— И-и...— заинтересовался Игорь, — и как же он?..
Натан усмехнулся. Вот же чёрт... Вот же чёрт, а! Ведь никто, блин, не спросит, а как же...это...разрушенное?.. Что с ним стало?
Никто. И правильно совершенно, ведь оно погибло. Слабое было, вот и погибло.
Я, Игорь, этого человека больше всех на свете ненавижу и...люблю.
"как же он..."
Игорь ждал ответа. Вслух. Больше этого не ждал, наверное, никто.
— Он, — Натан пожал плечами и улыбнулся, — он-то хорошо, а вот стена...
...теперь она разбирает себя сама.
Натан притормозил у сторожки Лукича. Старик открыл окошко и посмотрел вопросительно. Нат протянул огнетушитель.
Лукич нахмурился. Э-э...зачем? Я ж его вам отдал, чтобы...
— Не нужно, — покачал головой Натан, — если я затушу пожар, то никогда не прощу себе этого.
БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!
Леший обвёл взглядом пустующий класс — вроде бы ничего не забыл сделать — и, сунув ноты под мышку, вышел в коридор. Чертыхнувшись, вернулся: ключи от кабинета остались лежать на его столе, да и гитару в подставке поправить не мешало бы.
Под стулом одиноко лежал медиатор. Леш поднял его и сунул в карман джинсов: наверняка же Гордей искать будет, ведь этот медиатор не какой-то там из магазинчика "на углу у вокзала", а самого "арийца" Холстинина, причём полученный прямо из рук гитариста. Круче, наверное, была только зажигалка Сукачёва, бережно хранимая Женечкой. Леш улыбнулся. Эх, дети, дети...для вас-то все эти вещи играют огромную роль, но, поверьте мне, обладание чьим-то полотенцем, напульсником или бутылочкой, из которой пил Кумир настолько не стоит затраченных усилий, что...
— Аггрррхх! — Леш старался в школе не вспоминать нецензурных вещей, даже когда в тысячный раз спотыкался о вздувшийся линолеум и падал на колени. На этот раз получилось, но, твою мать, как же больно!
Леш, морщась, встал и, прихрамывая, стал спускаться по лестнице на второй этаж.
— Здрасьте, Василь Петрович! — старый электрик, уже в куртке и с зажатой в зубах незажжённой сигаретой, уже явно собирался идти домой. — Чего такой смурной?
— Да, — старик махнул рукой. — Директор лютует.
— А-а-а-а...
Многозначительно помолчали.
— Я это...у тебя в кабинете проводку завтра проверю, ладно?
Леш кивнул и, попрощавшись, похромал дальше. Дед сказал, дед сделает. Факт.
Оо-о-о-о!!!! Лестница кончилась!
Тишина. Он любил вечернюю школу — почти все ученики по домам разошлись, а с их учителями он только здоровался и тут же убегал к детям.
Лешак пригляделся. На жёлтой стене возле заветной учительской висели карикатуры. На всех учителей, причём явно рисовала не младшая группа...
Евгения Владимировна, литератор, нежно любящая Пушкина, с этим самым Пушкиным и была изображена. Не, всё прилично, но намёк ясен... Геннадий Михалыч, прожужжавший всем уши своим умением играть на виолончели, любитель закладывать за воротник, с этой самой виолончелью и закладывал. Лешак фыркнул, и с огромным удовольствием просмотрел все рисунки. Ехидный физрук "дядя Стёпа" с рожками и заострённым хвостом, вдохновенная "англичанка" Марина, ну оч-чень фигуристая девушка, танцевала стриптиз прямо на рояле, за которым играл безнадёжно влюблённый в неё математик Сашка... Леш хмыкнул и подумал, что не отказался бы посмотреть на сие зрелище вживую... Познакомить её с Натаном, что ли? Тогда он, что мало вероятно, кстати, перестанет поминать "влюблённых кроликов" к месту и не к месту. Не, ну...сам виноват, спать надо по ночам, а не подслушивать! Леш хохотнул, вспомнив запелёнатого в одеяло друга, стоящего в проёме балконной двери. "Да иди ты на...балкон! " — фыркала теперь на Ната Алик, когда вроде бы и не за что, а погнобить хочется... Ну... в случае с его приятелем "не за что" бывало редко.
