Главная роль

Как им живется в богатых имениях? Об этом он был наслышан. Работают на износ. Дня не проходит, чтобы кого-нибудь не сразил солнечный удар или болотная лихорадка. Грязные, полуголодные, обливаются потом на пастбищах, пахотах, в каменоломнях. Получают плети за малейшую провинность. Часто работают в кандалах. А когда заболеют или состарятся, их продают вместе со всякой рухлядью.

Разумеется, он не в силах отменить рабства. Но кое-что сделать может.

Он уже знал, какой указ предложит подписать императору.

— Надо узнать предыдущие примеры, — повторил Гефест.

— Нет, — возразил Максим. — Пусть Нерва подаст пример следующим правителям. Детей свободных граждан, обращенных в рабство, отпускать на волю без выкупа.

В двери заглянул раб, принесший ответ Марцелла.

"Волнения на Рейне — не новость, — писал сенатор. — Разрозненные племена объединяются. Нужны укрепления по всей границе. Деревянный частокол, сторожевые башни, ров, вал. И не только они. Главное — дороги. Дороги, по которым можно быстро подвести пополнение, доставить продовольствие.

На все нужны деньги. Тот, кто экономит на обороне границ, добровольно продает себя в рабство".

Максим хмыкнул. "Метко сказано!"

Взял стиль (стило?) — отточенную палочку для письма и жирно выдавил на воске: "АРГУС". (Вольноотпущенник Аргус ведал казной. Без его согласия не удавалось потратить ни асса.) Продолжил читать ответ Марцелла:

"Легионерам не выплачивают жалование. Это грозит дезертирствами и бунтами. Расходы на содержание войска необходимо увеличить".

Максим обвел имя Аргуса рамочкой, а внизу нарисовал череп и кости.

"И последнее. Во главе верхнегерманских легионов должен стоять наиболее опытный, наиболее преданный, наиболее энергичный военачальник. Из всех возможных претендентов на эту должность, я бы назвал одного"...

Максиму на мгновение заложило уши, как бывало, когда удар бестиария достигал цели. Чувствуя, что собственный голос звучит как-то странно, Максим прочитал вслух:

— Марк Ульпий Траян.

Поймал недоуменный взгляд Гефеста, откашлялся, произнес твердо:

— Марк Ульпий Траян.

Дочитал письмо. "О назначении Траяна я сам переговорю с императором. Твоя задача — уговорить Аргуса".

...Максим с Аргусом ладили скверно и, едва встретившись, сразу перешли на крик.

— Опять? — грохотал Аргус. — Опять расходы? Казна не бездонна.

Он начал загибать короткие, сильные пальцы:

— Наши расходы: мы понизили налоги — раз; уменьшили сборы с завещаний — два; возводим новый Форум — три.

Актер в свою очередь принялся загибать пальцы.

— Доходы в казну: от золотых приисков Иберии и Далмации — раз; от лесов Нумидии — два; от стекольных заводов Александрии — три; от императорских поместий в Умбрии и Испании... от полей в Египте... от...

Аргус слушал, гневно вцепившись в собственный подбородок. Этот чужеземец успел все разузнать! А где сам не успел, вольноотпущенника послал. Тот хоть и хромой, а везде поспевает.

Победа осталась за Максимом. Вскоре указом императора был установлен alimenta — фонд для содержания и воспитания покинутых и осиротевших детей.

Затем император повелел купить земли на шестьдесят миллионов сестерциев и раздать беднейшим крестьянам.

Потом была создана государственная курьерская служба. Письма начали доставлять бесперебойно.

Расходы на содержание войска были увеличены. Германские легионы возглавил Марк Ульпий Траян.

Месяц летел за месяцем. Зиму сменила весна, весну — лето...

— Прочти письмо, — позевывая, сказал Гефест.

Максим с отвращением посмотрел на стол, заваленной грудой свитков.

— Завтра.

— Письмо-то адресовано не императору, — вкрадчиво заметил Гефест. — Тебе.

Ранней весной Сервия с Игнемой перебрались на виллу в Фалерно. Расстояние увеличилось, но переписка не прекращалась.

