Палец Грекова нажал кнопку стоп.
— Теперь веришь, что я не ошибся? — спросил Уваров. Вадим медленно встал, подошел к окну, хмуро уставился на кроны облетевших деревьев. Костя вздохнул, понимая состояние друга:
— Нд-а-а... Братан конечно у тебя на зависть. Но меня другое в этой истории прикололо: он сам-то понял, на ком женился? И прикинь ситуевина: одна сучка, другой ... вместе. Друг друга судят, друг друга наказывают. Не жизнь — сказка. А ты еще в их бочку дегтя тротиловую шашку положить хочешь. Зачем? Да жизнь сама все на места расставила и наказание придумала такое, что тебе и в голову бы не пришло.
— Мне другое не понятно, — протянул Вадим. — Почему Вера повесилась? Сама ли? То, что Егор не знает на ком женат — точно. Значит, Аделаида дочь не выдала, не оговаривалась, иначе б Егор заподозрил. Покрывала... Почему?
— Узнаем, если Стрелец твой поможет. Кстати, как он батюшкой-то стал при такой биографии?
— Он хитрый. Всегда таким был. Пока мог, крутился, а потом его друзья уходить стали: кто от наркоты, кто от ножа да пули. Перестройка опять же. Вот он в семинарию и пошел, благополучно пережил смуту. Нюх у него на тепло и сытость... Как ты Селезневу разговорил?
— Просто: припугнули. Дочь у нее восьмиклассница.
Вадим сжал пальцами переносицу, понимая, что нет у него больше сил на злость и ненависть. Внутри лишь боль и тоска.
— Не трогай их, пусть живут, — бросил тихо.
Костя кивнул, соглашаясь: он и не собирался. Нелюдь, что ли?
— Ты мне одно не сказал тогда: как тебе в голову мысль про сестер Шеховых пришла? — спросил Вадим, вскинув полный горечи взгляд.
— А их путали постоянно. Все, кого не спроси. А потом один интересный факт всплыл: у Веры в карточке стоял диагноз — непроходимость каких-то труб. Бесплодие. А буквально через год после свадьбы она рожает. Я и задумался — что за чудо? Начал копать, узнал, что Шехова дочь к своему гинекологу устроила. Тоже странно — зачем? Поговорил и узнал, что тот списал чудо излечения на воздействие стресса, смены климата и длительное лечение. С шестнадцати лет, как с воспалением по-женски в больницу попала, на учете стояла и лечилась — бесполезно. И диагноз однозначный — не мечтай. А тут раз и здравствуйте: сначала один ребенок, потом второй. Это что ж она такое приняла? Карточку второй сестры поднял — Ира в восемнадцать лет аборт сделала, как раз по времени, когда ты в армию только отбыл. Видимо вы всю ночь отвальную праздновали, — усмехнулся.
— Не знал. Даже об этом промолчала, — поморщился Греков. — Да-а... теперь я понимаю, почему Шеховы были не против свадьбы Веры и Егора, зато против нашей... На младшую дочь ставку делали, а на старшую рукой махнули.
— Хуже нет, по расчету жить, — кивнул Костя.
— А я всю жизнь по расчету, как они, как Егор... Брат, — скрипнул зубами Вадим.
— Да не лезь ты: бизнес у него чахлый. Жена? — ладонью махнул. — Лучше с каторгой повенчаться, чем с такой сучкой жить. Вот оно наказание несоизмеримое вине. Ты Бога благодарить должен, что отвел тебя от такой гадины. Слушай, неужели ты ее действительно любил?
— Представь — да. Где ум и глаза были — не спрашивай.
— А сейчас прозрел? Ненавидишь?
— Не знаю. Скорей брезгую. Поэтому и раздавить хочу. Я ведь о ней, как о святой всегда думал. И отомстить за нее мечтал, за то, что рядом меня с ней не было, когда она....
— Как, удается?
— Фигуры расставлены, партия началась. Посмотрим, что будет дальше. Одно скажу — не уеду, пока у них хоть один шанс подняться останется. У обоих.
— Короче топить будешь до последнего.
— Угу. Чтоб на дно с камнем на шее, и больше не всплыть.
— А лялька?
— Лика со мной, а не против.
— В слепую, как пешка?
— Я не Егор.
— Думаешь, они любовники?
