Судьба в наследство

Две боевых цитадели на высотах, с которых с легкостью можно удержать все видимое побережье, а главное удобные бухты, куда могут пристать галеры нурбанцев — что может быть слаще такого кусочка? Да едва нурбанцы увидят обитель, то первым же делом прикажут захватить ее! А кому тут с ними сражаться?! Не сестрам же...

Хотя я более чем уверена, что уже наши военноначальники вот-вот отдадут приказ превратить монастырь в боевую крепость. Скомандуют солдатам выбросить отсюда женщин, доставить на стены метательные орудия, запас снарядов к ним... И ладно если за дело возьмутся боевые братья! Тут может обойтись без особого лиха — в худшем случае без пригляда старших по сану попробуют слегка руки распустить — потискают немного пару тройку сестер посмазливее, сорвут пару-тройку поцелуев, да отпустят. А если туркаполи из местных или, не приведи Господь, наемники?! Последние вообще никого не пожалеют. Тут не будешь знать, что лучше — нурбанцы или свои, союзные!..

С такими мыслями я подхватила вилы и стала ими орудовать, вычищая стойло у своего жеребца. Вскоре ко мне присоединилась Гертруда, и мы принялись за дело вдвоем.

Предчувствия были скверными, и от этого на душе становилось тягостно. Хотелось вопреки приказу немедленно седлать лошадей и убраться отсюда. Казалось, даже, что чужие взгляды буравят спину.

Не выдержав, я оглянулась. В воротах торчали две любопытные мордашки — девчушка лет двенадцати и послушница постарше. Увидев, что их заметили, они порскнули в сторону, но их место тут же робко заняла молодая сестра. По ее одеяниям — серому горжету, покрову и рясе с такого же цвета оторочкой по подолу — было видно, что даже начальный этап ее сестринского пути еще не закончился.

Я оторвалась от работы и, опершись на вилы, вопросительно посмотрела на девушку. Рядом с ней тут же появилась другая сестра, из-за спины которой вновь показались любопытные мордашки послушниц. Вот в дверном проеме показались и другие девушки. Они не подходя ближе, опасливо вытягивали шеи, вставали на цыпочки, чтобы разглядеть нас. Наконец самая смелая сделала несколько шагов вперед. Кто-то сдавлено зашептал, раздались робкие предостережения.

Герта тоже оставила свою работу и, увидев любопытствующих, решила первой нарушить молчание. Но она успела лишь представиться в полный голос, как та девушка, что первой отважилась подойти к нам поближе, испуганно зажала рот ладошкой.

Гертруда удивленно осеклась и тогда та решилась.

— Потише, пожалуйста, — зашептала молоденькая сестра. — Если старая Маргред услышит, нам всем несдобровать! Пока ее нет, расскажите откуда вы, и... — тут она нервно оглянулась. — Что твориться за стеной. Мы ничего не знаем, но ходят слухи...

— Да, да, расскажите, — к сестре тут же подскочила еще одна. — Лучше расскажите, что твориться за стенами обители. Нам по уставу запрещено знать, настоятельница не разрешает даже думать об этом. Расскажите, пожалуйста. Я слышала, что будет война... Это правда?..

Я лишь успела кивнуть, как раздалось злобное брюзжание. Оказалось, что старуха уже вернулась и теперь зашипела, как старая облезлая кошка.

— А ну кыш-ш-ш! Чтим устав! Доложу настоятельнице — епитимью назначит! Кыш-ш-ш! Всем кыш-ш-ш! — принялась она разгонять их.

Сестры и послушницы метнулись в стороны, как всполошенные воробьи.

— Вы! — теперь бабка обличающее ткнула в нас своим кривым, изуродованным ревматизмом пальцем. — Нарушили все, что можно! Вы!..

— Настоятельница нам примет? — холодно перебила я. Мне было плевать на их правила, главное — все как можно скорее выяснить.

— Если вы не прекратите!.. — вновь попыталась старуха.