Леш добрался до очередной карикатуры и растянул губы в довольной улыбке. И за что его так любят все дети, женщины и...кошки?
Он, Леший, на переднем плане с микрофоном в руках...в его любимых коричневых джинсах и жилетке на голое тело... Леш почесал грудь: не ну он, конечно, не только на голове волосат, но не настолько же буйно! Ух! Красив, чер-ртяка! Наверняка кто-то из девчонок его кружка рисовал...надо будет провести допрос с пристрастием и попросить на память. Обязательно с какой-нибудь гадостной подписью.
Леш был доволен. Приятно ведь, когда тебя любят! Он достал огрызок карандаша из кармана рубашки и подписал: "Спасибо!" под рисунком, не поскупившись и на роспись с ухмыляющейся мордашкой в углу листка.
— Алексей Николаевич! — запыхавшаяся завуч явно горела желанием с ним серьёзно поговорить. — Как я рада вас видеть! — она прямо-таки источала сарказм и ехидство.
У-у-уу...а я-то как рад! Прям до изнеможения! По мне не видно? Да ладно вам...
— Алиса Евгеньевна! — он постарался, чтоб его голос прозвучал как можно более радостно, но старую стерву было не провести...
Ишь, стоит тут, любуется. Лешак с печки бряк...
— Алексей Николаевич! Пройдёмте в учительскую... — улыбочка стала не просто ехидной, она ещё приобрела покровительственный оттенок, который так ненавидели все в школе.
У, блин, дева старая! Видит же, что я туда и так иду.
— Вы понимаете, Алексей Николаевич...
Фи...как официально! Будет бить.
— ...у Вас очень ответственное положение. Вы — единственный молодой мужчина в нашей школе, музыкант, хороши собой. Девочкам нравятся такие, как Вы...на определённом этапе...
А то!!!
Недаром ему в прошлом году штук десять "валентинок" от учениц пришло...
-...взросления...
Ну, и что ты от меня-то хочешь?!
— ...Вы не могли бы вести себя менее...э-э-э-э...вызывающе. Меньше привлекать к себе внимания...
Ага, то есть, стать невидимкой. Понятно. Но, я — не волшебник...и даже не учусь.
-...ну, Вы понимаете, о чём я?
А как же! Только тебя и понимаю!
Леш кивнул: с Мадам лучше не спорить.
— Ой, как замечательно! Я всегда говорила, что Вы разумный человек. Я могу и впредь на Вас рассчитывать?
Угу, как же! Всегда, блин...
Осторожно кивнул.
— Ой, как замечательно! Ну, всё, Алексей Николаевич, Вы можете идти.
Как я рад! Меня отпустили!.. Надо же!
Леш был раздражён, как никогда. Меня! Как котёнка! За шкирку! Какая-то. Склочная. Баба.
Да будь она хоть двадцать раз завуч!..
Ему вдруг остро захотелось домой, к Алик, к этому раздолбаю Натану2?Они ведь там опять переругались. Наверняка ведь.
Он со злостью зашвырнул журнал на место. Мадам довольно смотрела ему вслед. Она была рада.
В дверях Леш столкнулся с "англичанкой" Мариной и плотоядно улыбнулся, кивнув в сторону карикатур. Она слегка покраснела, но в глазах мелькнула знакомая хитринка. У него игра была такая: вгонять девушку в краску каждый раз, как он её видит. Марина знала, что это — не всерьёз, и старательно ему подыгрывала.
Настроение улучшилось.
Немного.
Хочу домой, подумал Леш. Хочу домой и...
— Алексей Николаевич!
Нет. Из школы надо не уходить — убегать! Со всех ног, чёрт возьми! В окно! И по х..ру, что кабинет на третьем этже!!! Порой тебе долго никто не звонит, не спрашивает, не трогает... Иногда же... всех словно прорвало!
— Видеть Вас искренне рад, — вежливо кивнул Директор и протянул руку.
Ага...я тоже...
Провожу пальцами по решётке — забору пустующего стадиона — чувствую тонкие крашеные в зелёный стальные прутики, холодные мокрые и скользкие. Кожа на пальцах становится грубее от струн, но ощущать окружающее ты не перестаёшь.
Приспосабливаешься. Как и ко всему новому. Новое неизбежно становится старым. Это закон.
