Консерватория: мелодия твоего сердца

— Что считать чрезмерными физическими нагрузками? — немедленно уточнил Ханлей Дойл.

— Откажитесь от физических нагрузок, мэтр, — строго повторил медикус, обобщая предписания.

— Разрешите? — прервала их перепалку девушка.

— Конечно. Проходите, — кивнул пожилой мужчина с редкой бородой, отгородившийся от мира круглыми очками.

— Никаких физических нагрузок. Никакого бега, прыжков и прочего. Подтягиваться, так и быть, можете, но в пределах разумного, — старичок сердито крякнул и покинул палату.

— Что-то мне подсказывает, что у нас разное понимание разумного, — весело заметил мужчина.

Каэли осмотрела его перебинтованную ногу и ответила:

— Значит, вам придется пересмотреть свое понятие, Ханлей.

— Почему мне? — недоумевающе вскинул брови мужчина.

— Потому что из вас двоих только у вас нога проколота до самой кости. И потому что я хочу выйти замуж за стоящего на своих ногах мужчину, а не поддерживаемого костылями из-за очередной травмы.

Ханлей обескуражено посмотрел в абсолютно безмятежные глаза девушки и очень серьезно произнес:

— Если для тебя это важно, могу две недели не вставать с этой койки.

— Не переригрывай. Медикус сказал, что подтягиваться тебе можно. В пределах разумного.

Мэтр Дойл ухватил Каэли за руку и усадил на койку спиной к себе, чтобы обнять, подуть на открытую прической шею и поинтересоваться:

— Когда скажем твоему отцу?

Девушка усмехнулась.

— Как можно позже, дорогой. Как можно позже.

Вместо эпилога:

— Таким образом маэстро Стайофан, используя совершенно иные породы дерева, и измененную форму инструмента, открыл новое звучание и по праву вошел в список великих мастеров музыкального дела. И поныне скрипачи играют на инструменте, форму которого предложил гениальный маэстро.

В аудитории воцарилась тишина. Я, стараясь не выдавать волнение, смотрела на преподавателя, ожидая ее вердикт. Метресса Хьюз прикоснулась к прическе, убеждаясь что та в идеальном порядке и поправила пенсне, блеснувшее отсветами от окна.

— Что ж, оллема Адерин. Благодарю за ответ. И ваша экзаменационная оценка... — я ненавидела эти паузы, которыми метресса мучила изнывающих от неведения студентов — высший бал.

Меня всю от кончиков пальцев до макушки наполнило ликование. Хотелось подпрыгнуть или завизжать, но я позволила себе лишь улыбку немного шире, чем обычно, поблагодарила и вернулась на свое место, помятуя, что Дервила Хьюз крайне неодобрительно относится к публичному выражению эмоций. Настолько неодобрительно, что, нотный стан мне свидетель, может и задуматься о понижении экзаменационного балла.

Последний год. Последний экзамен. Вручение диплома и столица. А там... кто знает.

Почему-то совсем не верилось, что вот оно, завершение. Что индивидуальное занятие с метрессой Двейн по специальности накануне академконцерта было последним. И мы не встретимся с ней на следующей неделе. Что пожелания мастера Аодха, ворчание мастера Вилея Имона, строгий взгляд госпожи Ки

н будут теперь предназначаться другим. Сожаление и предвкушение сплелись в клубок так тесно, что разделить их было вряд ли возможно. Как же я буду скучать...

Когда время экзамена вышло, я вышла в коридор, где меня уже ждал мой скрипач. Я подошла, не скрывая счастливой улыбки, чтобы утонуть в крепких надежных объятиях.

— Сдала?

В его серебристо-серых глазах плясали смешинки.

— А ты сомневался? — удивилась я.

— Ни в малейшей мере.

Любимая открытая улыбка расправила уголки его губ. Даже спустя три года супружества она казалась мне новорожденным чудом, которое было страшно спугнуть.

— Я написал заявление об увольнении.

Я на мгновение задержала дыхание. Несмотря на то, что Грейнн потерял дар, ему все же выдали диплом. Первый проректор, лорд Двейн, сказал тогда, что это лишь формальность, что Грейнн — высококвалифицированный оллам, и он не хочет чтобы незавершенное музыкальное образование студента, имеющего привычку возвращаться, над ним довлело. К тому же лорду Бойлу причиталось за помощь в поимке заговорщиков.

Грейнн принял диплом. Летом мы устроили тихую свадьбу, а на следующий год, в то время, когда я училась, он стал наведываться в консерваторию. Каждый день он сидел в библиотеке или прогуливался по парку. Это продолжалось с месяц, а потом лорд Двейн пришел к нему в читальный зал и посоветовал прекратить слоняться без дела и найти себе нормальное занятие. Так Грейнн получил место преподавателя на факультете музыковедения, готовящего олламов с самым низким уровнем дара к теоретической стезе, что его ни в малейшей степени не смущало. И пусть в моем супруге не осталось силы для воздействия, но более чуткого к голосу мелодии музыканта я не встречала.

— Думаю, за лето они найдут замену. Времени до начала учебного года достаточно. Да и любой выпускник сможет вести у первокурсников-музыковедов классификации музыкальных жанров. А нас ждет столица и маэстро Диармэйд.

Грейнн смотрел на меня, словно отыскивая в моих глазах ответ на незаданный вопрос. Я кивнула. Вдвоем.

С того памятного страшного дня все изменилось. Для него. Для меня. Для нас. Но жалеть о чем-либо мне не давала мелодия сердца, звучащая, когда мой муж принимался играть. Она несла в себе чувство свободы, полета, восторга и тихой радости, ласкала легкими воздушными ручьями. Эта мелодия не позволяла мне жалеть мужа, ведь потеряв дар, он обрел гораздо больше. Будто разодранная суть, наконец, обрела целостность. Словно зажили старые шрамы.

— А что ты решил насчет предложения лорда Бирна? — поинтересовалась я, пропуская между пальцами серебристую прядь пребывающих в привлекательном беспорядке волос.

— Соглашусь. И учти, в столице я глаз с тебя не спущу, слышащая.

Я счастливо рассмеялась, не заботясь о том, что привлекаю внимание окружающих.

— Я на это очень рассчитываю.

* * *

— Дервила, мои глаза меня обманывают, или ты улыбаешься?

Метресса Хьюз, стоящая в дверях музыкального кабинета, укоризненно взглянула на незаметно подошедшего метра Муррея.

— Полно, Тиган. Не каждый день уходят лучшие ученики. Так что мне простителен момент слабости.

Немолодой оллам хмыкнул и хитро ухмыльнулся.

— Безусловно. Но я всегда считал, что ты не приветствуешь пылкость и порывистость.

— Не вижу ничего плохого в пылкости и порывистости.

Метресса сделала паузу. Насладилась видом удивленно ползущих вверх бровей мэтра Муррея и добавила:

— За пределами моей аудитории.