралась напасть на Виттара. — Я расскажу!
— Будьте столь любезны.
Все же разговоры со свидетелями требуют изрядной выдержки.
— Она пела, наша девочка... хорошо пела, но разве пением прокормишься? А работу найти попробуй. О нет, ее не хотели брать... разве что подавальщицей. Неделю отработала, а ей ни монетки медной не заплатили... Она и пошла в натурщицы. Там ведь Айло, что плохого случится, если Айло рядом? Они с рожденья неразлучны были... ближе, чем родные. И в могилу вместе почитай, сошли.
Она не плакала. Не то слезы закончились, не то горе выжгло саму способность их ронять, но леди Аветта теперь говорила спокойно.
— Не подумайте плохого. Она вовсе не была из тех... девок. Она раздевалась и сидела, по часу, по два... порой — весь день. И просто сидела. А ее рисовали.
В альбоме кузена не было тех эскизов.
— Я знаю, что ей предлагали за... но Ромочка отказывала. Всем отказывала.
Или мать так думала.
Королевская Академия Изящных искусств... заповедник юных девиц не самого тяжелого поведения. Кто требует высокой морали от будущей актрисы или же балерины? Напротив, мечта многих — отыскать покровителя, который поможет сделать карьеру.
Или хотя бы скрасит унылое существование в четырех стенах.
Балетные крыски, живущие на крохотную стипендию, по расписанию, по распорядку, слабой надеждой на грядущее величие, всегда отличались цинизмом и особым здравомыслием, которое из всех ухажеров помогало выбрать самого перспективного.
А выбрав, вытянуть из него столько, сколько получится.
Вряд ли что-то сильно с той поры изменилось...
— Она пропала...
— Когда?
— Два месяца... пропала. А через день вернулась... вернули... и... вот, — сложенный втрое лист она вытащила из рукава. — Сказали, что она сама захотела.
Договор на отказ от претензий.
Стандартный. И оформлен по всем правилам.
Подпись. Печать.
Как бы матери ни хотелось признавать, но ее приемная дочь продала себя, всего на одну ночь, но, кажется, и этого оказалось слишком много.
Пожалуй, Виттар поспешил с выводами: опытные девицы к подобным договорам относились с предубеждением. Значит, первый опыт... неудачный, судя по всему.
— Они заплатили... и больше, чем здесь написано.
Двадцать золотых — неплохая цена для девочки из бедного района.
Но опытная крыска вытянула бы минимум втрое.
Безо всяких бумаг.
— За нанесенный ущерб... сказали, что подавать жалобу бессмысленно. Айло все равно подал... пробовал, но оказалось, что моя девочка сама виновата... что нет оснований...
— Ее порвали?
От договора слабо, еле уловимо, пахло кровью. Запах старый. И значит ли это, что девушка, подписывавшая бумагу, была ранена?
Могли ли ее заставить?
Если свидетели, чьи подписи стояли на договоре, из числа стаи, а нотариус хорошо знаком, то да.
Леди Алетта не спешила отвечать на вопрос. Она дышала ртом, часто и неглубоко, а руку прижимала к груди.
— Ее... обесчестили.
Это Виттар и сам уже понял. Его интересовало другое: ни один договор не дает права нападать.
— Тот... тот, кто это сделал... он не был в человеческом облике. Доктор сказал. Мы позвали доктора, чтобы помог... мы заплатили... а он... он сказал, что надо радоваться, что жива. Что если ее... тот, кто с ней был, что если он потерял контроль, то мог просто убить.
Предчувствие не обмануло. Дело оказалось куда более мерзким, чем представлялось изначально.
Кто покупает для подростка неопытную девушку? Это ведь убийство... или дело не в возрасте, но во вкусах? Тогда жертв должно быть больше.
Или схему отработали?
Покупка. Договор. Компенсация семье.
Деньги как способ решения проблемы. Отсутствие пострадавших. И у полиции нет повода открывать дело. Да и не особо стремятся они, понимая предел своих возможностей.
