Таковой быстро нашелся. Это был большой кусок сосновой коры. Офицер достал из кармана перочинный ножик и принялся за работу. Через несколько минут из-под его умелых рук вышел гладко обструганный корабельный корпус. Затем, он просверлил лезвием ножа два отверстия и вставил в них длинные, очищенные от коры веточки, призванные играть роль мачт. Бумажные паруса и киль из щепки довершили конструкцию. Чтобы в серьезности намерений грозного двухмачтового фрегата не оставалось никаких сомнений, Славка нарисовал на парусах череп и скрещенные кости.
— Во, видал? Теперь пусть только кто-нибудь попробует нас тронуть!
Петька восхищенно смотрел на кораблик.
— Давай, иди, запускай, — Шувалов легонько подтолкнул его к ручью.
Мальчик осторожно поставил кораблик на воду. Подхваченный течением, фрегат, отправился в свое первое плавание. Глядя на его горделивую осадку, Славка с удовлетворением произнес:
— Этот хоть до Африки доплывет. Не утонет!
— Не доплывет. Мальчишки камнями потопят, — печально заметил Яковлев.
Шувалов, вспомнил о конкурентах, которые провожали двухмачтовый красавец завистливыми взглядами и, посоветовал:
— Ты дай им тоже попускать. Тогда они его не тронут.
Потом обратился к мальчишкам:
— Хотите поиграть с кораблем? Тогда берите Петьку в свою компанию.
— Хорошо, мы согласны, — разом зашумели пацаны. — Петька, иди к нам. Давай играть вместе. Только, чур, не врать больше!
— А чего он врет? — автоматически спросил Славка.
— Про то, что у него папка есть. Потому, что папки у него нет. Он помер.
— А вот, и есть! Вот, и есть! — раздался тонкий Петькин голосок.
Шувалов присел на корточки перед ребенком и взял его за плечи.
— Что ты сказал? — переспросил он.
— Пусть сами не врут! Моя мама лучше знает.
— А где он? — в Славкиных глазах что-то защипало, словно бы туда насыпали песка.
— Он улетел. Далеко-далеко. Но он скоро вернется. Вот посмотрите. И тогда всем покажет. Мой папка — самый сильный!
— Конечно, конечно..., — голос Шувалова предательски дрогнул. — А хочешь.... А хочешь, я тебе воздушный змей сделаю? Большой. Просто огромный. Ни у кого такого не будет. Даже из магазина.
— А ты можешь? — мальчик смотрел на взрослого с недоверием. — Мой папка никогда такого не делал.
— Могу. А, твой папка.... Знаешь, он самый лучший в мире летчик! А летчики летают высоко на быстрых самолетах и медленные змеи им ни к чему.
— Хорошо, только уговор — мужики не плачут! Сам говорил.
— Это.... — смутился Славка. Он и не подумал, что ребенок может оказаться таким внимательным. — Это просто в глаз что-то попало, пока строгал.... Так что, договорились?
— Договорились.
— Петька! — внезапно раздался чей-то громкий крик. — Иди домой обедать. Быстро!
Шувалов обернулся. Возле подъезда одного из близлежащих домов стояла Наташа Яковлева. Была она в халате, с наброшенным поверх пальто и домашних тапочках. Ее распущенные волосы трепал ветер.
— Сейчас иду, мама! — помахал рукой Петька и побежал к ручью за кораблем.
Кровь бросилась Славке в голову. Он решительно подошел к женщине и без лишних предисловий выложил все, что думал:
— Зачем ты это делаешь? Зачем врешь пацану, что отец жив?! Неужели не понимаешь, чем дальше, тем больнее ему будет!
Яковлева побледнела и отрезала:
— Это не ваше дело!
Резко развернувшись, она исчезла в глубине подъезда.
'Дура! И ведь видно, что баба хорошая. А такая дура!' — со злостью подумал Шувалов, провожая ее взглядом.
* * *
— Заходи, лейтенант, присаживайся, — Рекун кивнул на стул. — Располагайся поудобнее. Разговор у нас ожидается долгим.
