Обещай мне вернуться

— Ага.

— Ну вот, будешь с пониманием петь.

Майке еще многое хотелось расспросить у своей новой сестрицы. Но она не успела. Внезапно пришел приказ — в трехдневный срок сворачиваться, передавать недолеченных больных другим госпиталям и переезжать на новое место. Опять трое суток без перерыва гипсовали, грузили, отправляли раненых, паковали вещи и инструменты...

Расставаясь, обе девушки плакали. Обе не знали, куда поедут дальше. Обменялись домашними адресами, Майка даже написала пару раз. Ответ так и не пришел, но она продолжала ждать, втайне надеясь, что Анюта жива, просто письма где-то затерялись.

— Доктор Митя из Одессы

—

"До чего же холодно!" — Майка зябко поежилась и спрятала закоченевшие руки под пуховую шаль. Да, нарушение формы. Да, если бы вдруг нагрянула какая-нибудь проверка, непременно бы нагорело. Но проверок не предвиделось, и девушки надевали поверх гимнастерок шерстяные кофточки: под халатом-то не видно. В палатах топили хорошо, а вот по коридору, где находился пост дежурной сестры, гуляли сквозняки. Уж все окна заклеили, все щели заткнули — всё равно откуда-то дуло. Когда никто не видел, Майка забиралась на стул с ногами и грела руки о кружку с кипятком. Так было теплее. Собранные летом травы кончились гораздо раньше, чем в прошлом году, и приходилось глотать пустой кипяток вместо чая, чтобы хоть чуточку согреться. Майка подышала на замерзшие пальцы и взялась за карандаш — писать письмо.

Здравствуй, Женя!

Нам под госпиталь отдали бывший Дворец пионеров - а до этого, наверное, там какое-то дворянское собрание было. Двери широкие, конференц-зал большой, прям с бельэтажем. Даже артистические уборные есть. Там у нас начальство разместилось, а мы по соседству, в школе.

У нас уже вторую неделю дым коромыслом. Раненых много, и всё больше моряки. Ох и беда с ними! Мало того что режим не соблюдают, так еще и девчонок наших смущают. Вот недавно история была. Собралась Настеныш пол мыть. А там не линолеум, а крашеные доски — умаешься оттирать. По десять раз воду меняешь, потому что эта дурацкая краска тряпку пачкает. Ну так вот. Нагнулась она, значит, а тут морячок идет, из выздоравливающих. Поглядел он на нее и говорит: "Эх, сестренка, не умеешь ты полы мыть! Хошь, покажу, как по-флотски - быстро и чисто?" Настеныш и пикнуть не успела, как он схватил ведро да и со всей дури чохнул на пол. Что было! Под батареей море-океан, тряпка уплыла, на нижний этаж протекло. Морячок в затылке чешет, Настеныш ревет, старшая ругается. Ну, правда, матрос тот порядочный оказался. Признался, что это он ведро опрокинул. Только соврал, что не нарочно, дескать, шел мимо да и запнулся ненароком. Настенышу даже не влетело. А в столовой на потолке так пятно и осталось. А Настеныша девчонки теперь морячкой дразнят.

Моряки целый день играют в домино, это называется "козла забивать". А козел-то у них не простой, а специальный морской. Еще и других научили. Теперь весь госпиталь в морского козла режется. Костяшки домино в этом "козле" не обычные, а каменные, тяжелые. Когда стучат - грохот стоит, что твоя канонада! Моряки песенку поют про козла морского. Я ее уже почти выучила, смешная очень.

Шёл транспорт прямо в Хельсинки,

Но, как поётся в песенке,

Нарвался на подводников козёл.

Знакомыми дорожками,

И с рожками, и с ножками

Под воду он балтийскую ушёл!

Забьём козла, козла, браточки?

Забьём, само собой!

Так стукнем раз и стукнем два,

Точка! Домой!

Майка призадумалась, вспоминая, что же было с морским козлом дальше. Говорили, что этой в песенке множество куплетов, и чем дальше, тем неприличней. Девушка собиралась списать слова, но не решалась никого попросить об этом. Вдруг решат, что она хочет, чтобы за ней поухаживали? И так от кавалеров отбоя нет... "Моряки да летчики — самая бабья погибель", — вспомнила она тетю Тасю.