И тот, кто решил играть, постепенно уверяется, что дозволено все.
— А Ромочка жива осталась. Только она отошла и жить не захотела... повесилась.
И кузен не сумел смириться с потерей.
Знал ли он тех, кто был виновен в случившемся? Или речь шла исключительно о подозрениях, которые молодой и глупый альвин решил проверить?
Слежку устроил?
Бросил обвинения в лицо?
Либо же все было иначе: именно его провоцировали безнаказанностью? Двусмысленными шутками и, возможно, эскизами из числа тех, что отсутствуют в альбоме.
Как бы то ни было, но Стальной Король не зря обратил внимание именно на эту смерть.
А хуже всего то, что на договоре стояла знакомая печать: женщину покупал дом Лунного железа.
Совпадение?
Глава 22. Следы войны
Нет, в чем Одена нельзя было упрекнуть — в непоследовательности.
В отличие от меня.
Я нервничала. И злилась. И тут же успокаивалась, уговаривая, что, в конце концов, всегда могу отступить. И сама же себе возражала, что вести себя подобным образом — глупость.
Но при этом ничего не могла поделать.
Зато ночь прошла без кошмаров, им в том бедламе, который творился в моей голове, определенно не хватило места. И уже от этого становилось смешно.
Я проснулась на рассвете и выползла из-под тяжелой лапы Одена. Травы кланялись, оседланные росами, костер погас, а на краю поля виднелись белые плесы тумана.
Оден или спал, или притворялся спящим, я же, присев на корточки, его разглядывала, пытаясь понять, можно ли считать Одена красивым.
Нет, он определенно лучше того первого моего ухажера, который, если разобраться, и ухажером-то не был, так, сосед и старый приятель, казавшийся мне неимоверно взрослым. И прыщи на лбу не отпугивали, и привычка с важным видом сплевывать сквозь зубы, и уши оттопыренные. Помнится, по лету они обгорали и шелушились.
Что с ним стало?
Надеюсь, жив. Возможно, и отцовская лавка уцелела... и теперь уже он, мой приятель, стоит за прилавком, засунув большие пальцы под ремень...
...а помимо лавки он унаследовал отцовский рост, склонность к полноте и ранние залысины.
Определенно, мое воображение на стороне Одена.
Он большой и сильный... можно ли считать это достоинством? Нет, в том, что касается переноски тяжестей — несомненно, а в остальном? И еще, помнится, старшие девушки, обсуждая кавалеров, советовали смотреть на руки, на то, чтобы средний палец был длиннее прочих... или вот еще смотреть, как он ест.
Пальцы были правильными, ел Оден много и жадно, а у меня правое ухо зачесалось верным признаком того, что краснею. Надо же... я уже и забыла, что когда-то умела краснеть. Неожиданно самой себе смешно стало. Сижу вот. Любуюсь.
Думаю о всякой ерунде.
С востока желтым шаром солнце подымается. И день обещает быть ясным, добрым... чего мне еще надо для счастья? Сама не знаю.
Я провела мизинцем по его скуле... и по переносице тоже. И вообще, вчера он особо не стеснялся, а у меня тоже интерес имеется.
А ресницы-то дрожат.
— Ты не спишь, — я убрала руку, почему-то за спину.
— Не сплю.
— Давно?
Наверное, с того самого момента, что и я.
— Зачем ты притворялся? — я не обвиняю, мне просто интересно.
— Чтобы не спугнуть тебя. Если хочешь, я и дальше притворюсь.
Подумав, я отказалась: это уже совсем не то будет. Да и подниматься пора, самое время путь продолжить, до полудня прилично еще пройти успеем.
Поле выглядело обыкновенным. Сочные стебли астрагала слались по земле, вытесняя тонкую хрупкую тимофеевку. Слался по земле лисохвост в вуали рыжей пыльцы. То тут, то там проглядывали розовые пятна клевера. И дрок тянул к солнцу уже обгоревшие до черноты ветви.
Поле выглядело совершенно обыкновенным.
