Нуманция

— В нашем мире всё, всё, что существует, создано для вас, для таких, как ты, как твой брат, и подобные вам. Если вы захотите, если поставите цель, вы сможете добиться её, и не потому, что обладаете способностями или талантом, а потому, что всё само плывёт вам в руки, только потому, что вы — это вы...

Бесполезно пытаться идти наперекор, потеряешь всё: деньги, здоровье, положение и даже жизнь...— Он повернул голову и глянул прямо ей в лицо, в глаза, упрямо поджимая губы.— Вам легко быть настойчивыми...

Ацилия смотрела на него во все глаза. Да, да, ты пытался бороться, пытался делать всё по-другому, по-своему, так, как считал нужным, но всё заканчивается когда-нибудь, всё имеет завершение, тебе придётся поступить так, как ты не хочешь, как ты не желаешь. Тебе придётся вернуть меня, и весь день все твердят тебе об этом. Ты пошёл против системы, ты пытался бороться с ней, и, скорее, эта система сама сломает тебя, чем ты её.

Она поднялась на ноги, не сводя с него глаз:

— Я просила вас ещё когда, ещё в первый день, можно было не доводить до этого...

— Какое это теперь имеет значение?

Ацилия сокрушённо покачала головой:

— Я не знаю,— Подняла глаза к нему, их взгляды снова скрестились,— Может быть, я и не права, и ничуть вы не любите чужую боль...

— В Тартар всё!— он резко перебил её, мотнув головой раздражённо,— Ты думаешь, всё закончилось? Думаешь, всё определилось для тебя?— он громко усмехнулся, сверкнув в полумраке белками глаз,— А вот и нет! Я не отпущу тебя, я не отдам тебя никому, пусть хоть твоему отцу воскресшему! Плевать! Пусть убивает, ему это будет нетрудно, суд так суд! Мне нечего терять, у меня ни семьи, ни родных... У меня только жизнь моя осталась, и, если надо будет, я её за свои идеи не пожалею... И он не заберёт тебя, будь он хоть трижды трибуном, да хоть другом Сципиона! Плевать мне! Всё в этом мире для вас, и жизнь моя так и так вам достанется!.. Никаких денег не хватит!— он резко шагнул к ней, ещё и ещё, пока за плечи не взял, резко встряхнув,— Моей ты была и моей останешься! Слышишь? И пусть убьют завтра, и пусть уверены все... Не отдам! Никому не отдам!

Она глядела на него снизу вверх огромными изумлёнными в удивлении глазами:

— Зачем?— выдохнула,— Во имя чего? Чтобы просто — против?..

Он усмехнулся в ответ, впиваясь пальцами в её плечи:

— Не знаю, что завтра... Но сегодня ещё ты моя, и я в праве...— осёкся, снова встряхнул безвольную,— Слышишь? Сегодня, сейчас ты моя!

Она передёрнула плечами, стараясь сбросить с себя его руки:

— Вы с ума сошли... Здесь мой брат рядом, и я пришла сюда только из-за формальностей, он ругал меня... А я думала, вы...

— Да я столько этого хотел!

— Пустите!— она повысила голос. Да, она изменилась за эти месяцы. Но и он изменился. Но сейчас, в самом деле, она ещё была в его власти, и никакого трибуна Ацилия сейчас не стояло между ними, а он, он все эти дни и ночи хотел прижать к себе это тело, увидеть эти глаза близко-близко, ощущать на щеке горячее прерывистое дыхание, ласкать эти тонкие хрупкие пальцы флейтистки...

Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.

Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:

— Вы не в своём уме...

Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.

— Нет! Пустите меня...— в горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба,— Я буду кричать...— а сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием,— Да вы знаете, что вам будет за это?

— Плевать! За всё одна цена...— он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась — ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:

— Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь — не хочешь...

— Отпустите меня...— она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону,— Пожалуйста...

И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.

Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму когда-то, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда... Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.

Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.

Марций смотрел более чем ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.

Она сама отдавалась ему!

— Ты... Что ты делаешь?

— Ты уже передумал?— шепнула чуть слышно.

Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.

Отстранился, дёрнувшись, спросил:

— Ты... Ты делаешь это, чтобы я отпустил?

Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:

— Дурак ты, Марк... Ничего не понимаешь...

Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на "ты", как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением...

Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной, рукой.

Я же люблю тебя, дурака... Как ты не понимаешь это? Просто люблю... И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда... Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твёрдолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться... Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда... Навсегда, Марк...

Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.

Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.

Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..

* * *

Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.

Она сама отдалась ему!

А он — взял!

Он быстро оделся, затянул ремни сандалий, накинул на плечи тяжёлый плащ без застёжки, с крепким кожаным шнурком.

Рассвет только занимался и все ещё спали. Дежурный указал ему, в какой палатке разместили гостя с его людьми. Трибун Ацилий спал чутко и проснулся от одного прикосновения, словно и не спал, ждал, что разбудят. Смерил долгим внимательным взглядом глубоких чёрных глаз:

— Что?..

Марк присел на корточки, глядя исподлобья.

— Забирайте её, прямо сейчас, собирайтесь и уезжайте... Уезжайте, пока я не передумал...

Марций поднялся на ноги, собираясь уходить, но трибун уже всё понял и сидел, глядя снизу:

— А деньги? Сколько я должен вам?

Марций обернулся к нему медленно:

— Приятные слова — "должен вам"...— улыбнулся,— Нисколько! Не надо мне ваших денег, просто забирайте её и уезжайте... Меня не будет, а она спит... Уезжайте...

Уже в самых дверях трибун позвал вдруг:

— Марций!..

Обернулся полубоком, глядя в лицо, похожее на неё, в знакомые чёрные глаза:

— Да?

— Ничего...— трибун покачал головой,— Ничего...

И лишь на выходе уже до слуха донеслось последнее слово: "Спасибо", вызвавшее усмешку.

Дежурный легионер смотрел удивлённо, когда Марций взял у коновязи неосёдланную лошадь, но не остановил. Небо заметно посветлело и звёзд уже не было видно, в лагере проиграли последнюю ночную стражу, будя всех. Начинался новый день, в котором ему уже не будет места.

Он гнал лошадь в галоп, глотая землю копытами, мир летел навстречу, новый и яркий, живущий утром, началом нового дня. Всё быстрее и быстрее. Где-то здесь была река.

Со всего размаху лошадь влетела в воду, запнулась о камень и полетела вперёд, опрокидывая ненадёжного седока. Марк упал в воду, ударился виском о камень и почувствовал, как голова закружилась. Ещё мгновение назад он жил стихией ветра, теперь всё сменила вода. Утренняя, холодная. Тяжёлый плащ обмотался вокруг тела, тянул вниз, давя горло. Марций даже не сопротивлялся, не пытался выбраться наверх, руки сами взбивали воду, поднимая тучи брызг. Шнурок плаща впился в кожу на шее, перехватывая дыхание.

Ну и пусть! Пусть! Он ведь хотел этого...

* * *

И на этот раз ему не повезло. Конечно же, он не утонул. Утренние рыбаки заметили брызги издалека, успели спасти его, вытащили на берег задыхающегося, невменяемого. Долго пытались растормошить, привести в чувства. Поймали мокрую лошадь, посадили на неё мокрого же Марция, и отправили от реки восвояси.

Он долго сидел на триподе перед палаткой, тряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, а Фарсий был рядом, заглядывал в лицо, долго говорил одно и тоже, а оно не доходило до сознания.

— Где ты был?.. Где был?.. Я искал тебя... Везде искал, куда ты делся... Где был?.. Почему мокрый?..

Марций кашлял, держась рукой за горло, внутри всё болело от воды, попавшей в горло, говорить было тяжело, да и голос получался сиплым, еле слышимым.

— Не...— махнул рукой Фарсию,— Не мельтеши...

Фарсий замер на момент, потом спокойнее уже заговорил:

— Они уехали утром.— Марк поднял на него глаза, кашлянул, поморщившись,— Ты отпустил её, да?— согласно качнул головой,— Она не хотела уезжать, хотела с тобой попрощаться... Где ты был?

— Всё, Гай, хватит, я устал...— хотел добавить, "я чуть не умер, это бывает не часто...", но поднялся, заглаживая рукой мокрые волосы, влажный плащ давил на плечи, одежда облипала тело,— Значит, уехала... А уехала, так уехала... Прямой дороги...— развернулся и ушёл. Фарсий лишь сокрушённо покачал головой.