Максим порывисто схватил папирус, лежавший на краю стола. На печати была выдавлена ветвь лавра. Актер торжествующе улыбнулся: это была полная победа над Марцеллом — не далее, как сегодня, сенатор похвастался, что получил семнадцать писем. Максим позволил себе небрежно улыбнуться: сам отвечал уже на восемнадцатое. И вот теперь сломал печать на девятнадцатом.

Он ушел в другую комнату и развернул свиток.

"Сервия Марцелла — Максиму.

Рада узнать, что ты здоров. Значит, моровое поветрие, о котором здесь все шепчутся, существует только в воображении сплетников. Твое письмо меня успокоило, а потом и брат подтвердил, что страшиться нечего".

Максим на мгновение поднял глаза от свитка. Читая письмо, отчетливо слышал голос Сервии. Представлял, что лицо ее остается серьезным, только в светлых глазах тенью проходит улыбка.

Ему хотелось целовать ее глаза, и волосы, впитавшие аромат солнца и моря, и позолоченные загаром руки. Хотелось видеть ее подле себя — каждый час, день, всю жизнь.

"Надо испросить позволения императора. Хоть на два дня вырваться из Рима".

Он снова склонился над письмом.

"Минувшую неделю я провела в Неаполе, у сводной сестры моего отца. Сознаюсь: не люблю ее, но люблю ее гостей, а главное, сам город. Полагаю, Неаполь более всех италийских городов проникнут греческим духом. (А для меня слово "греческий" соответствует слову "прекрасный".) В самом деле, этот город, единственный во всей Италии, может соперничать с великим Римом, а в чем-то — и превзойти его. Во-первых, Неаполь стоит на берегу моря, так что мраморные дворцы и храмы отражаются в волнах. Во-вторых, в нем нет тесноты и сутолоки Рима, а термы и театры не менее великолепны. В третьих, там проходят самые блистательные музыкальные и поэтические состязания. В-четвертых...

Но неважно. Я упомянула о своей поездке только потому, что в Неаполе впервые услышала твое имя от посторонних".

Максим недоуменно сдвинул брови и продолжал читать.

"Представь, мы возлежали за обедом. Гостей было ровно пятнадцать — тетя всегда пренебрегает правилом созывать от трех до девяти человек (от числа Граций до числа Муз). Я слушала Аполлония Тианского... Не могу не написать о нем, удивительная личность! Говорят, он понимает все языки и умеет проходить сквозь стены. (Просить его показать подобное ради забавы я не осмелилась. В нем есть нечто, внушающее почтение). При Домициане он был обвинен в колдовстве, осужден, но сумел бежать из тюрьмы. (Одно это заставляет верить меня в его невероятные способности; еще ни один человек не мог бежать из Туллианума). Теперь, когда император Нерва возвратил философов из изгнания, Аполлоний направляется в Рим.

Говорит он живо и необычайно трогательно, призывает людей поддерживать друг друга, чураться зависти и клеветы. Обычные рассуждения философа? Да, но задевающие сердце. (Не знаю, правда, — всякое ли?) Но более всего меня поразило учение о том, что души умерших могут возвращаться к жизни в ином облике — людей и даже животных. Поэтому непозволительно никому причинять вред. Сам он, в подтверждение этого, даже не ест мяса. Что-то подобное я уже читала у Пифагора, теперь непременно хочу посмотреть внимательнее".

Максим несказанно поразился. Он-то наивно полагал, что идея "переселения душ" зародилась на Востоке и в древности на Западе не проповедовалась.

"Извини, я отвлеклась. Заслушавшись Аполлония, я не сразу обратила внимание на сетования Луциллы. (Муж ее владеет обширными поместьями на юге Кампании, лучшими оливковыми рощами во всей Италии, что дает Луцилле несомненное право глядеть на всех сверху вниз). Видишь, я ничему не научилась у философа, если готова осуждать людей!