Глазам же...мозгу...постоянно требуются впечатления. Вот ты и ходишь, ищешь эти самые впечатления. Где придётся. Новое является пищей для мозга, а у меня... у меня он, наверное, просто очень голоден. По определению. До жути. И я понятия не имею, отчего... Может, он...неполноценный, не может сам обеспечить себя...
Гос-с-споди, хоть я в тебя и не верю, что ж я несу такое, а... Бред... Я ж вроде после вчерашнего ничего больше не пил. Курил — и то табак. Играл немного...мож, от этого?
Чёрт, на город ветров, на Лешаковский город, внезапно обрушился целый поток дождя. Длинного и холодного. Вокруг оглядываешься, ты стоишь словно посреди туманного поля...стены дождя вокруг... Ха! А небо даже не успело принять соответствующий вид, стать серым и мрачным, как полагается. Оно быстро меняется, гонит куда-то прочь рваные облака...
Через дырку в заборе попадаю внутрь.
По зеленым скамейкам стадиона, пропитывая старое дерево водой, по расчерченным белой краской резиновым и асфальтированным дорожкам...всё дождь. По промёрзшей земле, голой и утоптанной усердными спортсменами...всюду вода, дотрагивается до лица, рук — холодная, катится по волосам — тяжёлая...
Видимо, канализацию и стоки здесь давно не проверяли и не чистили, потому как стоит ударить дождю, и — всё. Алис. Капут. Город превращается в мутное, грязное море. А по морю плывут красно-жёлтые корабли. Листья.
Джинсы промокли насквозь и прилипли...бля-а-а...как ж я их теперь сниму? Пробовали стягивать мокрые джинсы? Вот-вот. Ты в них словно в плену. Стянуть их с кого-то мокрого ещё можно, а вот самому с себя...
Твоя вторая кожа.
Поднимаюсь на верхние ряды, шагая по скамейкам, и прячу в ладони сигарету, чтоб ненароком не намокла. Она кусается иногда. Жжётся чуть. А дым от неё скользит между падающими каплями, вьётся и улетает прочь. Ты не убьёшь дым, не получится, потому что он здесь и нигде одновременно.
За шиворот падают капли холодного дождя...бр-р-р...
Вот я и на самом верху стадиона. Отсюда так здорово всё видно... Жаль только, смотреть особо не на что. Пустое футбольное поле, голые ворота, дорожки с задраной резиной вокруг...пара турников...и забор...
Ты здесь всё равно что в капкане. В тюрьме. Вон с той стороны стадиона, что обращена к парку, есть даже колючая проволока. На кой она тут, чёрт её знает... Рваная. Кусками.
Не помню, любил ли я когда-нибудь спорт. Наверное, не особо...
Спортсмен, бл..дь. Физрук, что б тебя... Кто бы мог подумать: учитель физкультуры в средней школе и...директор. Не — Директор.
Что смотришь на меня такими преданными и невинными глазами?
— У нас, Алексей Николаевич, череда жёстких кадровых проверок...
Отговорки, отписки, отмазки... Тошнит от этого. Да. Да-да-да!! У меня нет никаких бумаг, а те что есть...они...и не документы вовсе, а так...
— Школа выходит на новый уровень! — говорит он мне с гордостью. — Вы же знаете, мы скоро станем лицеем.
Ага. И я вам уже не подхожу. Недостаточно, блин, хорош. Бумажек мало для такой высокой должности как учитель музыки.
— Если б можно было что-то сделать... — разводит руками Директор.
Почему бы прямо не сказать: "уволен ты...идиот!!!". Слышал я, слышал, ты со своими сыновьями именно так и разговариваешь. Наверное, поэтому, у них и мозгов нет и руки не из того места растут...
Урод.
Упал-отжался, упал-отжался.
— Такие вот дела, Алексей Николаевич... Мне жаль, что...
— Да ни х..я тебе не жаль... — киваю ему, встаю с кресла.
Он вроде хочет что-то возразить. А мне плевать. А выражаюсь так, как считаю нужным. И ещё...об увольнении обычно предупреждают...заранее.
— Видите ли, ситуации бывают разные...
Конечно. Вы закончили? Хорошо, я пошёл. Мне ещё надо сделать распечатки нот для завтрашнего урока...
