Берег мой. Книга 1

Так иногда бывало с ней во сне: не понимаешь, наяву с тобой все происходит, или сон снится. Пытаешься разобраться, отличить мираж от яви, но боль от щипков, вроде, настоящая, и стены холодные и твердые, и предметы остаются прежними, как ни сверли их взглядом. Тем не менее, что-то не так, сам воздух колеблется, будто тончайшая пленка, и вот-вот упадет...

— Леша, — спросила она подошедшего Бурмина. — С тобой бывает так, словно ты наяву не понимаешь, спишь или нет?

— Чего? — смеясь, переспросил он. — Так наяву? Или — сплю? Или, все-таки, нет?

Оксана тоже засмеялась. В самом деле, что попало наговорила.

— У тебя как дела? Рассказывай, — велел Алексей. — Кстати, раз ты не идешь домой, то — куда?

— Не знаю... Дел других нет.

— Тогда пошли где-нибудь присядем? В Дом ученых, например? Там зимний сад, фонтан и диваны, прямо как в лучших домах Парижа.

Оксана согласилась. Кроме всего... можно будет поговорить. По-настоящему. Лешка — как раз тот человек, который все поймет. И, может, что-нибудь и посоветует. Сама она совсем запуталась и изовралась. "Потому и морок вокруг тебя", — сообщила Маша. Ну да, верно, поэтому.

В зимнем саду ДУ было сумрачно и пустынно. Тихо журчала вода в фонтанчике. Оксана и Алексей уселись под лимонным деревом.

— У тебя проблема какая-то? — проницательно заметил Бурмин. — Давай, выкладывай. Обсудим.

— Проблема, ага, — вздохнула Оксана. — Только ты меня не убивай сразу... Я, Леша, уйти решила. От Димки.

— Это как так? Куда уйти?

— Налево, — усмехнулась она. — Совсем. Я уже больше полугода встречаюсь с другим человеком. Он любит меня, и я его. И мы решили...

— Понятно, — остановил ее Алексей. — Любовь, значить, — хмыкнул он с неожиданным сарказмом. — И что это за... человек такой?

— Нормальный человек, — ощетинилась Оксана.

Тон Алексея нравился ей все меньше. Зря она завела с ним этот разговор.

— Кто он, что, откуда — рассказывай, — приказал Бурмин.

— Преподаватель математики. Мы в институте познакомились.

— Угу. Старый ловелас-одиночка, вроде меня? И ты его пожалела и решила осчастливить на старость?

— Нет, у него жена... и дети. Двое.

Алексей присвистнул.

— Нормально! Так как ты сказала? — с издевкой переспросил он. — Решила уйти? К нему? Он что, гарем собирает?

— Он тоже разводится.

— И уже подал заявление?

— Нет, — Оксане сделалось неловко, как всегда, когда она думала об этом или обсуждала вопрос с Сергеем. — Еще нет. Говорит, надо подождать.

Бурмин громко фыркнул.

— Знаешь, что я тебе скажу? — спросил он. Оксана подняла голову. Алексей смотрел на нее без теплоты, чуть не с презрением. — Ты ведь хочешь узнать мое мнение?

Она кивнула, не сводя с него глаз.

— Так вот. Ты обидишься, конечно, но ты — дура, Оксана. Круглая, пустая дура. Я и не подозревал. Как такое в голову могло прийти?

— Ты не понимаешь! — взвилась Оксана, придя в себя от оскорбления. — И никто не понимает! А я не могу так больше жить, не могу! Особенно теперь, когда узнала... другое.

— Ну, и чем же так ужасна твоя жизнь? — насмешливо спросил он. — Чем тебя муж не устраивает?

— Он меня не любит, — давясь слезами, проговорила Оксана.

— Да ну?

— Да! Я ему не нужна такая, какая есть!

— И потому он живет с тобой седьмой год?

— Не уверена, что он мне тоже не изменяет, — выпалила она.

Бурмин смерил ее ледяным взором.

— Совесть у тебя есть? — тихо проговорил он. — Сама себя послушай. Да такого мужика, как Димон...

