Ему не было страшно, только когда он летал на огромной птице и видел внизу озёра и сверкающие горы, похожие на дворцы... Или дворцы, похожие на горы? Но птица всегда опускалась и улетала прочь, оставив его на горном уступе или на длинном мосту с высокой прозрачной аркой. Он был один, а вокруг витала смерть. Он знал, что должен кого-то оживить. Он должен кого-то вспомнить. Но вспоминались пока лишь голоса. И чаще всего тот — суровый и властный, который его так часто раздражал... А однажды он вспомнил его смех — громкий, раскатистый. Такой заразительный, что Эрлину тоже захотелось рассмеяться, но вместо этого он заплакал. И проснулся в слезах. Он не вспомнил этого человека, но теперь он знал, что любил его. И что его больше нет. Там никого не осталось. Иногда Эрлин видел голубого зверя, который бродил среди прозрачных разноцветных башен, поднимался по огромным ступеням ледяного дворца и исчезал в его холодной тёмной глубине. Здесь было царство смерти. Эрлин знал этого зверя и хотел позвать, но не мог вспомнить его имя. И ещё он знал, что харгал — священный зверь Хонтора, а ханг — священная птица Харранга, живущего на заснеженных вершинах. Зимой его владычество временно распространяется на всё горное царство и даже на нижние леса. Зима — торжество холода и смерти. Ханны Нижнего мира выходят из подземных пещер, резвятся в горах и играют со своими сводными братьями — ледяными ханнами. Они очень похожи, и их легко перепутать, особенно в сумерках. Считалось, что демоны смерти любят подкарауливать одиноких путников и что зимними ночами, бродя по горам в одиночку, можно встретить свою смерть. Кто ему это говорил? Гинта? Нет... Кто-то другой. Тот, кого он должен вспомнить.
Однажды ему приснилось, что он стоит посреди озера на прозрачном камне. Гинта называла этот камень диурином. Она тоже видела сверкающие дворцы над озёрами, когда летала на хеле. Ещё она видела спящих воинов... Спящих или мёртвых. "Наверное, это были какие-нибудь горные демоны, — говорил ей Эрлин. — А может, ледяные ханны..." Он не любил, когда она заводила об этом речь, и всегда старался перевести разговор на другую тему. Ещё бы! Он же чувствовал — она хочет, чтобы он вспомнил. А он боялся. Он и сейчас боялся, и всё же ему удалось кое-что вспомнить. Например, то, что озеро с выступающим над водой прозрачным камнем находилось недалеко от дворца, где он жил. Озеро около дворца, через которое тянулся похожий на радугу мост, было гораздо меньше — Эрлин переплывал его без особого труда. А переплывая это, он отдыхал на прозрачном камне. Таком прозрачном, что иногда создавалось впечатление, будто в центре озера образовался участок затвердевшей воды. В ясные дни камень сиял, словно упавшее с небес солнце. В сезон дождей его затопило, но в солнечную погоду он светился и под водой. Эрлину казалось, что в глубине озера разгорается светлое пламя, которое вот-вот вырвется наружу... Она говорила, что солнце появилось, поднявшись из первозданных вод, правда, воды эти были не такие, как нынешняя вода... Кто — она? Гинта? Она действительно говорила ему это около года назад, но у Эрлина тогда возникло ощущение, что он уже это слышал. От кого? Может быть, от той, чей тихий, мелодичный голос порой чудился ему в полудрёме? Этот голос никогда не раздражал его, как тот, мужской. К тому же обладательница тихого голоса имела власть над человеком, которого Эрлин побаивался. Кажется, эта женщина много знала. Она ему постоянно что-то рассказывала. Они вдвоём ходили к озеру с сияющим камнем...
Теперь он был здесь один, и ему было страшно. Прозрачный камень не светился. Эрлина со всех сторон окружала тёмная вода, а дальше — слабо мерцающие в полумраке синие, лиловые и золотисто-оранжевые горы. Он очень обрадовался, увидев на их фоне чёткий силуэт белой птицы. Наверное, она прилетела за ним... Но птица не опустилась на камень. Она плавно описала над Эрлином круг и сказала знакомым тихим голосом:
— Я могла бы унести тебя отсюда, Эрлин, но лучше тебе остаться здесь.
