Мне идея получать дополнительные рубли уже из Франции очень понравилась, и не только потому, что одновременно решалась проблема расширения производства. Для меня отечественный рынок очевидно ограничивался сезонными перевозками, оконным стеклом и — по мелочи — общепитом. Трактора, кроме Барро, вообще никто не пожелал купить, мотоциклы копились на складе — продажи так и не перевалили за три сотни в месяц. А у "заграницы" и денег побольше, и народ побогаче — то есть рынки пошире, есть куда расти.
Но это — в будущем. А настоящее требовало совсем других действий — но, по счастью, у меня появилась возможность их выполнить.
Кризис — это хорошо! То есть это конечно плохо, но и из всего плохого при определенной ловкости можно извлечь пользу. Поднимая отпускные цены на хлеб, как это быстро сообразили поволжские хлеботорговцы, или сманивая квалифицированные кадры, чем занялся уже я.
Профессор Фаворский еще с марта начал интересоваться, нужны ли мне еще талантливые химики — потому что выпускники университета не могли себе найти работу даже на мыльных фабриках. Хотя мало было этих выпускников... но Камилла сагитировала на работу у меня всех четырех выпускников-химиков из Казани, так что в апреле я приготовился принимать пополнение и из Казани, и из Петербурга.
Но первым ко мне приехал простой русский инженер с простой фамилией Иванов и с простым русским именем-отчеством Нил Африканович. Инженер Иванов, не окончив три года назад Императорское училище в Москве, отправился на заработки в Будапешт, где и проработал на заводе общества "Генц" до тех пор, пока кризис не заставил завод расстаться с иностранным недоинженером.
С Африканычем я пообщался буквально полтора часа — столько времени занял обед, сопровождаемый бурным обсуждением генераторов, трансформаторов и электромоторов — после чего недоинженер стал моим "закадычным другом детства по электрической части".
А через неделю — уже с подачи Африканыча — ряды инженеров пополнили сорокалетний Герасим Данилович Гаврилов и Степан Андреевич Рейнсдорф. Гаврилов, как и Иванов, был специалистом по электрическим машинам, а Рейнсдорф — специалистом по машинам уже паровым — правда судовым. Однако самым интересным оказалось то, что Степан Андреевич озаботился рекомендательным письмом, и письмо это было от моего Петербургского "родственника".
"Александр Владимирович, весть о вашем появлении в Царицыне застала нашу семью буквально через неделю после похорон моего отца и вашего дяди Александра Николаевича, и вы, надеюсь, извините нас, что мы не смогли встретиться с Вами сразу же. А позже перипетии корабельной службы и вовсе помешали нам посетить Вас..." — так начиналось это письмо. В общем-то, мне и рекомендации Африканыча хватало, но письмо стало уже реальным подтверждением успешности моего легендирования: "родственники" меня признали. А это значит... Хотя неизвестно, что это значит, однако — все равно хорошо. Спокойнее как-то. Вдобавок сам факт того, что "дворянин из второй части книги" Рейнсдорф приехал ко мне с рекомендательным письмом от аналогичного дворянина Волкова, в глазах местного дворянства легитимировало меня совершенно — некоторая снисходительная презрительность к тому, кто "работает руками", полностью исчезла, и даже некоторые дворянские "недоросли" сочли достойным просить у меня места. А мест для людей с образованием у меня было много. К тому же Степан Андреевич объяснил, наконец, чем "дворянин из второй части" отличается от прочих — и это в некоторой степени поменяло и мои старые представления об истории, и мои планы на грядущее. Вновьприбывшие инженеры тут же приступили к работе. Не по профилю — но сейчас было не до "профилей": наступало лето тысяча девятисотого года. И оно диктовало свои условия работы.
Глава 14
Зима тысяча девятисотого года выдалась малоснежная и морозная — и результат проявился уже в мае. Кое-что было, впрочем, заметно и в апреле — например, напрочь вымерзшие поля озимых, но глубина надвигающихся неприятностей к середине мая предстала во всей красе.