— Так примет или нет?! — с нажимом повторила я свой вопрос. — У меня письмо к ее высокопреподобию от ее высокопреподобия, — и видя, что бабка собирается сказать что-то поперек, мстительно добавила: — Приказано сразу по прибытию лично в руки. И я намерена выполнить отданный мне приказ.

На сморщенных щеках от охватившего ее гнева загорелся лихорадочный румянец. На миг мне показалось, что бабку даже удар хватит, но нет. Злобно сверкая глазами, она вскинула подбородок, проронила лишь: 'Пойдете вдвоем', — развернулась и зашаркала обратно. Мы, отставив в сторону вилы, последовали за ней.

Кабинет настоятельницы обители особо не отличался от виденных мною кабинетов других настоятелей — все та же аскеза, разве только шкафы расставлены по иному. Ее высокопреподобие нахохлившимся старым седым грифом сидела за столом. Сходство довершали нос с горбинкой сильно-выдающийся вперед, горб, изуродовавший спину и возвышавшийся над левым плечом, да серое бесформенное монашеское одеяние.

— Ваше высокопреподобие, вам письмо от матери настоятельницы Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, — отрапортовала я и вынула из-за пазухи изрядно мятый пакет.

Мать приняла его и, сломав печати, вскрыла его ножом для бумаг, а потом быстро побежала по строчкам глазами. По мере чтения ее лицо и без того малопривлекательное исказилось еще больше, она упрямо вздернула подбородок, словно не соглашаясь с написанным, а когда прочла до конца, не мигая, уставилась на нас. Я, не совсем понимая, что она хочет, тоже смотрела на нее. А когда пауза излишне затянулась, не выдержала и решила заговорить первой.

— Ваше высокопреподобие матушка направила нас к вам?.. — и, сбившись, решилась и задала самый главный вопрос, что волновал меня. — Ваше высокопреподобие, когда вы планируете вывозить обитель?

Слова почти осязаемые повисли в воздухе. Казалось, даже тишина зазвенела. Мы, затаив дыхание, ждали ответа. И, наконец, настоятельница, словно пересиливая себя, соизволила произнести.

— Даже не подумаю сделать это.

Гертруда от неожиданности подавилась, я же онемела и теперь хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. А настоятельница непреклонным тоном продолжила:

— Ее высокопреподобие Серафима написала, что вы присланы, дабы помочь мне оберегать сестер в пути, когда всех нас будут увозить с побережья. Так вот, я даже мысли не допускаю, что с сестрами оставлю обитель. Никто!.. Вы слышите меня?! Никто не посмеет заставить нас ступить за стену даже на единый шаг! Ни ваши, — тут она презрительно скривилась и окинула меня презрительным взглядом, чуть задержавшись на перевязи с фальшионом и намекая принадлежность к боевой ветви Церкви. — Ни презренные иноверные, не заставят меня с сестрами сделать этого. Мы лучше умрем, чем преступим заветы Святой Элионы Смиренной. Мы как наша святая заступница смиримся с неизбежным, и тем окажемся под ее защитой. А вы... — настоятельница задумалась, словно принимала решение. — Несмотря на просьбу вашей настоятельницы, озвученную в этом письме, — тут она небрежно отшвырнула послание, — я считаю, вы будете беречь сестер от нечестивых прямо в обители. Не будет ни каких путанных дел с направлениями и поименованием... Решено. Мы остаемся.

— Но... Но это невозможно! — кое-как выдавила я из себя, до сих пор не веря услышанному. Не совсем поняв, что имела в виду старуха, когда намекала на просьбу Серафимы, я попробовала ее образумить. — Если нурбанцы высадятся на побережье, то монастырь и получаса не выстоит, если они захотят заполучить его себе. Да... Да наши войска выдворят вас!..

— Господь этого не допустит, — отрезала мать, давая понять, что эта тема закрыта. — А теперь дочери мои, поговорим о вашем недостойном поведении в святой обители. Вы, не пройдя недельную очистительную епитимью молчанием, посмели явиться ко мне. Нарушили...