— Вот ты мне это и скажешь. Узнай про Лику и Егора все, что можно.
— Узнаю. Если ты обещаешь, что не будешь девчонку использовать, как пустую фигурку. Я серьезно, Грек, подло это. Говоришь — не как брат, а сам делаешь, как он. Не тронь ляльку, ей и так не сладко. Поживи пескарем среди акул, сам поймешь, как весело.
— Противно, — протянул Греков. — Все это — противно. А бросить не могу.
— Ну, понятно.. Я б тоже нагадил от души, каждому. Но опять же: кто знает, что и как? Ты реально на ситуацию посмотри: где они, где ты? Кто они и кто ты? У тебя ж власть такая, что щелчком любого раздавишь. Смысл мараться на возню пауков смотреть? Может, забьешь?
— Не могу. Они должны заплатить, — глухо процедил Вадим, не спуская хмурого взгляда с деревьев под окнами. — Я столько лет с виной жил, никого не любил, никому не верил — душа выгорела. Они должны за это ответить. И ответят.
— Не сомневаюсь, но опасаюсь, как бы ты в погоне за сатисфакцией самого себя не наказал, да левых не покалечил, как ляльку.
— Что тебе Лика? — подозрительно посмотрел на него Вадим.
— Терпеть не могу, когда убогих обижают!
— Я ее не обижу. И другим не дам, — сказал Вадим таким тоном, что Костя сразу поверил. Успокоился и глубоко задумался: к добру или худу Вадим с девчонкой связался? Кому худо, кому хорошо?
— Ладно, как что еще накопаю, отзвонюсь. Да и сам не теряйся. Мы в следующие выходные на шашлык собрались, у Татьяны моей день рождения — приглашаю.
— Буду, — заверил Вадим.
Глава 12
Вадим закрыл за Костей дверь и прошел в комнату к Лике. Девушка смотрела какую-то телепередачу, но, увидев мужчину, тут же выключила телевизор:
— Вы поговорили?
Греков еле заметно кивнул, сел рядом с девушкой, внимательно разглядывая ее. Лика встревожено нахмурилась, заподозрив неладное: вид Вадима, взгляд навевал мысль, что он узнал нечто плохое, и расстроился, огорчился. Она очень хотела помочь ему, развеять печаль, забрать боль, но боялась вспугнуть повисшую тишину и его размышления. Возможно, в эту минуту в сердце мужчины рождалось успокоение, и она не хотела мешать его рождению, как не хотела смутить неловким вопросом, и тем более усугубить плохое настроение Вадима.
Он же смотрел на Лику и думал, что она совсем не знает его, наверняка идеализирует, поэтому так мила, нежна, добра. Скорей всего они оба придумывают себе друг друга, но стоит ему чуть-чуть открыться и тот свет, что излучает взгляд девушки, погаснет, спадет очарование её мягкой улыбки... Он опять останется один. Жаль, но все же лучше пожалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Он не хочет ошибаться, не может. Как не желает лгать этой девочке, которая сейчас для него, что огонек в ночи. И пусть она оттолкнет его, покажет свое истинное лицо — он переживет эту боль вместе с той, что сейчас лежит на сердце. Лучше пережить все разом, за один день, один час, переболеть, перегореть, чем тлеть двадцать два года, болеть двадцать две осени, агонировать изо дня в день и понять в итоге, что он болван: фантазер, идеалист. Слепец. И не стоило переживать, не стоило даже думать, не то что — болеть.
Рука Вадима провела по волосам Лики, и девушка прижала его ладонь к своей щеке, сострадая, сочувствуя, словно понимая, точно зная, что с ним происходит.
— Я убивал, — тихо сказал Вадим, мысленно прощаясь с девушкой. Он был почти уверен — она не поймет, не примет его откровения. Но вместо того, чтоб оттолкнуть его, Лика зажмурилась, сильней прижав его ладонь к своей щеке:
— Спасибо что сказал, — прошептала. — Теперь я знаю, как тебе помочь.
— Я предавал.
Лика то ли всхлипнула, то ли застонала. Взгляд стал тоскливым и прощающим. Она смотрела на Вадима, как мать на любимое, но неразумное дитя.
— Я лгал. Я хитрил, воровал.
