Однако... несмотря на все это, д'Артаньян не мог заставить себя вывести отношения с прекрасной Констанцией на новый уровень! Он всегда помнил о том, кто такой он сам в этой стране. Ни на секунду не забывал он, что, случись ему провалиться, быть рассекреченным, последствия для всех людей, окружавших его в Париже, могут быть самыми плачевными. Безусловно, Атос, Портос и Арамис вывернутся из-под удара: они мужчины, у них есть шпаги и надежная защита в лице капитана де Тревиля. Но Констанция! Кто спасет ее?! Кто поможет этой женщине?! Королева? Сомнительно. Скорее всего, ей предстоит пройти все круги ада, предназначенные узникам Бастилии. Д'Артаньян помнил это.
Помнил — и не мог позволить себе сблизиться с прекрасной галантерейщицей, пленившей его сердце...
— О чем задумались, дружище? — долетел до него голос афроанжуйца.
Разведчик вздрогнул и оборвал свои мрачные мысли.
— Я задумался о том, почему вы, Портос, так нерегулярно наливаете мне портвейн! — ответил он с улыбкой, и мушкетер, расхохотавшись, наполнил его стакан.
Друзья сидели подле раскрытого окна и смотрели, как с темнеющего парижского неба сыплется теплый июльский грибной дождичек, смывая с красных черепичных крыш дневную пыль и веселыми скороговорками перешептываясь в коленах водосточных труб. Тучи висели высоко и заходящее солнце, поднырнув под их нижний край, поблескивало на отмытых окнах и витражах. Кусты жасмина, сполоснутые небесной влагой, источали нежный аромат, и улица Старой Голубятни в кои-то веки пахла свежестью...
Д'Артаньян поднял стакан.
— У меня есть прекрасный тост, Портос! Давайте выпьем за... Париж!
— За Париж! — воодушевленно отозвался арап. — За город, ставший родным для нас, что бы там ни говорил этот коренной парижанин... Кстати, д'Артаньян, вы не знаете, куда запропастился Арамис? Я не видел его уже дня три!
— Я тоже, — ответил разведчик, опрокинув стакан.
— Ну и бог с ним! — махнул рукой чернокожий мушкетер. — Вечно у него какие-то тайны! О чем мы говорили? Ах да! О Париже! Я говорю, что мы порой ворчим на Арамиса за то, что он всех нас считает недостойными провинциалами, понаехавшими, как он выражается, к нему домой, но подчас мне кажется, что где-то он прав! В последнее время в Париже действительно стало совершенно невозможно жить...
— Даже не говорите, Портос, — согласился с ним псевдогасконец. — Ваша правда! Все, буквально все лезут в Париж, как будто он резиновый. Можно подумать, здесь медом намазано. А на самом деле — ничего особенного, город как город.
— Да будет вам, д'Артаньян! Коль это и в правду так, то почему же вы сами сюда приехали?
— Да как вам сказать. Скучно у нас в Гаскони. Очень скучно. Культурная жизнь едва теплится. Молодежи некуда податься. Ни фига ж нет! Ни театров, ни библиотек. Всего-то развлечений — в церквушке в воскресенье попеть да вечерком с гугенотами стенка на стенку сойтись. Вот и бежит молодежь в Париж. Оставляет провинцию. Скоро, я чувствую, ни в церкви тусоваться, ни гугенотов строить в Гаскони совсем некому будет.
— Беда! — Портос сочувственно качнул огромной кучерявой головой.
— Ну а вы-то сами зачем из Африки в эти палестины пожаловали? — поинтересовался д'Артаньян.
— Ну со мной-то все понятно! Вот Вы, д'Артаньян, хотели бы в зверинце жить?
— Жить в зверинце? — не понял лазутчик. — Нет, не хотел бы.
— Вот и никто не хочет! И я в том числе. Ну посудите сами. — Портос отставил стакан в сторону и загнул один палец. — В Африке — жирафы.
— Да ну! — изумился д'Артаньян.
— В Африке — гориллы.
— Иди ты!