Юра сел и растерянно огляделся вокруг. Он все еще не мог придти в себя. Всего каких-то десять минут назад, особист остановил его по дороге в гостиницу, потом посадил в коляску своего мотоцикла и привез в этот кабинет.
— Ну, что будем делать, лейтенант?
— А что случилось? — спросил двухгодичник, часто моргая глазами за толстыми стеклами очков.
— А сам не догадываешься?
— Нет! — искренне удивился Юра.
Особист, не спеша, открыл сейф, достал оттуда невзрачного вида папку, и, взглянув внутрь, продолжал:
— По имеющейся у меня оперативной информации, некто лейтенант Гусько, в прошлом месяце, дважды уходил со стоянки, оставив не опечатанным свой самолет. Не было? А если бы самолет угнали или сняли секретные блоки? Что тогда?
— Дальше, — майор прошелестел переворачиваемой страницей. — Парковый день на 21-м самолете, в прошлую субботу, выполнен не был. Приказ на работы подписывался лично Главкомом ВВС. Таким образом, получается, что техник самолета Гусько не выполнил приказ самого Главкома!
— Я все сделал. Все, как положено. Просто в ЖПС забыл записать, — попытался оправдаться Юра.
— Не перебивай, я еще не закончил, — оторвал взгляд от бумаг Рекун. — Лючок на взлете у кого сорвало? Это же аварийная ситуация! Что, тоже закрыть забыл?
— Забыл..., — как эхо, отозвался виновник потенциальной аварии.
— Ну, и как ты мне прикажешь все это называть? Ты что, детсадовец? Мы что здесь, в бирюльки играем? Ну, один раз забыл — понимаю. Второй — тоже, при смягчающих обстоятельствах можно простить. Но дальше — извини! Давай называть вещи своими именами. Это — вредительство и, причем, вредительство умышленное!
— Зачем же сразу такие выводы из отдельных случайностей? — запротестовал Юра.
— Для тебя это не связанные между собой случайности, а для меня они укладываются в совершенно определенную закономерность. Хорошо, а что ты скажешь на это? Кто в понедельник поприветствовал группу техников второй эскадрильи словами: 'Хайль Гитлер, джигиты!'.
— Товарищ майор, это просто такая приколка еще со времен института. У нас училось много ребят из Средней Азии. Они рассказывали, что как-то смотрели фильм про войну, переведенный на местный язык. Так там Гитлер выходит к своим генералам и таким образом их приветствует.
— Как у тебя, однако, все просто. Но, по-моему, это не совсем так, лейтенант.
Рекун достал с полки толстенную коричневую книгу и кинул ее на стол, подняв легкое облачко пыли.
— Вот, здесь все про тебя есть. Ты еще подумать не успеешь, а я уже знаю.
— Что это? — удивленно встрепенулся Гусько.
— А это книга такая, составленная усилиями наших специалистов. Она позволяет мне, оперативному работнику, делать быстрые, и, главное, правильные выводы, из, казалось бы, никак не взаимосвязанных между собой фактов. Вот, скажем, остался советский спортсмен за границей, и тогда психологи начинают опрашивать всех его родственников и знакомых, как поменялось его поведение незадолго перед побегом. Ну, там, вдруг начал усиленно учить английский. Взаимоотношения в семье испортились. Стал книжки брать в библиотеке о жизни спортсменов за рубежом и так далее. Второй раз такое произошло. Опять, выяснили, систематизировали и — в эту книгу. Зато третий спортсмен, моряк или летчик уже, наверняка, останется дома, даже не понимая, почему его в этот раз за рубеж не выпустили. Потому что, это только кажется, что ты самый хитрый и умный и никто вокруг ни о чем не догадывается. На самом деле, все уже когда-то, где-то происходило. Таким образом, мы можем заранее предугадывать и пресекать преступные намерения.
— И что она говорит про меня? — криво улыбнулся Юра. — Что я завтра снова забуду самолет опечатать?
— Нет, лейтенант. Про тебя она говорит, что не любишь ты нашу Советскую Родину!
До Гусько, наконец, дошел ход мыслей особиста. Он побледнел и сбивчиво затараторил:
— Что вы, товарищ майор! Да я.... Наша великая страна — это...