"Что ж они пели?

Козлы с морской пехотою

Встречались с неохотою,

Слыхали мы, до них она дошла...

Нет, дальше не вспоминалось, несмотря на все старания.

Внезапно с лестницы донесся грохот. Майка вскочила, забыв про недописанное письмо, и побежала взглянуть, что случилось. При свете тусклой лампочки она разглядела силуэт сидящего на ступеньках человека. Худой, длинный, отросшие в госпитале волосы топорщатся что твоя скирда. Чудо в перьях!

Рядом с раненым удобно устроился тети Тасин Рыжик.

— Да-а-а-а... Вот такая жизнь, товарищ кот. И как я теперь эту палку достану? На два пролета ведь спускаться придется. Ну? Что посоветуешь, усатый?

Товарищ кот ничего советовать не хотел. Он лег, поджал лапы, обернулся хвостом, и только желтые глаза в темноте светились. Майка быстро сбежала по лестнице, подобрала укатившуюся палку и протянула раненому.

— Спасибо, — тот взял палку и неожиданно легко поднялся. — По ровному еще ничего, а по лестнице рановато пока. Ничего, завтра опять попробую. Это полезно. Как лечебная физкультура.

— Ох, какие грамотные все стали! — покачала головой Майка.

— А что ж мне не быть грамотным! — он поднял голову, и большущие, в пол-лица, глаза блеснули не хуже, чем у Рыжика. — Я, милая барышня, до войны четыре курса мединститута окончил.

— Серьезно?! — заинтересовалась Майка.

Она смутно припомнила, что этот больной частенько выпрашивал у девчонок лоскутки и нитки. И что сосед по палате как-то с добродушным смехом рассказывал, какой чуднСй сон намедни видел. "И снится это мне, братцы, будто сидит Студент — его все Студентом зовут — и вышивает на пяльцах, как баба! Ей-ей, не вру! Глянул я, чего он там вышивает, — а рисунка-то и нету! Только швы, вдоль и поперек! Ну, думаю, чего-то не того мне сестричка на ночь вколола!"

Когда кого-то поймали в самоволке, этот Студент прочел всей палате лекцию о последствиях венерических болезней. На целых две недели даже самые шебутные раненые попритихли.

А однажды он добровольно работал "анатомическим пособием". Настеныш должна была впервые взять кровь из вены на анализ. И надо ж было такому случиться, что первым пациентом у нее оказался этот, чернявый, со шрамом над бровью. Настеныш уже всю руку бедняге истыкала, а в вену никак попасть не могла. Глаза на мокром месте, руки дрожат, от страха и вовсе соображать перестала. А Студент — ничего, сидит да кулаком работает, как положено.

Майка подошла, поглядела — жалко ей стало. Обоих. Предложила: "Давай я возьму". А больной уперся: "Нет, пускай она. Когда ж ей еще тренироваться? Другой пошлет по матушке, а я — терпеливое анатомическое пособие. И вены у меня хорошие, прямо мечта морфиниста. Ну-ка, курносая, отставить носом хлюпать! Давай еще раз".

"И вправду врач! Как я сразу-то не сообразила! Кто ж еще такое издевательство над собой терпеть будет? А швы, наверное, хирургические были. Как же его зовут? Все Студент да Студент, а имени-то и не припомню!"

— Так точно. На фронт пошел почти готовым хирургом. Разрешите представиться, — он отвесил Майке шутливый полупоклон — военврач Зорич. Дмитрий Зорич. Можно просто Митя. А как зовут мою прелестную спасительницу?

— Майя.

— Красивое имя. Весеннее. Можно на "ты"?

— Можно, — разрешила девушка. — Вообще-то, — она заговорщицки подмигнула, — мы тут все на "ты". Когда начальства поблизости нет. А то по уставу не положено.

— Еще бы! По уставу положено "товарищ Зорич". Или "товарищ старший лейтенант". А ты в каком звании?

— Сержант. После курсов всех младшими сержантами выпускали...