— Почему?
— Ты же хочешь победить смерть. Если ты выбираешь жизнь, ты должен встретить свою смерть и победить её. Другого пути нет.
Птица исчезла так же быстро, как и появилась, и Эрлин опять остался один.
"Если мне суждено встретиться со своей смертью, то пусть это случится поскорее. Знать бы, как она выглядит. Может, это голубой зверь, с которым мне предстоит сразиться? Вряд ли я сумею одолеть харгала, но убегать не буду. Да это и бесполезно. Лучше ждать врага с оружием в руках..."
Он потянулся к кинжалу и похолодел — ножны были пусты.
— Кинжал тебе не понадобится, — ехидно промолвил голос, который заставил Эрлина содрогнуться. Он так надеялся, что больше его не услышит. Никогда.
— Чем ты удивлён? Ты ведь ждал встречи со смертью. Неужели ты ещё не понял, что твоя смерть — это я? Хочешь стать богом вместо меня? Не выйдет. Ты смертен. Ты умрёшь, а богом опять стану я. Я им был и буду всегда. Не думай, что ты победил. Это временная победа.
— Где ты? — спросил Эрлин. — Почему я тебя не вижу?
Вокруг никого не было, и он не мог определить, откуда доносится голос. Потом он понял — этот ужасный голос звучит у него в голове. Как и тогда, полтора года назад.
— Ты хочешь знать, где я? Скоро я буду на своём месте. Наверху. Это пока я ниже тебя. Скоро мы поменяемся местами.
Эрлин посмотрел вниз и увидел только своё отражение... Нет. Это было не отражение. Юноша, глядевший на него из озера, не повторял его движений. Он очень походил на Эрлина, и всё-таки он был другой. Эрлин узнал того, кто изводил его по ночам полтора года назад. Того, кого Айнагур называл его братом-близнецом, водяным демоном, который не может смириться со своим поражением...
"Мне очень жаль, Эрлин. Я так и не сумела избавить тебя от твоего злого двойника", — вспомнил он, проснувшись.
"Ты сделала всё, что могла, Гинта... Ты была права, когда сказала, что дело не в водяном демоне, а во мне самом. Я сам должен победить своего двойника".
Непрошеный гость стал являться ему почти каждую ночь. Эрлин ничего никому не рассказывал. Его страх перед "двойником" постепенно притуплялся. Это уже был не страх, а скорее азарт. Как на турнире. Напряжённое, всепоглощающее ожидание схватки. Иногда Эрлин даже искал его. Он бродил в синеватых сумерках среди загадочно мерцающих камней. Чаще один, но временами непонятно откуда появлялся голубой зверь. Харгал... Вернее, харгалиха. Теперь он вспомнил, что это была самка, и он называл её Лайда. Она помогала ему охотиться.
— Помоги мне найти его, Лайда, — просил Эрлин, но животное смотрело на него с недоумением.
Иногда над головой белым призраком проносилась птица ханг. И тут же терялась из виду.
"Двойник" словно дразнил Эрлина. Появлялся он всегда неожиданно. И так же внезапно исчезал. А появлялся он всё реже и реже.
Шло время. Чем меньше Эрлин боялся своего врага, тем больше ему казалось, что из жертвы он превращается в охотника. Он знал, что теперь не испугается, даже если "двойник" явится ему в тёмной спальне, как это бывало раньше. Но тот не приходил. А потом вообще перестал ему сниться.
"Всё правильно, — думал Эрлин. — Призраки страшны только потому, что мы сами их боимся".
Страх отпустил Эрлина, но тревога не проходила. Призраки рассеиваются, а реальная опасность остаётся. Может, "двойник" потому и оставил его в покое, что он слишком близко подошёл к тайне, от разгадки которой зависит его судьба... И похоже, не только его. Они должны встретиться снова, но как? Гоняться за призраком — безумие, да и где его отыщешь? Призраки являются сами... А призрак ли это? Возможно, загадочный "двойник" вполне материален. Существуют разные виды материи. Например, наома. Нумады и многие колдуны способны выходить в наому и посылать кому-либо своё суннао...