— В Африке большие, злые крокодилы. — Афроанжуец загнул третий палец. — А кроме того — змей до чертовой матери, страусы, львы, павианы, гиены, мухи цеце, лошади полосатые! — Пальцы закончились, но чернокожего мушкетера уже понесло. — Как, д'Артаньян?! Как в этом зверинце выжить человеку?! А малярийные комары! Господи, д'Артаньян, да в Париже ласточки меньше, чем в Африке малярийные комары! А другие разносчики желудочно-кишечных заболеваний?! Там их — тысячи! Санитарно-эпидемиологическая обстановка в Африке хуже чем на кладбище, д'Артаньян! И я должен там жить?!
— Ну-у... — протянул псевдогасконец.
— А ведь я — цивилизованный человек! Я воспитывался в христианской миссии, пока уроды из соседнего племени не сожгли миссию и не сожрали миссионеров. Да я ж по-французски говорю лучше вас, д'Артаньян! Да я ж всего Шекспира наизусть знаю! — Арап подхватил салфетку и, сдавив петлей горлышко бутылки, захрипел с трагическим надрывом, закатив глаза к потолку: — Офелия! О нимфа!
Д'Артаньян мысленно зааплодировал, хотя чутьем профессионального разведчика и нащупал некое несоответствие текста действию.
— И к тому же, как мы с друзьями зовемся здесь? Портос! Атос! Арамис! Это сильно! Это звучит! Ну и д'Артаньян тоже, конечно, хорошее имя! Тоже звучит! А как мы с друзьями звались в Африке? Лялямба, Пусамба и Шимамба! Один за всех и все за одного!
— Простите, Портос, я не разобрал: кто за кого? — удивился д'Артаньян.
— Один за всех и все за одного, — пояснил афроанжуец. — Это у нас в детстве был такой боевой клич, или, если угодно, девиз. Лялямба! Пусамба! Шимамба! Один за всех и все за одного! У-лю-лю-лю-лю-лю-лю! Ах! Простите, д'Артаньян, забылся. Детство вспомнил. Помню, едва успевали с утра набедренные повязки натянуть, как тут же на улицу, во двор неслись мяч гонять ну или соседнее племя.
— А что, отличный девиз! — Лазутчик восхищенно качнул головой. — Надо будет поговорить с Атосом и Арамисом. Нам такой девиз будет очень кстати. С таким-то девизом мы бригаду де Жюссака враз разгоним! Один за всех и все за одного! — повторил он. — Прекрасно!
— Вы, правда, так считаете? — Портос застенчиво посмотрел на него.
— Ну разумеется, три тысячи чертей!
— Здорово! А я вот пару лет назад предлагал капитану де Тревилю взять боевой гимн моего племени в качестве походного марша для нашей роты. Да что-то он к этой идее отнесся без малейшего сочувствия.
— Ну так это ж не для роты! Только для нас четверых. Один за всех и все за одного! Звучит! Ну а что же стало с вашими товарищами...
— Лялямбой и Шимамбой? Да чего с ними стало-то?! Обычная история — сожрали их. Лялямбу — соседнее племя, каннибалы мерзостные, а Шимамбу — большие злые крокодилы, когда полез купаться в неположенном месте. В наших краях история самая обычная, уверяю вас, д'Артаньян! Смертность у нас просто астрономическая! Почувствовал я, что таким вот образом тоже в лучший мир рискую вскорости отправиться. А мне, земеля, если честно, и этот мир пока еще не опостылел! Зачем мне лучший? Я доволен тем, что есть! Мне лучшего не надо! Взял я, получается, шпагу, оставшуюся от папки моего, кое-какие родительские сбережения, сел на лошадь полосатую, да и отправился в дальние края искать счастья и благополучной, обеспеченной старости. Сначала на севере Африки искал. Не нашел. Нету в Африке счастья — ни на севере, ни где бы то ни было еще! Переправился тогда через пролив, Геркулесовыми столбами именуемый, и оказался в Европе. Тоже не сахар, конечно, но определенный прогресс налицо. По крайней мере, людей уже никто не ест. Хотя еще и поджаривают. В стране Испании мне не особенно понравилось. Больно уж народец фанатичный! Совсем ошалели от своей Реконкисты! Готовы бросаться на любого, кто отличается от них цветом кожи. Натуральный расизм, блин! Помыкался я в этой самой Испании да и двинулся по направлению к Франции. Франция мне понравилась гораздо больше! Как-никак моя вторая родина после Лимпопо! Добрался я до Анжу, отыскал отцовское поместье и убедился, что гнездышко наше родовое по-прежнему занято могущественными врагами, вынудившими моего отца бежать в Африку...