Видимо, снега было мало не только вокруг Царицына: Волга в самый пик разлива поднялась метра на три — вместо обычных восьми-девяти метров. Народ тут же вспомнил про страшный тысяча восемьсот семьдесят девятый — когда у Казани реку можно было просто перейти вброд. Тут же взлетели цены на перевозку грузов вверх по Волге: вместо прошлогодних двух-трех копеек за пуд на сто верст владельцы пароходов запрашивали от пяти до гривенника. За неделю номерной "Сухогруз" успевал, пробежав от Царицына до Саратова и обратно, принести в клювике тысячу с лишним рублей прибыли: три тонны бензина, которые "сухогруз" сжигал на маршруте, пока ещё стоили меньше сорока рублей. И если на строительство первых десяти "кораблей" тратилось по три недели, то в мае полный цикл строительства сократился до шести суток и с двадцатого мая со "стапелей" сходило по два корыта в сутки. Чтобы достичь такого результата, пришлось перейти на секционную сборку: пятиметровые секции варились прямо в цехах, а на берегу из них быстро сваривалось готовое корыто. И их даже не сурили — некогда было, так что "сухогрузы" отправлялись в маршрут, наспех вымазанные снаружи в два слоя лишь асфальтовым лаком. Внутри секции понтона красились в один слой ещё в цехе, а в сварные швы красили внутри в процессе сборки на стапеле. Ну а "палубу" и надстройку — вообще красили на маршруте. "Одноразовые" получались кораблики — но только за июльские перевозки удалось получить (со стопроцентной предоплатой, разумеется) чуть больше трехсот тысяч. Тут не до долговечности — к июлю по расчетам Волгу должны были бороздить минимум полсотни "Сухогрузов", иначе не успеть. А успеть — надо, поэтому у князя Чавчавадзе новый особняк уже украшался родонитом и габбро.
Но если маловодье на реке сулило весьма приличные барыши, то в недалеких ее окрестностях засуха грозила серьезными неприятностями. Девятьсот тонн пшеницы, закопанные в землю в качестве семян, могли легко стать лишь не очень качественным удобрением. Поля все же зазеленели, так как земля успела немного воды впитать, но во-первых впитала она очень немного, а во-вторых, дополнительной воды у природы, похоже, не было. И двенадцать тысяч десятин в левобережной степи могли очень скоро стать пустыней.
Если ничего не делать — то безусловно стали бы, потому что даже вполне себе "удобные" поля практически на берегу реки стали демонстрировать признаки увядания. Но есть такое очень хорошее слово: "кризис". То есть слово-то само по себе никакое, а явление, им обозначаемое — и вовсе очень неприятное. Но это — в общем. А в частности в случае этого кризиса встречаются и вполне себе "приятные" детали. Например, избыток рабочей силы.
Очень даже приличный избыток: на мое объявление только в городе откликнулось чуть меньше трех тысяч человек. Объявление было очень даже кризисное: "Требуются землекопы. Оплата — 30 копеек в день при трехразовом пропитании (при выполнении урока). Обращаться в любой павильон "Царицынские закуски" или в контору". Уроком сейчас именовали дневную норму, так что всем все было понятно.
Три тысячи человек с лопатами оказывается в состоянии выкопать семикилометровый "магистральный" канал за неделю. Канал шел от Волги по оврагу и заканчивался почли километровой длины прудом (правда, шириной тот пруд был с полсотни метров в самом широком месте). Еще канал был поделен на шесть участков, каждый из которых был выше предыдущего на пять метров — мои угодья в ровной, как стол, степи были метров на тридцать выше уровня Волги. Перед каждой плотиной канал расширялся с пяти до двадцати саженей (то есть с восьми метров до тридцати примерно, и "одевался" в бетон, а по сторонам плотины встали двадцатипятиметровые столбы с ветряками. Столбы были тоже железобетонные, а ветряки с тремя восьмиметровыми лопастями приводили в движение мощные насосы-камероны. Причем насосы эти ставились по два на каждый ветряк: при среднем ветре пропеллер обеспечивал мощность под семьдесят "лошадок", а насос качал не больше ста пятидесяти литров в секунду. Можно было и по три поставить, но не удалось придумать как "подцепить" их к ветряку. По четыре ветряка на каждой плотине качали вверх больше кубометра в секунду, и это было хорошо. Вот только пруд был вполне ограниченного объема, а поля от пруда тоже были не очень близко. Так что второй магистральный канал того же профиля был выкопан уже вдоль реки.