— Да-да, — отмахнулась Оксана. — Его все считают героем и святым — из-за моей болезни. Заботится, терпит... А только, — она с трудом сглотнула рвущиеся рыдания. — Почему-то никто не интересуется, каково мне от всего этого! Считается, раз я болею, и обо мне заботятся, так мне и не надо больше ничего, и свинство еще чего-то ждать и требовать, да? И это справедливо по-вашему? Я и так всего лишена, и чем дальше, тем больше. Скоро вовсе... на улицу выйти не смогу. И забота эта вся — жерновом на шее, понимаешь ты? Нет, этого никто не понимает, и даже слушать не хочет, — зло говорила она. — Все только "Ах, Димочка! Ах, герой! Ах, больная жена, не бросает..." И мне: "Благодари! Кланяйся! Молчи! Молчи, главное, не напрягай, не доставляй лишних проблем!"

Она вытерла слезы и добавила еле слышным шепотом:

— У меня даже ребенка отбирают. Под предлогом облегчить жизнь. И прямо говорят, что не нужна мать, раз она больная, ничего не может.

— Ребенка — это зря, — кивнул Алексей. Он слушай ее бурный монолог молча, склонив голову и сцепив в замок сильные пальцы. — Про это я и Димке говорил. Ребенка должны родители воспитывать. Чего бы им это ни стоило. Раз не сумасшедшие и не алкоголики, так и нечего...

— И он послушал? — недоверчиво спросила Оксана.

— По крайней мере, задумался.

— Удивительно, — язвительно сказала она.

— Чего ты от него хочешь, сам у бабки вырос, — пожал плечами Бурмин. — Но ничего, осенью он привезет Павлика, а там уедете в Германию. Бытово будет уж наверняка полегче, и с деньгами. Может, еще подлечишься там, и вообще все наладится.

— Не поеду я никуда, — покачала головой Оксана.

— Не глупи! Или такая "лябовь", что и ребенка бросишь? — недобро прищурился он.

— А кто мне его оставит, ребенка?

— Ну, такой дуре и впрямь опасно оставлять, — безжалостно проговорил Алексей.

— Вот видишь, — она горько улыбнулась. — Никому дура не нужна. Да еще и больная. Так что всем будет только лучше, если я уйду.

— Ах, какая жертва, какое геройство, сейчас заплачу, — тоненьким голоском проблеял Алексей. И продолжал уже нормально: — Оксана! Я тебе еще раз говорю, не будь дурой, прекращай все это. Пока не поздно. Или? — он пристально поглядел на нее. — Поздно? Ты не беременна, случаем?

— Нет, — равнодушно произнесла она.

— Ну хоть это ладно.

— Алеша, — она подняла на него тоскливые глаза. — Ну почему, почему ты считаешь, что это плохо? Только потому, что Димка — твой друг, а я изменила ему? А если бы я была не его женой? Ты бы тогда наверняка иначе отнесся бы.

— Если бы ты была женой не Димки, а кого-то еще, я с тобой при прочих равных и говорить бы не стал, — отрезал Алексей. — Сказал бы: пошла вон, шлюха. И все. Да, — повторил он, глядя ей прямо в возмущенно распахнувшиеся глаза. — Именно, шлюха. А я с тобой говорю, потому что ты жена моего друга. И мой друг. Пока.

— "Пока", — хмыкнула Оксана.

— Пока, — подтвердил он. — Если бросишь Димку, я тебя перестану узнавать на улице. Предатели и подлецы никому не нужны. Даже больные и несчастные.

— А я не буду несчастной! — с вызовом сказала Оксана.

— Будешь, — сказал Бурмин с такой уверенностью, что она вздрогнула. — Потому что этому своему хахалю ты даром не нужна. И мне тебя жалко, — добавил он, и действительно, посмотрел на нее почти по-прежнему, без презрения и злости. — Не потому что ты якобы несчастна в любви или что ты там еще придумала. А потому что ты — дура. И даже не понимаешь, что над тобой попросту издеваются. Представляю, — губы его скривились, — как этот плейбой хвастает среди своих, как ловко трахает калеку...

— Ты не знаешь, — Оксана кое-как проглотила новые оскорбления. — Я с ним впервые себя женщиной почувствовала! Когда в больнице лежала, он каждый день приезжал. Каждый! В город, на трех автобусах. И потом...