— И вы не смогли с ними справиться?! — поразился д'Артаньян.
— Один? Без помощи? Без связей? Да практически даже без оружия? С одной отцовской шпагой?! — воскликнул арап. — Ну, земляк, ты меня поражаешь! Храбрость это конечно же прекрасно, но только когда она соседствует с осторожностью и благоразумием. А идти в одиночку против целой кодлы могущественных врагов со связями как в Анжу, так и в столице, не имея никаких тылов — это не храбрость, а безумие!
— И что же вы сделали?
— Направился в Париж, что же еще можно было сделать! Оставил свое родовое гнездо в руках врагов, веруя, что однажды приеду сильным и беспощадно отомщу отцовским обидчикам, вернув себе свои законные земли. В столице долго без работы мыкался. Едва с бандитами не связался, да попался как-то раз на глаза капитану де Тревилю, который и пригрел меня в королевской гвардии. Первые два года у Атоса в духах ходил, пока не выучился под его началом фехтованию и стрельбе, настоящей верховой езде и всему остальному...
— А лошадь-то куда делась полосатая? — спросил д'Артаньян.
— Известное дело куда! В королевский зверинец пришлось сдать. Ну не вписывалась она в эскадронную палитру! — Портос вздохнул. — Никак не вписывалась... — Чернокожий мушкетер приложился губами к стакану, но, обнаружив, что тот пуст, взял со стола бутылку и накапал портвейну себе и д'Артаньяну. — Ну, за лошадь, дружище! — поднял он тост.
— За лошадь пьем стоя! — качнул головой разведчик, с натугой разгибая отягощенные портвейном ноги.
Скупая слезинка, скользнувшая по черной щеке Портоса, была лучшим ответом, донельзя более полно выразившим чувства гиганта. Стаканы наполнили комнату ласковым хрустальным звоном.
— Ах, д'Артаньян! — осушив свой кубок, Портос упал на стул и застонал, обхватив голову руками. — Знали бы вы только, как мне не хватает ее! Как мне ее не хватает! Единственная живая душа, подобно мне помнящая Африку! Единственная!
— Ну а кроме лошади-то вы, Портос, кого-нибудь помните из своей африканской жизни? — спросил д'Артаньян немного погодя.
— Неужели вы полагаете, что за шесть лет я позабыл свою семью?! — возмущенно вскинулся чернокожий гигант. — Я помню всех! Всех без исключения! А! Дайте мне еще лет пять-десять сроку! В хорошем смысле этого слова, конечно. Вот выслужу себе достойную пенсию, демобилизуюсь, женюсь на достойной, хорошо обеспеченной дворянке, верну себе родовое поместье, да и перевезу своих из Африки. Если, конечно, их к тому времени еще не скушают. И вообще, д'Артаньян, я думаю, что в скором времени вся наша африканская братия начнет перебираться поближе к Собору Парижской Богоматери. Полагаю, лет этак через двести-двести пятьдесят, ну максимум, через триста семьдесят, нас, африканцев, в Париже будет не меньше чем вас, белых, а то и больше!
Д'Артаньян расхохотался.
— Отличная перспектива, Портос! Просто превосходная!
Отличная, ничего не скажешь, подумал он. Что же будет с Парижем, когда в нем станет не протолкнуться от таких вот Портосов?! А хотя черт с ним, с этим Парижем! Лишь бы черные до Москвы и Вологды не добрались, а в Париже нехай тусуются!
— Ну что ж, дружище! — воскликнул он, взметнув бокал для ответного тоста. — В таком случае, выпьем за великое будущее на берегах Сены всех выходцев с берегов Лимпопо!
— Ура! — воскликнул Портос, вскакивая. — За Лимпопо пьем стоя!
