— Все решится завтра господа! Судьба всей компании в наших руках и мы не выпустим удачу из рук! Тем же из вас, кто сомневается в удаче, при обороне Юшуньского перешейка, хочу привести в пример русских в Севастополе. Если варвары могут оборонять укрепления протяженностью в семь километров, то уж километровое расстояние мы без сомнения защитим!
* * *
Поеживаясь от тумана, в предрассветных сумерках, солдаты предназначенных к выступлению батальонов наскоро завтракали, пили кофе и подгоняли снаряжение. Мало кто сомневался в удачном исходе сражения. Русских было мало, подтянуть резервы из Симферополя, а тем более из Бахчисарая, они не успеют. Пока русская пехота и полевая артиллерия дойдет до Юшуни, их будут ждать подготовленные укрепления, опираясь на которые можно отбить любой штурм. Заверения местных татар данные муширу Ахмед-паше, давали твердую уверенность в обеспечении войск продовольствием и строительными материалами.
В сторону Саки, против русского авангарда выступала правая колонна, под начальством Ахмеда-Менекли-паши. Шесть египетских батальонов, кавалерия Искандер-бека и одна двенадцатиорудийная батарея. Задачей колонны было захватить Саки, укрепиться и сковать русский резервный корпус генерала Шабельского.
К поселку Тип-Мамай направлялась средняя колонна под командованием самого д'Алонвиля. Колонна состояла из трех полков французской кавалерии с конною батареей, шести египетских батальонов и шотландской бригады.
Левая колонна, возглавляемая муширом Ахмед-Пашою состояла из двенадцати батальонов
турок, двух английских драгунских, одного французского гусарского полков и двух батарей. Направлением её движения был путь на север от Евпатории, в сторону поселка Чотай.
Число всех этих войск достигало двадцати двух тысяч штыков и четыре тысячи регулярной и тысячи сабель иррегулярной кавалерии. Общее число орудий в батареях равнялось сорока восьми.
Марш, как и было, предписано диспозицией, начался в три часа утра. Стук копыт и звяканье конской упряжи проходящей кавалерии, мерная поступь пехоты, негромкие разговоры солдат, тяжелый звук катящихся на передках орудий, скрип колес обозных повозок, все эти звуки, сплетаясь воедино, как бы говорили смотрящему за прохождением колонны
вместе с генералом Луи-Пьеру: 'Победа впереди! Впереди победа!'.
— Луи-Пьер!
— Мой генерал!
— О чем ты думаешь, глядя на этих молодцов?
— Мой генерал! Я думаю, что будет победоносное сражение и Ваше имя украсит список выдающихся полководцев!
— Льстец! — самодовольно произнес генерал.
— Отнюдь мой генерал! Я действительно думаю, что будет славное дело!
— Ты чувствуешь это?!
— Да мой генерал!
— Чувства тебя не обманывают! Трогай!
Генерал и адъютант присоединились к проезжавшей группе офицеров четвертого, любимого д'Алонвилем полка спаги.
* * *
Высланные на ночь к Евпатории разъезды казаков, наметом неслись к стоянке отряда генерал-лейтенанта Федора Христофоровича Корфа.
— Сполох! Сполох!
К дому, где сладко спал генерал, подлетел командовавший разъездами подъесаул Лапшин.
— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! Турки!
Оторванный от самых сладких предутренних снов и поэтому крайне недовольный, начальник резервной уланской дивизии генерал Корф высунулся в окно.
— Какие турки? Что ты орешь?
— Ваше превосходительство! Турки вышли из Евпатории, идут на нас!
— Много?
— Так точно! Пехота, кавалерия и артиллерия при них.
— Чёрт побери! Говорил ведь я, что шесть верст от неприятеля это ничтожно мало! А этому ... Адъютант! Поручик Путятин!
— Я! Я тут, Ваше превосходительство!
— Передайте приказ, седлать коней, орудия на передки!
— А как же завтракать?
Раздался рев недавнего командира лейб-гвардии конно-гренадеров, описывающий умственные способности своего адъютанта.
Разбуженные уланы Великой Княгини Екатерины Михайловны (Елисаветградского) полка, подгоняемые криками вахмистров, метались у коновязей, седлая коней. Артиллеристы легкой батареи, брали на передки орудия и зарядные ящики. Поселок Тюп-Мамай наполнился заполошными криками, разноречивыми командами, суетливыми сборами обозников, запрягавших лошадей. Казаки подчиненных Корфу шести сотен шестьдесят первого Донского казачьего, быстро и сноровисто оседлали коней, и потянулись к месту построения.
Одевшись, без помощи камердинера, который вместе с денщиками, торопливо собирали посуду, подсвечники, столовые и письменные приборы, постель; генерал Корф, выехал верхом перед неровным строем своих уланов, артиллеристов и казаков. Зычным, хорошо поставленным голосом, подал команду:
— По коням!