— Хватит, — он хлопнул ладонью по ручке дивана. — Эта песня хороша, начинай сначала. В общем, я тебе все сказал. И повторяю, не будь дурой, прекращай все. Димке еще не говорила, надеюсь?

— Нет.

— И не вздумай. Это будет еще одна глупость и как бы не побольше первой.

— Разве глупость? — задумчиво произнесла она.

— Глупость и подлость. Твоя беда, ты заварила, сама и хлебай. И плати за все сама.

Они помолчали.

— Ну ладно, — Оксана посмотрела на часы и встала. — Ты извини. Пойду я.

— Нормально, — Алексей тоже поднялся. — Так ты поняла, нет? Все кончай и живи тихо. Димка — мужик, каких поискать. И он любит тебя. По-настоящему.

— Откуда ты знаешь? — устало спросила она.

— Знаю. Я все знаю.

— Ладно. Пока.

На крыльце он взял Оксану за плечо и, развернув к себе, сказал, наклонясь к самому ее лицу:

— Оксана! Я тебе еще и еще раз говорю: прекращай. Ты мне друг. И отношусь я к тебе по-прежнему. Но только... Ты поняла или нет?

— Поняла, — бессильно прошептала она, глядя в сторону.

— Ну смотри, — он не сразу отпустил ее. — Если что, приходи.

16

"Что ж так медленно тянется сегодня время?" — думала Оксана, глядя в окно. Точнее, на плотно задернутые занавески, из-за которых смотреть в окно, сидя за столом, было затруднительно. Подойти и отдернуть их, совсем отодрать. Другие повесить... какие-нибудь. Купить специально. Вообще все сделать тут по-другому, по-своему!

Она оглядела кухню. Собственно, и так неплохо. Наверное, она и не станет тут ничего менять. Занавески, разве. И шторы в зале. И в спальне. Вот что надо... нет, не выстирать — выкинуть. Окна — настежь... Она схватилась за стол, почувствовав слабость в ногах, как будто сидела не на стуле в комнате, а — на перилах балкона.

"А что, может, и верно, хорошо, что нельзя растворять эти окна и вообще подходить к ним", — заметила она про себя. Странные, очень странные мысли и желания появляются у нее в этой квартире. "Может, тут кто-то так и погиб?"

Оксана нервно рассмеялась, нарочито шумно встала, погромыхала чайником о плиту, налила себе чаю. Жаль, телевизора нет, и радио не работает. Ничего нет, чтобы играло, звучало, говорило, пело. Пианино да гитара не в счет. Для них руки нужны, которых нет, только душу травить. Был бы телевизор! Странно, впервые она про него думает, прежде, напротив, радовалась, как здесь тихо... Угу, как в могиле, прямо.

Зато слышно, как по лестнице кто-то поднимается.

Она хотела выйти в прихожую, но передумала. Тело сотрясала мелкая дрожь, как всегда перед чем-то жутким и решающим. "Сейчас-то я чего боюсь? — удивилась она, слушая скрежет ключа в замке. — Ведь это не Лешка, не Димка... не левый батюшка. Сейчас придет Серега, мой, родной, любимый человек, который все понимает. Даже говорить особо ничего не придется".

— Эй, ты где?

— Здесь, — откликнулась она.

Кулигин торопливо вошел в кухню и действительно все сразу понял.

— Что случилось?

— Ничего.

— Будто я не вижу, — он сел рядом, взял ее за руку.

И, как всегда, от тепла его ладоней, участливого голоса и взгляда, читавшего в самой душе, ей стало отчаянно жалко себя, маленькую и несчастную, несправедливо обиженную и приговоренную к пожизненной муке, непонятно, за что и зачем.

— Ну, что ты, — тихо проговорил он, целуя ее. — Не надо... пойдем.

— Нет, потом, — она попыталась воспротивиться, но он без труда заставил ее встать и привлек к себе.

— Пойдем, пойдем. А потом — все остальное.

Он был прежним. Таким, как в первый раз. Тогда она поверила ему сразу и пошла за ним без оглядки, позволяя телу и воле освободиться от пут разума, совести, всех внутренних голосов вместе взятых. И нет никаких "надо" и "нельзя", остается лишь "хочу". Весь мир умирает, все прошлое и будущее, а живо лишь то, что чувствует его касания, слышит его шепот, волнуется и бьется в такт задаваемой им мелодии, невероятно виртуозной, требующей запредельной чистоты тона.