— Только так! — согласился д'Артаньян, поднимаясь на ноги. Именно в этот момент он начал чувствовать, как нечто, исподволь проникшее внутрь, начинает тревожить и беспокоить его.
Сконцентрировавшись, разведчик попытался разобраться в своих ощущениях. Портвейн? Да нет, выпил он не так и много, да и сортир недавно навещал. Нет, не портвейн. Тогда что? Не понимая еще причины своей тревоги, д'Артаньян, тем не менее, испытывал острое желание встать и уйти, не медля ни секунды. Здесь, под аккомпанемент громовых раскатов голоса чернокожего мушкетера, нечего было надеяться серьезно и вдумчиво разобраться в своих чувствах.
Ему, однако, удалось обуздать свое нетерпение, и он просидел у Портоса еще полчаса, слушая его болтовню, и лишь после распрощался с товарищем, условившись встретиться завтра, после караула, в "Сосновой шишке".
Умостившись в седле, д'Артаньян пустил лошадь тихим шагом, а сам погрузился в размышления. Он думал о разговоре с негром, крайне интересном и содержательном. Думал он и о перспективе, нарисованной его товарищем, уверенным, что вскоре все африканцы переберутся в Париж. Псевдогасконец неторопливо ехал по набережной Сены, чьи спокойные летние воды очень романтично серебрил ущербный месяц, и представлял себе переулки Монмартра, запруженные неграми-мушкетерами и неграми-гвардейцами кардинала, неграми-холопами и неграми-женщинами, неграми-менестрелями и неграми-бардами, неграми-художниками и неграми-старьевщиками, неграми-булочниками и неграми-башмачниками. Он представлял, как будет выглядеть Лувр, по коридорам и анфиладам которого будут чинно прогуливаться негры-графы и негры-маркизы, негры-лакеи и негры-фрейлины, негры-герцоги и негры-шевалье. Ему представлялась французская армия будущего, состоящая из негров-драгун и негров-улан, негров-пехотинцев и негров-артиллеристов, а также негров-кавалеристов, величественно и грозно выступающих впереди всех на своих устрашающих полосатых лошадях. Одного вида такого войскового соединения вполне достаточно, чтобы сдрейфила даже армия сатаны! Д'Артаньян представлял себе что угодно, кроме одного: куда же денутся все белые? А куда им деваться-то? Только, пожалуй, в Россию...
Разведчик натянул повод, и лошадь встала как вкопанная.
Ночь мгновенно утратила нежный ореол романтики. Рога месяца как по мановению волшебной палочки обратились в зловещие, остро заточенные клыки, а речка, спокойно колыхавшая его отражение, превратилась в кошмарный поток крови, угрожающе журчащей возле каменных опор моста. Это было оно! То самое чувство необъяснимого беспокойства! Та самая заноза, исподволь проникшая в его сознание при разговоре с Портосом!
Действительно, если прикинуть трезво: может ли случиться такое, что африканцы, если не все, то хотя бы половина, надумают перебраться в Париж или, предположим, во Францию вообще? Да запросто! Если рассказ чернокожего мушкетера правдив хотя бы на треть, Африка действительно такое место, где легче повеситься, нежели жить. А что в таком случае останется делать коренным французам? Да одно и останется — бежать из Франции куда подальше, не нарываясь на межрасовый конфликт! А куда подальше отправятся французы? Разумеется, туда, где больше всего еды! А где больше всего излюбленной французской еды? Там, где больше всего болот! А где больше всего болот? О черт!
Д'Артаньян махнул ладонью по лбу, чувствуя под пальцами ледяной пот. Неужели это и есть искомый мотив французской агрессии?! Неужели все настолько просто?! Неужели вот так, из-за каких-то лягушек, можно напасть на страну?! Обратить в руины города и села?! Осиротить тысячи детей?! Обездолить миллионы людей?! Невероятно! Невероятно!
Несмотря на потрясение, разведчик, твердо державший себя в руках, соображал, что не годится торчать здесь пнем, привлекая ненужное внимание. Обуздав первый порыв отчаяния, он дал лошади шпоры и понесся к дому.