— Алексей Николаевич...
...и почитать книжку, ведь музыкальная теория и музыкальная практика — совсем не одно и тоже, особенно когда ты объясняешь всё это детям. Школьникам. Сам вот я сыграю без проблем, а вот объяснить как...порой бывает сложно.
И не кашляй на меня. И не косись...физрук. Директор лицея.
— Понимаете ли...
Да заткнись ты. Ты меня заранее не предупреждал, а тебя — предупреждаю.
— Э-э...— протянул непонимающе Директор, — о чём?..
О том, что я через неделю увольняюсь.
— Но-о...
Я с бухты-барахты уйти не могу. Я вообще-то...с детьми работаю, и насрать мне, в лицее они или...ещё где...
Когда мы "Gans`n`Roses" доучим, тогда и уйду.
— Что ж, Алексей Николаевич... — говорит он мне вдогонку, — будьте счастливы!
Непременно.
Ух, ты, блин — дождь льёт!! Зонта нет, да и не нужен он совсем. Голова есть. И волосы, чтоб не было так холодно.
Ну-у...домой, что ли идти? Домой! К Але и Нату. Деньги есть только на трамвай и...на хлеб с пивом.
Хм-м...а если я всё-таки куплю сегодня пиво, то завтра не будет даже на трамвай. А послезавтра... Тьфу!! Не хочу об этом думать. Не плачь о былом, не пекись о грядущем...так вроде Омар Хайям говорил, если память не изменяет.
Вывод: ну их, эти трамваи...
А я ошибся, кстати. Не одинок я на этом стадионе. Сижу на последней самой высокой шершавой скамье и смотрю на поле.
Кроме меня тут есть ещё...футбольный мячик. Белый. Он у самых ворот лежит, грязный забытый, покинутый кем-то.
Здорово, что ты здесь! Я так давно не играл в футбол... Крепкий хороший мяч, не сдутый, кто-то действительно забыл его, а не просто выкинул за ненадобностью.
Подбрасываю мяч на руках, ударяю по воротам без сетки... Бля! Круто! Прочь куртку!...я...играть хочу!!...и бегать...по полю...так, чтоб запыхаться...чтоб кровь в голову ударила, давно она там не была...
Здесь ворота стоят слишком уж далеко друг от друга...или мне так кажется, потому что на поле я — единственный игрок?..
Всё равно! Ха!
Люблю дождь. И гулять под дождём — тоже. О! Радуга! Настоящая радуга! Красивая, яркая, длинная... Помню, как-то мы с Алей гуляли под радугой...летом...
Ударила-таки кровь в голову, и стало даже жарко. Где-то в небе мне померещилась радуга, а дождь стал стихать... Кто-то сказал, что мужикам никогда не бывает больше пятнадцати. Это чертовски верно!
Го-о-ол!..
Фу-у...устал и запыхался...немного...ну-у, самую малость, не судите строго, во мне ещё куча сил.
О, пацан какой-то...на дорожке появился.
— Ты за мячом пришёл?
Улыбнулся в ответ и постучал кроссовками о бордюр — на них налипла грязь. Привет, пацан, ну, держи свой мяч! Лови!! А ты сухой совсем, от дождя, что ли, прятался?
Мальчишка кивнул и снова улыбнулся.
— Не забывай его больше! — махнул я рукой и направился к дыре в заборе.
— А я не забывал! — кричит мальчишка в ответ. — Я его тебе оставил поиграть!
Оборачиваюсь на его голос. В смысле...мне?.. Но он уже скачет к выходу, бьёт мячом о землю, напевает что-то...что-то очень знакомое...
— Эй! — кричу. — А ты разве...не потерялся?..
Снова...не потерялся...
Оборачивается, трясёт головой, вроде как — нет.
— А ты? — спрашивает.
А-а...я? Не знаю. Не уверен.
Стою и думаю.
— Нет! — отвечаю.
Кивает и скрывается в парке. Ну а я...снова через дыру в заборе и...в сторону дома. Как тут, блин, с вами потеряешься! Тут захочешь потеряться и — не выйдет. Потому как...кто-то обязательно оставит тебе мячик. На поле. Так, просто...без всякой причины...просто чтоб не скучно было. Под дождём.