"Поле" представляло собой кусок земли километров двадцати длиной и около шести шириной, лежащий в пяти километрах от Волги вдоль реки. Слова о том, что степь была "ровной как стол", не были "поэтической метафорой" — перепады высот на поле не превышали пары метров. Поскольку никаких плотин и прочих прелестей не требовалось, то канал (уже силами пяти тысяч человек) отрыли тоже за неделю. Норма (то есть "урок") для землекопа в летнее время была в три кубических сажени ("мерных" сажени, почти десять кубометров) — и мужики ее выполняли.
Одновременно с прокладкой второго магистрального канала еще пять тысяч человек копали поливные каналы — шириной и глубиной в сажень, через каждые двести метров в направлении "от реки" (и от магистрального канала). Каждый — длиной в шесть верст, общим числом сто штук. Лопатами. И пятнадцатого июня — ровно через месяц после начала работ — последняя канава на поле была закончена.
Но уже с пятого июня вдоль первых отрытых канав двинулись свежесделанные поливальные машины.
Сам бы я, конечно же, такую работу ни организовать, ни проконтролировать бы не смог. Но, как уже упоминалось, на дворе бушевал кризис. А в кризис прежде всего уменьшаются зарплаты, но вдобавок к этому начинают расти цены на продовольствие. Немного — в городе, например, цена двухфунтовой буханки хлеба выросла на копейку — но народ почему-то таким изменениям не радуется. И даже напротив — возмущается.
Народ возмущаться начал уже с марта — насчет малоснежных зим местное население видимо было в курсе, в апреле случилась забастовка на французском заводе — да такая, что разбираться приехал вице-губернатор. Ну а в мае — как раз тогда, когда уже купечество начало паниковать насчет перевозок своих грузов — забастовали грузчики на пристанях. Забастовали они пятого мая, а десятого в город вошел "на постой" 226-й Бобруйский резервный батальон. Видимо направлен он был все же до начала забастовки, но прибыл "очень вовремя": забастовка в тот же день закончилась.
То, что городские власти довольно давно просили о расквартировании в городе войск, я что-то слышал чуть ли ни год назад. И вот к просьбе города прислушались — но оказалось, что батальон прибыл буквально "в чисто поле": размещать его было негде. Понятно, что для солдат просто поставили палатки в этом самом "чистом поле", а вот офицеры с матюгами бросились искать себе более приличные пристанища.
Офицеров было много. Резервный батальон отличается от обычного тем, что в случае войны он должен быстренько развернуться в полк. Поэтому на четыре роты "мирного времени" в батальоне было не семнадцать офицеров, а почти шестьдесят. Еще — восемь фельдфебелей, тридцать два старших унтер-офицеров, почти полтораста младших унтеров... Кроме этого, в батальоне было одних врачей четверо, а всего "гражданских" было с десяток. Это — только женатые (хотя офицеры были семейные все), но они все очень хотели жить в приличных условиях (хотя уровень "приличности" и был существенно зависим от чина). Грандиозного скандала с мордобоем не случилось лишь потому, что у меня как раз в начале мая было закончено строительство "дома техников" — не такого шикарного, как "инженерный дом", но с сорока вполне приличными трех— и четырехкомнатными квартирками.
Командира батальона я пригласил "с месяц погостить" в единственной пустующей теперь квартире "инженерного дома", ротных командиров с заместителями и врачей (общим числом в двенадцать семей) так же временно — на месяц — разместил в "доме техников", и сообщил, что если батальон займется не строительством бараков, а нужным мне делом, то через месяц все офицеры разместятся в приличных свежевыстроенных квартирах, а до осени и солдаты разместятся во вполне качественных капитальных казармах.