"Нет, — размышлял Эрлин. — Тогда я должен был открыть ему врата, как говорит Гинта. Я этого не умею. К тому же, выйти в наому может только живой человек, имеющий плотное тело. Если бы мой "двойник" был жив, я бы не оказался на его месте. Есть колдуны, которые могут управлять суннао мёртвого и даже посылать его в чьи-нибудь сновидения. А суннао покойного сохраняется в странной материи под названием аллюгин... Но это если осталось хоть одно каменное изваяние умершего... Статуй прежнего бога здесь сколько угодно, но кто же управляет его суннао?"
— Эрлин, — решительно сказала ему Амнита после полёта, который едва не закончился аварией. — Ты больше не сядешь в дайвер, пока не разберёшься со своими проблемами. Ты не хочешь говорить, что с тобой творится, и это твоё право, но летать ты в таком состоянии не будешь. Возможно, это звучит странно, но, поднимаясь в небо, витать в облаках нельзя. Во всяком случае, когда ты за рычагом управления.
— Что верно, то верно, — согласился Эрлин. — Мне действительно сперва надо решить одну проблему. Летайте пока без меня.
— Может, тебе всё-таки нужна помощь?
— Нет... То есть... Наверное, мне следует поговорить с кем-нибудь из нумадов. Или хотя бы с каким-нибудь колдуном.
— Так в чём же дело? — усмехнулась красавица. — Разве ученик знаменитых белых колдунов не является твоим лучшим другом?
— Он мне друг ничуть не больше, чем ты, Амнита. Мне бы очень хотелось, чтобы мы все трое были друзьями, которые собираются вместе, обсуждают серьёзные проблемы и болтают о разных пустяках, но я боюсь, как бы меня не убило молнией, если я случайно окажусь на перекрёстке ваших взглядов.
Сейчас Эрлин готов был согласиться с Диннаром, который считал, что дружба между мужчиной и женщиной — большая редкость.
— Ваш конфликт с Гинтой назревал уже давно, — сказал ваятель в тот день, когда юная сантарийка столь необычным образом покинула Эриндорн. — А главная его причина — это то, что ты разбудил в ней женщину.
— Да ничего я в ней не будил...
— Никто и не говорит, что ты это сделал нарочно. Мне кажется, из всех твоих абельмин только она и любит тебя по-настоящему.
— Она презирает меня. Ты же знаешь, чего она мне наговорила.
— Тебя это задело?
— Нет, но... Она оскорбила меня! Какое она имела право?
— Вы оба наговорили друг другу лишнего.
"Да, пожалуй, мы оба были хороши, — думал Эрлин, вспоминая ссору с Гинтой. — Но она не имела права обвинять меня в трусости..."
А может, всё-таки имела? Эрлин знал: сейчас она бы не сказала ему того, что сказала тогда. Но сейчас он уже не такой, как тогда, полгода назад.
"Ты ещё пожалеешь о своих словах, маленькая дикарка! Я не трус. И не кукла без прошлого и будущего. Я сам разберусь со своим прошлым и построю своё будущее. Сам. Я докажу, что мне не нужна твоя помощь, каким бы могуществом ты ни обладала. Я мужчина и способен сам решать свои проблемы".
Эрлин ловил себя на том, что ещё никогда ни на кого так не сердился, как на эту маленькую худышку с копной непокорных волос и огромными синими глазами, то ясными, как весеннее небо, то сумрачными, словно зимний вечер. Он часто вспоминал её тонкую фигурку, стремительно и грациозно взбегающую по ступеням дворца, мелькающую среди тяжёлых вазонов с цветами. Пока она здесь жила, ему казалось, что во дворец залетела какая-то диковинная птица, которая доверчиво подпускает к себе его, Амниту, Диннара, с остальными же соблюдает дистанцию, но не потому что их боится, а потому что чувствует их страх и настороженность, и, может быть, даже испытывает неловкость из-за того, что залетела в чужой сад...