Дерзкий музыкант, что творишь ты со своею скрипкой? Нет у тебя страха и чувства меры. Ведь еще чуть-чуть — и лопнут струны, треснет корпус, брызнет кровь из расхлестанных пальцев...

Но ты не боишься. И правильно делаешь. Страху не место там, где пробуждается жизнь, рождается звук, обретают голос сухие краски и буквы, загораются помертвевшие глаза женщины.

Ты не знаешь, откуда в тебе этот дар, мастер. Ты владеешь им... ты ли владеешь? Творец ли ты или послушное орудие той силы, что дает тебе такую власть над мертвой материей? Ведаешь ли ты, что творишь? Или — сам теряешь себя, отдаваясь ей с тем же упоением, что скрипка, кисть, камень, женщина отдается твоим рукам?

Зачем эти вопросы? Да вот же — толкутся в голове и не дают покоя. Стоит лишь прийти в себя, и начинается...

— Что ты говоришь?

Его челка опять упала ей на глаза. Оксана засмеялась, зажмурившись:

— Ты когда стричься пойдешь?

— Завтра, — он сел прямее, убрал со лба непослушные волосы. — Или даже сегодня. Вечером.

— Только не сильно коротко! — предупредила Оксана.

— Пошли вместе, проследишь, — предложил он. — А то я не знаю... говорю всегда, чтобы на свой вкус стригли.

— Я тоже. И всегда любопытно, что получится.

— Последний раз очень хорошо получилось. Только мало что осталось, — он намотал на палец ее отросший локон и тихонько подергал.

Оксана прикрыла глаза. Тут же замелькали, закружились цветные пятна, потянуло куда-то вниз, в пустоту, темную и теплую. Она силой разлепила веки.

— Сколько времени?

— Не знаю.

Сергей, не отрываясь, смотрел на нее. Она тоже любовалась им. Эх, остановить бы мгновение! Но не сегодня.

— Ну погляди, — она шевельнула головой в сторону тумбочки, на которой тикал будильник. — Мне отсюда не видно.

— Ты куда-то спешишь?

— Нет.

— Тогда зачем тебе время?

— Вредина, — Оксана притворно надула губы и сделала движение, чтобы взять часы, но Кулигин удержал ее.

— Лежи уж, — проворчал он и покосился на будильник. — Три часа.

— Ровно?

— Без десяти.

— Так бы и говорил, — она снова прикрыла глаза, но лишь на пару секунд.

— Зачем тебе всегда надо знать, сколько времени, да еще так точно? — спросил он.

— Не знаю. Так спокойнее.

— Не понимаю я этого.

— Не может быть, — возразила она. — Ты все понимаешь про меня. Даже то, чего я сама не подозреваю.

— Если бы, — он наконец оторвался от созерцания ее лица и встал.

Оксана отвела взгляд. Сейчас, когда разум и прочие "кандалы" опять с нею, было неловко видеть его обнаженное тело. "Ничего, потом привыкну", — подумала она и украдкой зевнула. Бессонная ночь и утренние тревоги напомнили о себе. Было бы здорово поспать сейчас часа три-четыре... нельзя. Она потянулась в последний раз и заставила себя сесть, надела очки, огляделась в поисках одежды. Но ничего похожего не увидела.

— Э, а где?..

— Что? — Кулигин уже застегивал рубашку.

— Ну... это...

— На кухне, наверное, — глаза его смеялись.

— Как на кухне?

— Ты забыла, где раздевалась? — он снова сел и обнял ее.

— С тобой все забудешь, — пробормотала она, приникая к его плечу, но тут же отстранилась, опомнившись: — Нет, хватит на сегодня. Мне в пять надо быть дома, еще в магазин зайти. Гости приехали неожиданно.

Она испуганно взглянула на Сергея, но он принял это известие на удивление спокойно:

— Да, у меня тоже дела кое-какие. Погоди, — он вышел и вернулся с ее одеждой. — Одевайся, я пойду покурю да чайник поставлю.

17

— Ну вот, теперь рассказывай, что случилось, — сказал Кулигин, пододвигая ей чашку с чаем.