Так что всем строительством оросительных каналов очень заинтересованно (а потому и качественно) заправляли военные. Офицеры составляли детальные проекты и планировали работы, унтера — доводили планы до солдат, ну а солдаты уже командовали бригадами мужиков. Мне же оставалась лишь "механическая" часть работ.
Например, закупка лопат. У "соседей" я купил их чуть больше четырех тысяч, но это были складские запасы, результат почти трехмесячного производства (ну мало лопат делалось, спрос на них небольшой). Так что шанцевый инструмент пришлось везти из Ростова, Мариуполя, Нижнего и даже из Москвы. Но лопаты — это всего лишь вопрос денег. А вот с доставкой воды непосредственно на поля, к жаждущим колоскам, пришлось приложить уже и руки, и мозги.
Наловчившись делать вполне приличные турбины для судовых водометов, мне с инженерами удалось соорудить и неплохой турбинный насос для поливалок. Насос этот ставился на тележку, жестко сцепленную с трактором, воду он сосал из поливного канала (фактически, из канавы), причем сосал по сто литров в секунду и под давлением в двадцать с лишним атмосфер плевал ее на сотню метров. А крутил этот насос новый, уже шестицилиндровый V-образный мотор мощностью около шестидесяти сил. Жрал он, конечно, по пуду бензина в час, но в этот же час качественно поливал почти десятину поля. Чуть меньше — но двадцать десятин в сутки водой одна поливалка худо-бедно обеспечивала. Всего (если не считать затрат на изготовление всего этого монстра) за пять рублей, потраченных на бензин и масло.
По прикидкам, поливать нужно было по крайней мере раз в десять дней, то есть за заволжское поле мне нужно было шестьдесят поливалок. Массовые увольнение у французов после прошедшей забастовки позволили легко утроить число рабочих уже на моих заводах, так что круглосуточным трудом заводы выдавали по пять агрегатов в сутки, правда, прекратив выпуск собственно тракторов. Так что к концу строительства оросительной системы как раз столько поливалок и было готово. А к концу июня их уже стало сто двадцать — и поля теперь поливались раз в шесть дней, потому что часть была задействована уже на полях Правобережья. Нобели очевидно очень радовались тому, что удалось пристроить никому не нужный бензин, а я горестно считал вытекающие "в трубу" деньги. За сезон предстояло их "вылить" по пятерке на десятину. Семьдесят тысяч полновесных рубликов в дополнение к тем двумстам, которые были потрачены на каналы и еще будут потрачены на военный городок.
Хотя оказалось не семьдесят, а больше ста. Потому что ветряки качали все же около полутора кубометров воды в секунду, а поливалки ее тратили по двенадцать кубов. Да еще очень много воды просто впитывалось в землю, испарялось, еще куда-то исчезало. Так что пришлось и на плотины ставить ряды насосов — хорошо еще, что отработанные турбины судовых водометов в "насосном" режиме качали почти по полкубометра в секунду. Так что воды для полива хватило — но сил и нервов было потрачено много. Да и каналы с канавами требовали постоянного ухода, а на мутной водичке турбины поливалок выходили из строя чуть ли не за пару недель. Вот уж буквально отлились кошке мышкины слезки... но недостаток воды мне не только "отлился". К счастью, он еще и "отбился": в начале июля пароходы перестали ходить выше Царицына и спрос на услуги "Сухогрузов" резко вырос. Вместе с ценами — те, кто пожалел выдать мне предоплату в мае, теперь грызли локти, но вынуждены были платить уже по гривеннику с пуда. Впрочем, дальше цены задирать было уже бессмысленно — заказчики перейдут на железную дорогу, но у меня по-прежнему на воду сходили и отправлялись за денежкой по два новых "Сухогруза" в сутки, а на первое июля их стало уже семьдесят два. Уже больше десяти тысяч рублей в день, даже с учетом "бесплатных" перевозок по ранее выплаченным авансам, при том, что на август предоплаченных фрахтов еще не было.