— Поэскадронно! Справа по три! Рысью-ю-ю! марш!
Выглядывавшие в окна домов татары, видя нахлестывающих лошадей повозочных, цокали языками и приговаривали:
— Якши! Якши урус!
Появившимся через час французам, татары донесли, что русские ушли в сторону Орт-Мамая.
* * *
Отряд генерал-майора Терпелевского, уланский эрц-герцога Леопольда (Украинский) полк и две сотни казачьего Уральского полка, стоявший у сел. Тегеша, в пятнадцати верстах к северу от Евпатории, получив известие о движении турок, собрав казачьи разъезды, в полном порядке выступил согласно ранее полученному приказанию на Карагурт.
Генерал-майор Александр Евгеньевич Терпелевский, командуя отрядом в который входил Украинский полк, надеялся, что фортуна ему улыбнется даже в степи. Его отец, в 'битве народов' под Лейпцигом, командуя в чине майора этим самым Украинским уланским полком, заслужил Георгиевский орден, четвертого класса. Командир первой бригады резервной уланской дивизии тоже хотел отличиться.
Сейчас, он торопливо диктовал адъютанту донесение о движении неприятеля.
— Написал Ваше превосходительство!
— Дай подпишусь. Запечатай, возьми десяток улан, заводных коней на всех и галопом в Лезы, к Шабельскому. Села постарайся обходить, не верю я татарам. Понял?
— Так точно, Ваше превосходительство! Разрешите идти?
— Давай друг мой, скачи.
* * *
Вместо движения на Бозоглу, генерал Корф, считая, что на сегодня дело закончено, расположил свой отряд за оврагом между селениями Кенегез и Кангил. Войсковой старшина Асмолов, получил приказ выслать казачьи разъезды в сторону Перекопской дороги, а командир батареи подполковник Красовский должен был снять орудия с передков и выставить на позицию. Десяток казаков был отправлен в Карагурт, передать приказ Терпелевскому идти на соединение с отрядом начальника дивизии. Солдаты получили разрешение готовить завтрак и принимать пищу.
Разведка французов, направленная по направлению указанному татарами, обнаружила, что русские совершенно беспечно разбив бивуак, даже не выслали полевых караулов. Отправив донесение об этом генералу д'Алонвилю, лейтенант спаги Ив Лакорн продолжил с вершины небольшого холма наблюдать за русским лагерем.
Вот появился в стороне от обедающих кавалеристов солдат с раскладным столиком, установил его, застелил салфеткой, разложил приборы. Появился второй солдат, который нес бутылку вина, тарелки с закусками. Потом появился полный человек, державшийся с большой важностью, судя по густым эполетам генерал. Шедший рядом с ним человек со скамейкой, одетый не в военную форму, видимо был или камердинер, или лакей. Генерал уселся за стол, заложил за воротник салфетку, и начал завтракать.
Глядя в подзорную трубу, лейтенант сглотнул непроизвольно появившуюся слюну и прошипел:
— Жирная свинья! Черт возьми, когда же подойдут наши?
Внезапно, от созерцания русского лагеря, лейтенанта отвлек голос принадлежавший полковнику Ожерону.
— Не ругайся Ив, мы уже пришли. Соединились с кавалерией мушира и пришли.
— Мой полковник!
— Показывай, мой мальчик, что тут у нас?
* * *
Отряд генерала Терпелевского, шедший на соединение услышал звуки боя примерно за две версты. Французы воспользовались внезапностью и атаковали в конном строю. Построенные в три линии полки спаги устремились крупною рысью к высотам у села Кенегез, где стояла на позиции батарея. Четвертый гусарский полк полковника Валсин-Эстергази, обрушился на бивуаки улан, а оба драгунские полка, приняв влево, угрожали отрезать отступление. Уланы, застигнутые врасплох, бросились к своим лошадям; прислуга батареи растерялась. Только один взвод, выпалив картечью, бросив зарядные ящики, успел взять орудия на передки и ускакал с позиции. Остальные шесть орудий не сделав ни одного выстрела, были захвачены спаги. Сейчас, кавалеристы приканчивали оставшихся в живых, размахивающих банниками артиллеристов.
Прорвавшиеся к обозу гусары проскакали через лагерь, рубя всех подряд. Обозники не смогли оказать достойного сопротивления и сдались, это несколько задержало атакующих. Примерно половина улан, сумела вырваться из под гусарских сабель и, оседлав коней, галопом устремилась к спасению. Путь им преграждали английские драгуны.
Терпелевский быстро оценив обстановку, не раздумывая, прокричал старинный девиз:
— Господа офицеры! Уланы! Казаки! Белая Дама смотрит на нас! Пики к бою! Сабли вон! В атаку! Вперед!