— Трехмесячные курсы-то? — Митя с любопытством склонил голову, совсем как птица-грач, когда хочет клюнуть. И сразу же засыпал вопросами:

— Галопом по Европам? РОКК или настоящие? Учебник какой?

— Краснопольского и Лемберга. Я и с собой его вожу, перечитываю все время, боюсь что-нибудь забыть.

— И шо ты таки боишься забыть? — спросил Митя таким тоном, будто хотел сказать: забыть можно то, что знаешь, чего тебе-то забывать?

Майка слегка обиделась.

— Я не знаю, что делать, если мне не сказали. У нас отделение специализируется на полостных ранениях, а ничего другого я и не видела. Один раз мы с Дашкой сбитого летчика подобрали, когда в другой город переезжали. Дашка — та сразу сообразила, что надо делать. А я растерялась...

Майка рассказала Мите про летчика, не утаив и того, что сама сумку забыла.

— Что ж, бывает, — заметил Митя. — Не ошибается тот, кто ничего не делает. Я вот тоже по глупости да самоуверенности осколок схлопотал. А кто такая Дашка? Твоя подружка?

Майка мотнула головой.

— Не... Это я с ней дружу, а не она со мной. Она вообще ни с кем особо не дружит. Она на фронте была. И орден у нее есть. Знамя. Боевое.

— Знамя?! Ух ты! А она красивая, Дашка твоя?

— Красивая. Выше меня вот на столько. И коса такая толстенная! Каштановая! Вот 23 февраля вечер будет — сам увидишь.

Рыжик, соскучившись, зевнул, поднялся, выгнул спину, потянулся и важно удалился.

— Может, и нам пора? — спросила девушка. — Пошли, а?

Они вернулись в отделение. Майка уселась за стол, а Митя — на табуретку поодаль. Он явно был настроен продолжать такой интересный разговор. Она не возражала.

— Говоришь, по глупости пулю схлопотал... А как?

"Ответит — не ответит?"

— Шо, ви таки желаете поговорить за мое ранение, коллега? Да обыкновенно, как в тылу ранят. На охотников наткнулись.

— На каких еще охотников?

— Истребители на свободной охоте. Летают, ищут, кого бы без опасности для себя расстрелять — вот санлетучку и нашли. Разбили первым заходом паровоз и принялись методически долбить состав. То есть, это я сейчас знаю, как было, а тогда... Ехали, ехали, вдруг встали так, что я чуть не улетел. Понимаешь, перед крупным наступлением,

едем к ГОПЭПу, до вала работы часов десять, не больше. Начальник поезда у нас — занятный такой человечек, Фрол Егорычем звали. Он, знаешь, сперва мне не понравился. Такой... жук. Лысенький, кругленький, пальцы толстые, палочка... И взгляд хитрый. Я, как его в первый раз увидел, подумал — ну точно, завхоз. Оказалось — начальник поезда. Ну так вот, двинулись мы к фронту — и выдают нам на завтрак белый хлеб с салом и сахару. По норме — чуть ли не недельную порцию. Всему личному составу. Я бегом к Фролу Егорычу — как, мол, так? Разве нам столько положено? "Это, парень, не твоя забота. — Но это же для раненых! — А ты у меня для блезиру? Ты тоже для раненых. Кушай, не тушуйся, у тебя уже завтра к вечеру и сальце это, и сахарок пСтом выйдут. Я тебе ручаюсь"...

У Фрол Егорыча вся летучка бегом бегала, и он, даром что с палочкой, умудрялся в трех местах сразу быть. Один раненый на погрузке закровил — так его сразу оперировать, меня позвал ассистентом — я чуть крючок не упустил, на пальцы засмотрелся. Мелькают, как у хорошего пианиста. Я еще думаю, как он будет сосуд искать — а он уже лигатуру завязывает. Шьет, как швейная машинка, щелк, щелк, щелк — и готово. Я потом узнал — он еще на Халхин-Голе медсанбатом руководил. Странный дядька, вроде как и