Так вот, последний указ императора поставил несчастную Луциллу на грань разорения. Она вынуждена была без всякого выкупа освободить четверых рабов, оказавшихся детьми свободных граждан! Представляешь?! Двадцать лет поила, кормила. И кто теперь возместит затраты? (О том, что бедняги еще детьми работали наравне со взрослыми — а как работают у Луциллы, я знаю — она конечно, не вспомнила.) Я тихо радовалась — и освобождению бедолаг, и досаде Луциллы, как вдруг услышала:

"Конечно, указ принят по подсказке того, безродного. Сам ничего не имеет, и других норовит разорить".

Боюсь, я не слишком любезна: сразу предположила, что "безродный" — ты. Подтверди, позволь гордиться тобой.

Возможно, по скромности, ты захочешь отрицать? Напрасно. Твое имя было названо. Увы, не с похвалой.

Впрочем, брань одних равна восхищению других. А все, бранящие императора, заодно поминают и тебя. Представить не могла, сколько нареканий вызывает кроткое правление Нервы. Ему, оказывается, не могут простить скромности и воздержанности.

Еще бы! При таком правителе и подданным приходится себя ограничивать. В самом деле, во времена Домициана муж Луциллы мог купить столешницу из цитрусового дерева, поставить в атрии колонну из оникса и подарить жене одежду, расшитую жемчугом и янтарем. И главное, похвастаться этим перед соседями. (Богатство должно вызывать зависть, иначе — зачем оно?)

А теперь? Как осмелиться лишний раз щегольнуть богатством? Ведь создана целая комиссия по надзору за общественными тратами.

Этого не прощают ни Нерве, ни тебе".

Максим снова оторвался от письма. Несмотря на шутливый тон Сервии, ощутил ее беспокойство. Дочитал последние строчки.

"Слышала, актерам вновь дано позволение выступать в театрах. Удалось ли тебе увидеть "Антигону" и "Прометея"?

Бесполезно писать, как я скучаю. Подозреваю, что тебе, в лихорадке дел, скучать не приходится. Радуюсь этому и горюю. Жду тебя. Каждый день и каждый час".

Максим сидел, подперев руками голову. После полученного письма желание увидеть Сервию становилось все нестерпимее. Но сейчас горячке нетерпения сопутствовал холодок тревоги. Если даже в Кампании поднимается глухой ропот... Растет возмущение императором...

Максим выпрямился. На пороге стоял Гефест, придерживая за плечо Энтелла.

* * *

Стряхнув руку Гефеста, секретарь Домиции проскользнул в комнату. Вольноотпущенник, чуть помедлив, повернул назад. Глаза его были полузакрыты. Максиму показалось, что Гефест толком и не проснулся.

Актер удивился. Энтелл мог явиться только по воле Домиции. Максим недоумевал, зачем понадобился Августе? До сих пор она ни разу не вспомнила о его существовании. Они не встречались даже случайно: Максим неотлучно находился при императоре, а Домиция не бывала на Палатине. Бывшая императрица поселилась в Каринах, самом богатом и аристократическом квартале города.

Несколько мгновений оба секретаря испытующе рассматривали друг друга. Затем, повинуясь приглашению, Энтелл сел. Максим обошел стол, тоже намереваясь сесть, но так и остался на ногах, услышав:

— Августа Домиция послала меня проститься.

Максим оперся обеими руками о столешницу и молча уставился на Энтелла.

— Нынче вечером она отправляется в свое поместье, — самым естественным тоном продолжал секретарь Августы.

— Нынче вечером? — с ударением переспросил Максим.

Повернулся к окну. Тьма во дворе стояла кромешная — наступила уже середина ночи.

— Ночью путешествовать приятнее, — любезно пояснил Энтелл. — Меньше суеты на дорогах.

Максим вообразил величественный кортеж Домиции. Изящные экипажи, слуги с факелами, всадники конвоя. Августа выезжает из города. Движется достойно, чинно... Только чересчур поспешно. Пусть Энтелл не уверяет, что ночью путешествовать приятнее.

Этот внезапный отъезд похож на бегство.

Августа бежит! От какой опасности? Что может пугать неустрашимую Домицию?