— Господь тебя простит, — скатилась слеза по лицу девушки. — Я вымолю тебе прощение. Ты был один, запутался, потерялся. Но сейчас нас трое: я, ты, и Бог, и самое плохое позади. Главное понять, что тяготит душу. Ты понял, и часть грязи сошло с неё. Теперь ты будешь счастлив.
— Что, по-твоему, счастье?
— Когда твоя душа не плачет, оттого что ты совершаешь. Когда ты спокойно спишь. Когда не тяготят неправедные дела. Когда ты честен перед самим собой и тебя не гнетут ошибки, пустые обиды, не тревожит совесть.
Вадим невесело улыбнулся и обнял девушку. Её реакция на откровение удивила и обрадовала его:
— Да ты философ, малыш. Только жить с такой философией трудно. Не жизнеспособна она, увы.
— Просто ты не хочешь ее принять — груз прожитых лет по иным законам, не позволяет. Видишь ли, взрослые, те же дети, только озлобленные, потому что знают больше, а могут меньше. Дети верят в добро, и живут в нем, а взрослые лишь хотят в него верить, но живут во зле, потому творят его. Они понимают суть, знают, но не принимают, потому что больно. Проще винить кого-то, чем себя, проще отрицать, чем принимать. И лгать привычней, чем говорить правду. Круговорот, замкнутый круг. Но выйти из него не трудно, стоит лишь сделать над собой усилие и признаться себе, объективно проанализировать свои поступки и...
— И? — умиляясь девушке, спросил Вадим.
— И мир изменится...
— Да? — прошептал, целуя девушку. Лика чуть отстранилась, несмело улыбнулась:
— Вадим, я серьезно...
— И я серьезен, как никогда, ангел мой, — заверил, проникая рукой под её футболку. Начал раздевать бережно, лаская и нежа.
— Ты опять хочешь? — тихо спросила Лика, пряча взгляд. А губы приоткрыты и ждут, руки теребят пуговицу на рубашке, не решаясь ее расстегнуть.
— Я постоянно тебя хочу, — рассмеялся, помогая ей снять футболку.
— Мы сошли с ума, — сонно заявила Лика, лежа на коленях Вадима.
— Возможно... но я рад, что схожу с ума от любви, а не от ненависти, — прошептал, перебирая ее волосы.
Он смотрел на сгущающиеся в комнате сумерки. И наслаждаясь блаженной тишиной в душе, боялся даже мыслью вспугнуть непривычное ему состояние умиротворения. Незнакомое и пугающе приятное.
Вадим был искренне рад, что только девушка занимает его сейчас. Не ведая того, отодвигает все мысли о Егоре и Веронике на задний план, делая их ненужными, пустыми. Если б не Лика со своей альтруистичной идеологией, мягким характером, безмерной нежностью, он бы, наверное, сгорел бы в огне собственной ненависти, спалив не только Грековых, но и всех кто попался на пути. Но пламя негодования уже не жгло, обида стала какой-то пустой и незначительной, жажда мести словно утолилась и начала таять, отходить. Да — сейчас, сегодня, когда Лика рядом, когда он слышит ее дыхание, видит её глаза, чувствует близость тела — остальное ему не важно. Но будет завтра и будет послезавтра, и он доведет начатое дело до конца и даст волю иным чувствам: и ненависти и злобе и жестокой расчетливости. Но завтра... Сегодня лишь Лика. Один день своей жизни он может посвятить ей и себе. Прожить его по воле чувств, а не разума и не отравлять его очарование отрицательными эмоциями, плохими мыслями. Никакая грязь его внутреннего мира, как мира окружающего, не должна коснуться девушки, нарушить их с ней идиллию.
Лика обвила его торс руками и, уткнувшись носом в живот, засопела. А Вадим, еле слышно рассмеявшись, залюбовался девушкой, принялся гладить ее, убаюкивая. И так приятно было, что она засыпает на его руках, что он готов был сиюминутно спонсировать машину времени, лишь бы она длила и длила эти минуты, переводя их в часы, дни, недели, годы.
В тишине, любви и нежности, необъятной, как мир.
— Вот оно, счастье, малыш, — прошептал, жмурясь от блаженной усталости.
Казалось, он только заснул, как какой-то изверг стал домогаться его по сотовому.
Вадим не открывая глаз, пожелал звонившему всех благ, и телефон, словно услышав его мысли, смолк. И хорошо, и можно спать дальше, да вот незадача — сон сбежал.