Кружилась мошкара. Гудели пчелы. И толстый важный шмель пытался усидеть на яркой головке клевера, скатывался и подымался в воздух, раздраженный, но преисполненный готовности добраться до нектара. Меня он рассмешил... да и поле, повторюсь, выглядело настолько обыкновенным, насколько это возможно.
Вот только границы резковаты, без обыкновенной молодой поросли и малинника, выбравшегося из влажной тени леса, да так и застывшего на самом краю. Стоило приглядеться, и я бы увидела, что некто взял и вписал это поле, раз и навсегда поделив земли между ним и старым кряхтящим осинником. И не будь я так занята собственными мыслями, то обратила бы внимание на эту маленькую несуразность.
Наверное, обратила бы.
Но я сделала десяток шагов, прежде чем под ногой раздался такой знакомый хруст.
— Оден, стой!
Поздно. Он держался близко ко мне. И чудо, что сам не наступил на сеть. Я слышала, как боль пробуждает ловчие побеги.
— Не шевелись. Дыши носом. И не глубоко.
Он не стал спорить.
Сеть растекалась, живая и голодная, но спросонья она была неуклюжа... на что реагирует? На запах? Движение? Звук?
Медленно разворачивались хлысты сторожков. И желтые соцветия повисали в воздухе, готовые раскрыться. А если попробовать уговорить... нет, бесполезно. Ее ставил кто-то, кто был много сильней меня. И вряд ли он не предусмотрел возможность взлома.
Нет, усыпить не выйдет.
А вот обмануть...
— Не шевелись, умоляю... — я не могла даже обернуться, но верила — Оден послушает.
Мне же следовало спешить.
Закрыть глаза... вытянуть руку, осторожно касаясь стеблей тимофеевки.
Меня нет. Я ветер. Ветер скользит по верхам, заставляя стебли прогибаться. Волна идет от края до края, и сторожки разворачиваются за ней.
Теперь назад. Шаг. И замереть. Ветер повернем в другую сторону, и спрячем в нем меня... Одена... нет никого. Просто ветер. Сеть не верит — ей сделали больно.
Это зверь. На поле появляются звери. Например, косуля. Она пришла... из лесу пришла... и повернула в другую сторону. Я тревожу травы, вычерчивая на них след невидимого зверя. И ловчие лианы тянутся, стремясь опутать косулю.
Отступаю.
Зверь ловкий. Игра продолжается. Дальше от нас. Ближе к другому краю.
Беру Одена за руку.
Обхожу.
Двигаться надо медленно, прячась в собственной иллюзии, которая слишком зыбка, чтобы обмануть, но мне еще верят. И ветер путает следы косули. Шаг в шаг. Правильно. Мы одно — я и Оден. Нас здесь нет и не было никогда. Но пробудившаяся окончательно сеть вдруг теряет интерес к игре. Она пока не видит нас.
До края пять шагов.
Соцветия сторожков раскрываются, выплевывая облако пыльцы.
Четыре...
Скользят лианы, и скорость их возрастает. Мы обнаружены.
— Беги! — я несусь так быстро, как могу, но Оден движется еще быстрее. Он рывком выбрасывает меня с поля и падает сам, успевая за миг до удара. Зеленый хлыст рвется, задев ближайшую осину. Дерево трещит, и кора отлетает клочьями.
Сыплются листья и мелкие ветки.
Я вскакиваю на ноги и снова хватаюсь за Одена, кричу:
— Дальше!
У меня получается не выпустить его руку. И не споткнуться, хотя корни сами лезут под ноги. Слышу шелест, но не оглядываюсь, только молю лозу, чтобы на поле не было разрыв-цветов.
Наверное, лоза мстит за недоверие, поскольку сзади раздаются характерные хлопки.
И Оден падает, погребая меня под собой.
Мы катимся... куда-то катимся. Мелькают, мешаясь красками, небо, земля и трава. И острые грани камней пробуют меня на прочность. Падение завершается раньше, чем я успеваю испугаться.