— Не юли! — повысил голос Рекун. — Кто после выпуска из института пытался дважды устроиться моряком на суда, ходящие в загранку? Кто в 82-м был задержан в режимном районе советско-финской границы. Что ты там делал? Это тоже все случайности? Кто под прикрытием своих прошлых занятий дельтапланеризмом, выспрашивал у летчика капитана Семенова, о том, как взлетать на самолете и легко ли он управляется в полете? Куда ты собрался? В какую страну?
Видя, что Юра молчит, низко опустив голову, кагэбешник подошел к нему вплотную, наклонился почти к самому его лицу, и резко стукнув со всей силы ладонью по столу, заорал:
— Отвечать, падла!
— Да, хочу! В Канаду! Может быть, вы что-нибудь слышали о такой стране?! Думаете, я до смерти буду гнить в вашем сраном гарнизоне?! Это вы будете, а я не буду! Я свободный человек и я хочу жить там, где мне нравится! Понятно?!
— Вот и поговорили, гражданин лейтенант, — спокойно и даже удовлетворенно произнес Рекун, возвращаясь на свое место. Он сел за стол и стал заполнять какие-то бумаги.
Время шло, майор продолжал что-то писать. Юрина злость таяла, как снег на солнце и он уже тысячу раз пожалел о своей несдержанности. Наконец, особист закончил, положил бумаги в папку, потом, закрыл ее и неторопливо заговорил:
— Теперь, материала, чтобы закатать тебя в дисбат, у меня достаточно. А ты говорил, что я деньги свои не отрабатываю. Еще как отрабатываю. Эх ты, мурзилка бобруйская.
Рекун встал и прошелся по кабинету, продолжая развивать свою мысль:
— Ты хоть знаешь, что такое дисбат? Это тебе не тюрьма, на нарах не отлежишься. С 5-ти утра до 11-ти вечера — строевая подготовка, пока плоскостопие не заработаешь. Или боевая — будешь ползать, пока на брюхе черепаший панцирь не появится. А с 11-ти вечера до 5-ти утра — вторая смена, в роли ротной жены. Там любят таких, как ты — гладких, интеллигентных. Из таких самые ласковые женщины получаются. Все, допрыгался. Документы оформлены, только командиру свою подпись поставить и — амба! Канаду не обещаю, но холодная длинная зима будет обязательно.
Особист, не спеша, вынул из пачки сигарету 'Прима', со вкусом затянулся и посмотрел на Юру. Тот напоминал сдувшийся шарик, такой же поникший и такой же красный.
— Мать, то, есть? — спросил майор после некоторого молчания.
Гусько коротко кивнул головой в подтверждение.
— А отец?
Повторный кивок.
— Ты хоть знаешь, что у него месяц назад был повторный инфаркт?
— Нет! — Юра поднял голову, посмотрев на Рекуна с удивлением.
— А ты когда родителям последний раз писал?
— Наверное, года полтора назад, — неуверенно протянул примерный сын.
— Мо-о-лодец! — восхищенно присвистнул особист. — Так ты, поди, и о первом еще ничего не знаешь?
Лейтенант лишь смущенно пожал плечами.
— Эх! — с горечью констатировал Рекун. — Не переживет твой батя нового удара. Как пить дать, не переживет. Единственный сын — осужден, да еще, по какой статье. Позор!
Он посмотрел на Гусько и, словно размышляя в слух, продолжил:
— Что же мне с тобой делать? Я ведь понимаю, ты парень, в принципе, неплохой. Дурак только.
Ответом ему было молчание.
Рекун выдержал паузу:
— Ты, наверное, думаешь, мне главное человека посадить? Что у меня план по посадкам какой-нибудь есть? Нет у меня никакого плана. А вот дети есть. Один, кстати, твоего возраста. Я хочу только одного — чтобы у меня в полку был порядок. Понимаешь, порядок. И никаких ЧП!
Он подошел и сел на краешек стола, рядом со стулом, на котором сгорбился гражданин Гусько.
— Ладно, Юра, — майор внезапно назвал его по имени. — Так и быть, помогу тебе. Не буду пока давать делу ход. Только ты понимаешь, я ведь тоже многим рискую. Фактически, получается, что я покрываю тебя. Эх, погубит меня когда-нибудь моя добрая душа.