Греков тяжело поднялся, посидел, таращась в темноту в попытке угадать который час и кому в это время ночи понадобилось его тревожить. Укрыл Лику, взял с кресла пиджак и вышел на кухню, чтоб не тревожить девушку. Застыл в дверном проеме, поглядывая в окно. Тихо вокруг, темно. В соседнем доме нет света ни в одном окне, на улице гуляет лишь ветер и гнёт облетевшие кроны деревьев. Время, похоже, далеко за полночь.
Вадим нажал кнопку телефона и убедился: 2.37. И удивился — кому в голову могло прийти звонить в это время?
Проверил звонок и изумился еще больше: Егор.
— Что ему надо? — прошептал, делая ответный звонок. — Сейчас узнаем.
— Вадим?! — тон брата был нервным, голос взволнованным. — Ярослав с тобой? Вы где?
— Был в постели. Я. Без Ярослава, понятно, — хмыкнул, соображая, что пацан, видимо, устроил родителям бессонную ночь, зависнув у какой-нибудь мадмуазель без морально-этических проблем. И телефона.
— Значит он не с тобой, — разочаровано протянул мужчина.
— Значит. Это кажется тебе странным?
— Ярослава нет дома, Вадим, я подумал, что возможно он с тобой.
— С какой радости?
— Не знаю... не знаю.
— Первый раз не ночует дома?
— Да.
— Друзьям звонили?
— Да. Никто его не видел. С уроков ушел пол одиннадцатого.
— Волнуешься? Не думаю, что стоит. Наверняка вернется утром. Дело модлодое... молодецкое.
— Нет, Вадим, он бы предупредил, сотовый-то с собой...
— Звонил? Ты ему звонил?
— Да!... Телефон блокирован.
— Не повод...
— Да, повод, Вадим, повод!... Ярослав никогда не позволял себе волновать мать, меня! Он бы позвонил, обязательно...
— Сам говоришь: сотовый блокирован...
— Это и странно!.. Я не знаю, что делать...
— Спать. Утром решим, если проблема сама не решится.
— Думаешь, он с какой-нибудь девочкой?
— Уверен. Парень взрослый. Остался на ночь и ясно, что ему не до звонков родителям.
— Но у него не было подруги...
— Егор, — поморщился Вадим. — Не нервничай — подумай: вчера не было девочки, сегодня — есть. Большая проблема познакомится?
— Не знаю, — тяжело вздохнул мужчина. — В принципе ты прав... Нам бы твое спокойствие и рассудительность. Ничего не соображаю... Вера в панике... Вернется Ярослав, убью! `Казанова' нашелся! Выпорю щенка!
— Не заводись...
— Да какой — не заводись?!... Впрочем, не буду загружать тебя своими проблемами, извини. Я понимаю, ты ... не один?
— Не один.
— Жаль, ты бы мне очень помог, если б был здесь. Вдвоем бы мы Веру смогли успокоить. И Ярослава.... Боюсь, правда, покалечу его! — процедил, с яростью.
— Потерпи до утра — там сам поймешь — стоит ли? Конечно, экзекуцию устроить надо, но есть ли для неё тема? Может, парень не смог вернуться до того как мосты развели, остался не с девочкой, а у друзей или шагает по городу и вот-вот появится дома? Пока можно лишь гадать.
— Да, конечно ты прав. Извини еще раз.
— Ничего.
— К завтраку будешь?
— А надо? — и, сообразив, что лучше действительно заехать, согласился. — Буду.
Отключил телефон и вздохнул: утехи утехами, а дело нужно довести до логического конца, и раздать призы, и успокоится. Да уже нет особого желания лезть в эту грязь, пачкаться, и хочется не приближаться, а отодвинуться от Егора и его жены, забыть, вычеркнут из жизни и памяти. Но ведь не получится. Пока он не поставил точки. Он — не жизнь. А иначе так и будет стремится сюда в проклявший его город, к проклятым родственникам и жалеть, что сошел с финиша, поддался чувствам, что много лет не занимали его. Да и кто сказал, что это любовь? Скорей желание, стремление защитить себя от той грязи, в которую окунулся. Естественная, защитная реакция организма. Плотское желание, психологическая привязанность более сильного к слабому — ничего больше, ни-че-го!