В гордости этой юной аттаны не было ни капли высокомерия. Её замкнутость вовсе не говорила о тяжёлом, угрюмом характере, она являлась следствием её самодостаточности и постоянной внутренней работы, которой требовали её дар и высокое предназначение. Приветливость Гинты сочеталась с таким поистине царским достоинством, что никто из мужчин никогда не допускал по отношению к ней тех вольностей, которые охотно позволяли прочие абельмины. Эрлин замечал, что Гинта чувствует себя среди этих рослых белокожих красавиц как-то неловко, словно стесняется своей худобы, своих слишком буйных иссиня-чёрных волос — их совершенно невозможно было уложить в затейливую модную причёску. Она не любила делать причёски. И наверное, единственная из девушек, каких он знал, не любила смотреться в зеркало. Она считала себя некрасивой, нескладной и даже не подозревала, как часто он исподтишка любовался её странной, завораживающей грацией, сквозившей в каждом её движении, несмотря на подростковую угловатость. Она всегда охотно для него танцевала. Сантарийцы даже самого знатного происхождения не считали зазорным петь или танцевать по чьей-либо просьбе. Благодаря Гинте Эрлин понял, что это тоже способ общения. И не только с друзьями. Он до сих пор помнил, какой танец она исполнила для Айнагура. Абеллург хотел посмеяться над ней. Гинта это поняла, но отнеслась к его просьбе серьёзно. Она сосредоточилась, долго и внимательно смотрела на Айнагура, потом начала танцевать. А когда закончила, серьёзен был Айнагур. Эрлину понравился её танец, скорей похожий на пантомиму, но он не понял его смысла. Айнагур, видимо, понял. А самое главное — он понял, что юная аттана из Ингамарны не боится насмешек, ни его, ни чьих бы то ни было вообще, и если захочешь над ней посмеяться, то, возможно, посмеёшься над самим собой. Если вообще не пропадёт желание смеяться. Гинта умела за себя постоять. Эрлин иногда ловил себя на том, что его это раздражает... Точнее, его раздражало то, что она это подчёркивала. А может, он это придумал? Он иногда сам не мог понять, почему сердился на эту маленькую синеглазую колдунью. Великая нумада, спасшая Улламарну от бесплодия, возглавившая поход на запад, победительница каменных демонов и белых колдунов с их полчищем великанов... При всём своём могуществе она ещё во многом была ребёнком, и Эрлину постоянно казалось, что он должен от чего-то её уберечь.
Он с тринадцати лет спал с женщинами, но никогда не испытывал по отношению к ним каких-то сильных чувств. Гинту он даже не воспринимал как женщину, но она была единственным существом женского пола, способным вывести его из равновесия. Вряд ли она об этом догадывалась. Напряжённая, полная интриг и всевозможных интрижек дворцовая жизнь, а главное, привычка соблюдать статус божественного правителя приучили Эрлина к строгому самоконтролю. Он тоже редко догадывался о том, что творится у неё на душе, поскольку она владела собой ничуть не хуже. Эта девочка была не только великая нумада, но и прирождённая правительница. Привыкшая покровительствовать сама, она не терпела покровительства по отношению к ней. Она, конечно, совершила много подвигов и исцелила его, но почему она не хочет признать, что в чём-то он может оказаться сильнее или, по крайней мере, не слабее её? Зато считает, что вправе читать ему морали! "Ты научился пользоваться любовью окружающих, но сам любить не научился..."
Любить... Девчонка! Сущий ребёнок. Вся её жизнь — как красивая сказка. Она росла в прекрасном замке, который стоит в прекрасном лесу, недалеко от прекрасных радужных гор... Кто её окружал с раннего детства? Заботливая няня, мудрый дед и его ученики — будущие мудрецы Сантары... Конечно, у неё были враги, и среди них — самые настоящие злодеи. Она воевала с этими злодеями, с великанами и чудовищами. А любовь... В её представлении это прекрасно. Как любовь Сагарана... Она не знает, что такое любовь злодея. И как воевать с чудовищем, которое готово лизать тебе пятки.