Лоб особиста наморщился, словно он перебирал в голове возможные варианты:
— Давай, чтобы подстраховаться, сделаем вот что — мы оформим документы, как будто ты нам помогаешь. Тогда я напишу, что ты, свои дурацкие действия, производил, чтобы проверить бдительность офицеров полка. Только сам понимаешь, не маленький, мы закрыть на этом дело не можем. Мне, в дальнейшем, нужны будут от тебя хотя бы несколько рапортов, чтобы подтвердить твою работу.
Гусько, опустив голову, тер грязным носовым платком идеально чистые стекла очков.
— Сынок, ну что ты молчишь? Тяжело тебе? А думаешь, нашему поколению было легче? Ведь у тебя отец, член партии с 1957 года, всю войну пацаном, за токарным станком простоял, — продолжил Рекун, проявляя незавидную осведомленность. — Роста не хватало, так ему ящик из-под снарядов под ноги подставляли. Прям, как в книжках. Ему что легко было?
Сын героя труда, наконец, разлепил ссохшиеся от волнения губы и скорее прошептал, чем проговорил:
— Что вы от меня хотите?
— А ничего, — улыбнулся особист. — Точнее, почти ничего. Живи, как жил, служи. Только, если ты что-нибудь узнаешь, услышишь или даже просто заподозришь... В общем, я должен знать об этом первым, а твой командир — только вторым. Понял? Особенно, меня интересуют друзья твои — двухгодичники, — в голосе Рекуна едва заметно проскочила металлическая нотка и тут же исчезла, как будто острый клинок на секунду вышел и тут же спрятался назад, в мягкий бархат ножен. — И смотри, не пытайся меня обманывать! Если вздумаешь что-нибудь отчебучить — ты видел, все документы оформлены. Уже через час тебя здесь не будет и ты, потом быстро поймешь, что наш гарнизон еще не самый сраный. Ты понял меня? Не слышу?
— Да, — тихо ответил Юра. Потом немного подумал и спросил: — А что, все еще существует статья за вредительство?
* * *
— Разговоры в строю! Слушай, все внимательно сюда, — привлекая внимание, Тихонов постучал картонкой с прикрепленными к ней записями, которую он держал в правой руке по ладони левой.
Шло обычное утреннее построение техсостава 2-ой авиаэскадрильи.
— Сегодня день подготовки к полетам, Завтра — полеты. Однозначно, стопроцентно, посамолетно, — продолжал инженер. — В 6 ноль-ноль утра — колеса в воздухе. На полеты выставляем 15-ый, 17-ый, 19-ый, 20-ый, 22-ой, 21-ый.... Нет, отставить. И... 18-ый. Ясно? Теперь, Синицын, что с пушкой на 19-ом?
— Заклинило во время стрельбы, — отозвался старший лейтенант Синицын, он же, Вова-вооружейник, начальник группы вооружения эскадрильи.
По установленной в полку традиции, всех начальников групп вооружения именовали подобным образом. Соответственно, в первой эскадрилье был Витя-вооружейник, в третьей — Петя.
— Без тебя уже знаю, что заклинило, — недовольно оборвал его инженер. — Я имею в виду, что сделано? Сегодня, вам — последний день. Дефект — устранить! Завтра самолет должен быть на полетах, однозначно.
— Так точно. Сделаем. Только мне хоть один боец нужен. Поставьте в наряд кого-нибудь другого, не из нашей группы.
— Хорошо, будет тебе боец. Дальше, — Тихон заглянул в свою бумажку. — На том же 19-ом — замена пневматиков основных стоек шасси. Петров, подъемники возьмешь в 18-м укрытии. Замену производить силами звена.
Новый взгляд в свои записи.
— Что с 16-м, Колесов?
— А что с ним сделается? Стоит родной в своем укрытии.
— В каком еще на хрен укрытии? Он еще вчера вечером должен был стоять в ТЭЧ на регламенте, однозначно! Колесов, ты, что здесь выеживаешься?! Я, тебе кто, капитан или балалайка?