Максим лихорадочно искал объяснение. Неужели он прозевал мятеж? Неужели недовольство императором успело перерасти в смуту? Или взбунтовались легионы на границах?

Максим чувствовал, что далек от разгадки. Восстание грозит бедой императору, но не Домиции. Почему же Августа бежит из города?

Энтелл, не сводя с Максима упорного взгляда, промолвил:

— Августа Домиция приглашает тебя, прорицатель, в свое поместье.

Максим ответил не сразу. Означало ли приглашение Августы, что неведомая опасность угрожает и ему?

— Поместье расположено у подножия Альбанской горы, близ древнего города Альба-Лонга. Ранее оно принадлежало Домициану — теперь Домиции, — пояснил Энтелл.

— Поблагодари Августу... — ответил Максим.

Выжидающе умолк. Захочет ли Энтелл высказаться откровеннее?

После секундной заминки, секретарь императрицы сказал:

— Уверен ли ты, что найдешь дорогу? Не лучше ли тебе уехать прямо сегодня, с друзьями Августы?

Максим еле слышно присвистнул. Это уже не просто предостережение. Это попытка его спасти!

— Я не могу покинуть Рим, не испросив позволения императора.

— Надеюсь, ты понимаешь, что значит приглашение Августы, — Энтелл выдержал внушительную паузу. — Госпожа тебя ценит...

"И хочет уберечь от беды", — мысленно договорил за Энтелла Максим.

Секретарь Домиции ждал, пока прорицатель соберется с мыслями.

— Поблагодари Августу, — ответил Максим. — Буду счастлив увидеть ее... чуть позже.

Энтелл поднялся.

— Не медли. Иные дела лучше не откладывать. Боги прерывают человеческую жизнь внезапно...

— Да, — сказал Максим. — Понимаю.

— Надеюсь, что понимаешь, — подчеркнул Энтелл.

Они помолчали.

— Прощай, — сказал Энтелл, — жаль, что не едешь с нами.

"Можешь не успеть", — расшифровал Максим.

Уже в дверях Энтелл обернулся, добавил:

— Да, ты знаешь... Петроний Секунд схвачен.

Уставший Максим не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Петрон...

И замолчал. Вспомнил: Петроний Секунд участвовал в заговоре против Домициана! Именно он поставил к дверям императорской опочивальни "надежных" часовых — ни одного крика не услышали.

— Петроний Секунд схвачен? По чьему приказу?

— Касперия Элиана, разумеется.

Вот оно что! Элиан решил-таки свести счеты с убийцами. Вот почему Домиция торопится уехать. Петронию Секунду прекрасно известно об ее участии в заговоре. Если дознается Элиан... "Отважится ли обвинить Августу? — усомнился Максим. — Может, и отважится, чувствуя поддержку девяти тысяч солдат".

— Теперь сам решай, что делать, — сказал Энтелл. — Прощай.

Спустя мгновение занавеси сомкнулись за его спиной. Максим возвратился к столу. Сел, опустил подбородок на переплетенные пальцы.

Что заставило Элиана взбунтоваться именно теперь? Иссякло терпение? Нет, такой, как Элиан, зря голову под топор не положит. Просто начальник гвардии понял: настал его час. Осмелевшие сенаторы уже не слишком горячо поддерживают Нерву. Преторианцы клянут императора.

Даже если Элиан не сознавал всего этого отчетливо, должен был чутьем военачальника ощутить: пора. Вперед, в атаку!

Максим потер лоб. Августа решила бежать ночью, значит, утром можно ждать расправы. Следует немедленно предупредить остальных.

Он поднялся. Не знал, известил ли кого-нибудь Энтелл, но решил, что лишнее предостережение напрасным не будет.

Кто еще участвовал в заговоре? Клодиан, помощник центуриона Септимия. Отправить к нему гонца? Бессмысленно. Клодиан прежде других должен был узнать об аресте Петрония Секунда. Сообразить, чем это грозит ему самому. Если не сумел вырваться из лагеря, уже ничем не поможешь. Стоит Петронию Секунду назвать Клодиана, солдаты расправятся с ним прямо в лагере.