мухлюет он что-то со снабжением — но не для себя, а для дела... Так об чём это я? А, ну так вот. Налил я себе чаю с сахаром, шмат сала на хлеб положил, книжечку открыл... представляешь — как в мирное время! Да... Ну так вот, только я устроился, вдруг — стрельба, взрывы, моторы ревут, воздушная тревога! Я что? Как все, из двери да в поле. Паровоз дымит, один вагон горит, другой занимается. Они походили, постреляли — и вроде как улетели. Я ж до того попадал только под тех бомбардировщиков, что высыпают бомбы куда-то в нашу сторону и уходят, да под пикировщиков. Те меткие, гады, но три захода сделают, бомбы сбросят — и улетают. И вот лежу это я со всеми в поле — и вот-таки свербит меня, что чай остынет. Ага, нормальный такой военный психоз. Я одного самоходчика помню — из горящей самоходки выскочил целенький, а потом вдруг приспичило ему вернуться — ах, у меня там голенища сапог остались новые, сгорят. Ну, и вернулся — сразу в медсанбат, ожоги, пять пуль, два осколка. По счастью, всё по мелочам — то есть ни сепсиса, ни ампутаций, и глаза целы. Вот он себя ругал целыми днями — понесло, мол, дурака за сапогами. И у меня так же. Желудок бунтует, жрать требует:

"Ша, хозяин, если я-таки правильно ошибаюсь, ты мне сала обещал, а где оно? Имей стыд, я точно знаю, мне Мозг докладывал. Где обед, я тебя спрашиваю?!"

Майка прыснула в ладошку: "Мне Мозг докладывал! Смешно! Надо запомнить".

— Надоело лежать, — продолжал Митя, — тогда встаю себе, говорю, не пора ли, мол, отбой делать? И к вагону. А тут из-за леса опять пара "мессеров". И тут на меня другой психоз напал — ступор. Стою я посреди чиста поля, и смотрю, как один "мессер" прямо на меня заходит. Мне орут: "Ложись!" — а у меня ноги не слушаются. Он на меня, и дает очередь, впереди пыль фонтаном. Я, в общем, понимаю, что ложиться надо, а сам стою и смотрю, как дурак. Тут меня и накрыло. Боль адская, а орать не могу — дыхания нет совсем. Когда меня под руки-ноги подхватили — вообще свету белого не взвидел. Более-менее прихожу в себя — слышу: "Новокаин! Скальпель! Зажим!" — и чувствую, наш начальник у меня в груди копается. "Что, говорит, герой, очухался? Я с Халхин-Гола воюю, истребителей не раз повидал. Они и два, и три раза вернуться могут, таких вот идиотов выслеживать. Хорошо, что промахнулся по толпе народу, а то метров на пятьдесят дальше — были б убитые".

Он мне нотацию читает, а я лежу и ответить не могу. Дышать всё еще тяжко.

"Повезло, — говорит, — дурню — ребра целы. А то у нас вагон с инструментами сгорел, что осталось, со всего поезда набирали. И с ребрами я б тебе ничего не сделал".

А сам шьет уже, я слышу, как иглодержатель щелкает.

Потом за колено взялся, крякнул так нерадостно, я ему: что, мол, с коленом? А он — спите уже, коллега, обработаю я всё. И как-то я с обезболивания да морфия и задремал. И встали мы, как я понял, ни тпру, ни ну. Сзади к нам в затылок следующие поезда пристраиваются, паровоз разбит, путь поврежден, дороги поблизости нет. Меня как раз с началом наступления в ГОПЭП-то и сдали. А там... ну сама посуди, срок для ПХО

пройти успел, да еще у меня легочные осложнения в ближайшей перспективе. Вот и сложили колено так, чтоб ампутировать не пришлось. Пневмония — штука коварная, она и в мирное время прооперированных уносит за милую душу. Но тогда я об этом не думал, просто лежал и ждал. Все работают — а я бездельничаю...

— Понятно... А почему ты так смешно говоришь?

Митя насмешливо прищурился.

— Да потому, милая барышня, что пегед вами — типичный одэсский евгэй! Шо ви таки себе думаете — это смишьно? В Одессе, на минуточку, все так говорят.

Он поднялся и похромал в палату.

Через несколько дней, пробегая по коридору, Майка услышала, как за дверью палаты кто-то громко, с выражением, очень красиво читал "Сирано де Бержерака" Ростана. Майка даже задержалась на секундочку.