* * *

Через два месяца легат с началом нового сезона повысил декануса Марция в звании, а ещё через два месяца избавился от него, отправив по приказу в действующий легион в Галлию. У Марция началась новая жизнь, жизнь напряжённая, связанная с боями, походами в дозор, идущая близко со смертью и риском. В такие дни он мало думал о прошлом, злился на легата, отправившего его сюда, и часто просто замыкался в себе, казался всем молчаливым и одиноко угрюмым.

В течение года он получил лёгкое ранение и заработал авторитет в своей центурии и легионе. А через год в его легион перевели Лелия, уж какую ошибку допустил он или на какое соглашение пошёл с легатом, Марций от него так и не узнал. Дань злой судьбе — Лелий оказался центурионом в одной когорте с Марком, они часто виделись, ходили в бой и даже разговаривали друг с другом, но ни один из них ни разу не заговорил о прошлом. Пусть и не связывали их дружеские и даже товарищеские чувства, но знакомое лицо увидеть в чужом месте было всё одно приятно.

События, связанные с патрицианкой Ацилией, потихоньку уходили в прошлое, иногда лишь возвращались в бессонные тягучие ночи глухой тоской и невыносимой сердечной болью. Он не увидит её, он никогда её не увидит. И казалось даже, что и не было её совсем в его жизни, что прошлое это — далёкий сон, что забывается утром или через несколько дней, но всё равно — забывается. И он ждал, когда он забудется. Ждал и не мог дождаться, и не терял надежды дожить до этого когда-нибудь.

* * *

Этот бой был тяжёлым, пожалуй, самым тяжёлым в его жизни. Они потеряли многих, а скольких оставили ранеными на месте боя. И откуда они взялись, эти галлы? Появились так неожиданно, как гром среди ясного неба. Злые, лохматые, с оскаленными зубами. И Марку показалось тогда, что ожили его кошмарные сны, и озноб побежал по спине, заставляя сердце сжиматься.

Он получил ранение в ногу, стрела вошла в бедро чуть выше колена, хорошо ещё, что не сломала кость, видимо, металлические застёжки птериг, спускающихся юбкой с пояса, приняли на себя ударную силу стрелы и сменили её направление. Марк обломил её у тела, чтоб не мешала ещё в бою, тогда он даже не почувствовал боли. Сейчас же боль оплывала, словно стекала с головы и уставших рук вниз, скапливалась там; нужен был врач, чтобы унять эту проклятую боль, вырезать этот наконечник, но до него ещё надо было добраться.

Марк хрипло выдохнул, теряя равновесие, попытался устоять на ногах, но не смог, сил не было. Он положил раненого Лелия на землю, расправил затёкшие плечи, лопатки. Лелий всегда был тяжёлым, а сейчас — просто не подъёмным! Но он всё равно его не бросит... Не бросит... Не бросит...

Покачал головой, тяжело прикрывая веки. На Лелия старался не смотреть, не мог видеть его огромные раны на груди. Галлы окружили его в бою и сумели срезать ремни кирасы... Они на всё готовы, даже на жертвы, чтобы вывести из боя умелого офицера... Смертельная... Она смертельная...

Зачем он тащит его? Всё равно бесполезно...

Лелий зашевелился, хрипло дышал, глотая алую кровь, она пузырилась на губах и в свете заходящего солнца казалась чёрной.

— Оставь меня... Марций... Мне всё равно не выбраться...

Но Марк ничего не ответил, подхватил Лелия под мышки и потащил по земле, отступая назад. Лелий побелел лицом и, кажется, потерял сознание.

Почему их никто не встречает? Почему никого нет? Где остальные когорты? Отправляли же кого-нибудь за помощью, должны были отправить...

Боль в ноге стала нестерпимой, ступить невозможно...

— Господи...

Ноги подкосились, и он сел на землю в бессилии сдвинуться с места.

— Дурак ты, Марций... Ну и дурак...— это Лелий пришёл в сознание.

— Перестань...— буркнул Марций,— Я всё равно останусь здесь... Нас найдут... Кто-то придёт... Скоро наши придут... Мы победили...