Настоятельница понесла какую-то околесицу о смирении и покаянии, посте в течение месяца. Говорила прочие глупости, которые вовсе были недопустимы — война была уже на носу. Времени на все ритуалы, положенные по уставу элиониток, попросту не было.

И тут я не выдержала.

— Вы же должны понимать, что ждет сестер, когда враг высадиться на побережье. Возможно, бухты не удержат и тогда... Неужели вы не понимаете, что после для всех наступит кошмар?!

Мать, возмущенная из-за того, что я посмела перебить ее. Она привстала в кресле и, опершись о стол руками, нависла над ним, еще больше став похожей на грифа.

— Если господу угодно, то он не допустит! — громыхнула она. — А если что случится, то такова будет Воля Божья!

— Воля Божья?! — с тихим ужасом вторила ей пораженная Гертруда.

Старшая сестра стояла и не могла поверить тому, что слышит. А меня едва не перекосило от злости. Я знакомая с ужасом бесчестья еще с детства, прекрасно понимала, что могло стать с сестрами. Не раз была в разоренных войной провинциях Союза и своими глазами видела, что за бесчинства там творились.

— Вам лично, из-за возраста, ничего не грозит, разве что быстрая смерть! А как быть тем, кто молод?! Терпеть срам, издевательства?!..

Но, казалось, мои слова не достигали ума настоятельницы. Она упорно стояла на своем.

— Они станут мученицами!

Таков был ее категоричный ответ.

— Мученицами?! — вскричала я, более не сдерживаясь. — Вы же не можете допускать, что...

Перед глазами замелькали картинки полузабытого детства — бледное до синевы лицо Лианы, ее искусанные губы и беспомощные слезы, тело, завернутое в холстину, которое выносили из комнаты. Длинная прядь русых волос, выпавшая из-под нее и волочившаяся по полу, пока сестру несли по коридору.

— Ты забываешься, дочь моя! — пробились к моему сознанию слова преподобной. Она холодно и высокомерно смотрела на меня. — Твое заблуждение велико, и даже покаяние тебе не поможет. Но Господь милостив и возможно когда-нибудь простит. А пока выйди отсюда и покайся в своем заблуждении...

— Заблуждении?! Это вы заблуждаетесь! Вы, зная, что ждет сестер, обрекаете их заранее!..

Я негодовала, а мать настоятельница напротив осталась абсолютно спокойной.

— Налагаю на тебя епитимью. Ты месяц должна поститься на хлебе и воде и денно и нощно молиться, дабы Господь...

Наконец моя твердость и почтение к вышестоящей по сану исчерпались и, не выдержав, я едко спросила.

— И кто меня заставит?! Неужто вы, которая тяжелей тяпки в своей жизни не поднимала?!

Старуха побледнела и, сминая, вцепилась крючковатыми пальцами в лежавшие на столе бумаги.

— Я не собираюсь истощать себя вам в угоду. Мне еще предстоит сражаться, и не стану... — неожиданно меня осенило, я сдернула проездную бирку с шеи и протянула ей. — Пробивайте!

Но во взоре матери читалось категоричное нет.

— Ладно! Без вас выкрутимся!

Внезапно я поняла, что не стану подчиняться идиотскому приказу и рисковать собой прямо в обители защищая сестер. Да и вообще эта бирка нам нужна, как собаке пятая нога. С нами Агнесс. Она и станет нашим пропуском обратно в обитель. Сейчас пена с войной уляжется, и мы, узнав безопасно ли, вернемся обратно. А пока длится война — отсидимся в какой-нибудь глуши. Так спрячемся, что с факелами станут искать — не найдут.

Памятуя о непонятном заявлении настоятельницы, когда она отказывалась вывозить обитель, я наглым образом схватила со стола письмо, которое привезла от нашей матушки, и уже собралась выскочить из кабинета, как меня настигли крики настоятельницы.

— Еретичка и отступница! Проклинаю тебя! Не будет тебе прощенья!

Уже распахнув дверь, я обернулась и, отстранив потрясенную Герту, которая растерялась от творившегося в кабинете, напоследок заявила:

— Прокляты будете вы, из-за вашего упрямства, если нурбанцы или наемники ворвутся в обитель. И возможно вам гореть в Пекле... — и, не договорив, покинула кабинет.

Вслед мне неслись вопли рассерженной гарпии. Она кричала, что доложит обо всем Ответственным, скажет о моем еретичестве, хуле на Господа, но мне было все равно. Следовало немедленно, пока еще есть возможность, убраться отсюда.

Я корила себя, за свою глупость. Это надо же было только сейчас сообразить?! Следовало с самого начала осесть в каком-нибудь из вольных городов и, выдавая себя за простых обывательниц, пережить там все военные невзгоды. Ведь с нами Агнесс! И с ней не обязательно было тащиться на этот край света! Нам всегда можно будет сказать, что мы опасались из-за нее! И берегли только ее! За это нам простят все. А за те деньги, которые дала нам мать, можно было купить в квартале средней руки дом и жить экономно, но безбедно в течение пары, а то и тройки лет. Святые угодники, ну почему все умные мысли приходят так поздно?!

Полная решимости, невзирая на шарахающихся в стороны элиониток, я бежала по коридору к девочкам. За мной спешила старшая сестра. Нам немедленно следовало убираться отсюда. Сестер из обители я не могла взять с собой по одной причине — они свяжут нас по рукам и ногам, повиснув мертвым грузом. Ни одна из них неспособная выжить в большом, тем более, военном мире, погубит всех. А мне, несмотря на понимание того, что в данном случае я поступлю не лучше их настоятельницы, во что бы то ни стало, хотелось выжить и вытащить из этой оказии, прежде всего, своих.

Вбежав во флигель, я с порога закричала:

— Собираемся! Немедленно уезжаем!

Из дверей высунулись до нельзя удивленные Юозапа и Агнесс, но я отчаянным жестом махнула им, мол, живо упаковывайтесь.

Однако Юза покачала головой. А когда я, втолкнув, замершую от изумления Агнесс, ввалилась следом сама, сестра и вовсе уселась на топчан, демонстративно скрестив руки на груди.

— Мы уезжаем! — рявкнула я. — Живо собирайся!

— И почему спешка такая? — невозмутимо произнесла та, даже не думая двигаться с места. — Пожар? Или уже война началась? А может сестер вывозят, но я это как-то упустила?

И тут, вошедшая в келью Гертруда, пояснила:

— Никто из них никуда выезжать не собирается. Они тут все поголовно мученицами решили стать. Ты хочешь к ним присоединиться?

— Не жажду, — отрицательно мотнула головой Юозапа. — Но, по-моему, здесь, сестры, вы горячку порете, — возразила Юозапа. — Вы же прекрасно понимаете, что вот-вот и этих клуш вывезут. Мы просто тихонечко уедем с ними. А если мы сейчас сорвемся, то нам светит наказание за невыполнение приказа.

— Юза-а-а, — протянула я. — Ты бы слышала, что несла эта спятившая старуха! — я имела в виду настоятельницу.

— И?! Может она и спятившая, однако является главой здешней обители, — резонно заметила та. — Успокойтесь. Пара-тройка дней ничего не сделают. Если их никто отсюда не попрет, то тогда уедем. А пока не горячитесь.

Юозапа всегда отличавшаяся, холодным рассудком, как всегда дала удивительно верный совет. Следуя ему, я попыталась успокоиться и уселась рядом.

— Тогда что с лошадьми делать будем? — напомнила Герта, опершись о косяк и наблюдая за моими метаниями. — Овса осталось только на вечер. И стойла не дочищены...

Ой-й-й! Я скривилась. За всеми этими волнениями совершенно забыла об обыденном, но таком важном.

— Пойду тогда стойла дочищу, а ты, — я посмотрела на старшую сестру, — С Юзой собирайтесь, и поезжайте в город. Нужно закупить фуража хотя бы на пару-тройку дней.

Нехотя поднявшись, я поправила перевязь с фальшионом — понимаю, что глупо чистить конюшню в кольчуге и с клинком на боку, однако нехорошее предчувствие теребило неотступно — и вышла из кельи.