Украинский уланский, две сотни уральских казаков, склонив пики и обнажив сабли и шашки, бросились в атаку. Ударить во фланг драгунам, смять, дать возможность вырваться из объятий смерти товарищам!
— Ура-а-а! Ура-а-а!
Уланы ворвались в строй англичан. Звон скрещиваемых сабель, крики драгун которым пришлось отведать уланской или казачьей пики, ржание лошадей, все смешалось в какой-то протяжный вой! Самоубийственная атака 'украинцев', принесла плоды. Из под удара удалось вырваться большому числу 'елисаветградцев'.
Генерал Корф, уже второй раз за этот несчастный день вынужденный бежать от врага, сделал это первый. Первым же он и остановился, собирая вокруг себя остатки своего отряда, присоединив подскакавшие сотни донцов, он храбро повел их в атаку, чтобы помочь выйти из боя своим спасителям. Украинский уланский полк и две сотни уральцев, понеся большие потери, вышли из боя. Попытка Корфа отбить пушки, была встречена залпами шотландцев, пришлось трубачам играть отступление.
Александр Евгеньевич Терпелевский получил свой Георгиевский орден. Посмертно. Но произошло это только спустя три месяца после того, как его тело, предварительно ограбив, закопали в землю турецкие солдаты.
* * *
Донесение князя Горчакова Государю Императору
'В этом несчастном деле мы потеряли убитыми, ранеными и пленными до пятисот человек, убит храбрый Терпелевский, захвачены неприятелем шесть орудий. Со стороны Французов убито до ста сорока человек и много раненых. Я высылаю Корфа из армии за оплошность против неприятеля, и прошу Ваше Императорское Величество о назначении на его место князя Радзивила, с производством его в генерал-лейтенанты, так как бригадные командиры старше его. Он служит отлично и притом здоров, свеж и сметлив'...
Глава 23. Фронт крепок тылом.
Денщик командира полка нашел капитана Гребнева на Северной стороне, куда тот пошёл понаблюдать как солдаты и офицеры девятнадцатого века, осваивают оружие и тактику века двадцатого. Потом рядом с Гребневым оказался командир третьего батальона капитан Михайлов. Мучающийся постоянным жжением в носу и чихая через равные промежутки времени, Николай Маврикиевич втянул Гребнева в разговор о том, какую 'бомбу' в лице тех, кто оказался в Севастополе времен Крымской войны, подсунула судьба новому Императору. Не смотря на болезненный вид, мысли капитан Михайлов высказывал весьма здравые. Начиная с того, что отгородить солдат "еланцев" от окружающих совершенно невозможно, а значит влияние тех, кто никогда не был крепостным, на "севастопольцев"
обеспечено. Какую форму примет это влияние, предсказать не смог бы и сам Нострадамус. Столыпинская реформа, давшая возможность наконец-то крестьянину иметь свою, не кусок общинного надела, а именно свою землю, обязательно скажется.
— Это повлияет на поведение людей? — гнусавым голосом спрашивал Михайлов. И тут же сам себе отвечал:
— Конечно, повлияет! Знание, что так будет, будет свобода от барина — это детонатор к бомбе.
— Не забывайте, Николай Маврикиевич, крестьяне всегда хотели иметь возможность поделить помещичью землю. А известие, что после реформ Петра Аркадьевича, земля у них появилась, теперь для них будет как красная тряпка для быка.
— Никто ведь не вспомнит, что у кого-то земля появилась, а кому-то пришлось в пролетарии податься. Все так сложно, так неустойчиво. Войну мы выиграем ... Ап— п-чхи!, но будет ли от этого лучше на Святой Руси? Такой змеиный клубок проблем.
— Кстати, о конце войны. Есть и еще один аспект, проявляющийся именно после войны. Причем войны, которая ведется не постоянной армией, а армией скомплектованной на основе всеобщей повинности. Есть такие солдаты ...
Разговор их прервал исполняющий роль посыльного рядовой Власов, которого, несмотря на отчество Иванович, Ларионов зачастую звал Савельичем.
— Ваше благородие! Дозвольте обратиться?
— Что тебе Власов?
— Их высокоблагородие господин полковник вызывают Вас к себе!
— Куда?
— Извольте на квартиру, Ваше благородие!
Гребнев попытался окольным путем, выяснить по какому вопросу его вызывает Ларионов.
— А кого еще вызывают?
— Сейчас там их высокоблагородие полковник Мезенцев и их благородие поручик Штейн. А мне надоть еще господина капитана Степанова найтить.
— Понятно. Капитана Степанова ищи или в Северном укреплении, или на Корабельной стороне, в мастерских.
— Премного благодарен, Ваше благородие! Разрешите ийти?
— Иди, 'Савельич'.
— Слушаюсь!
Денщик откозыряв и неловко повернувшись через левое плечо отправился быстрым шагом в сторону Северного укрепления, а Гребнев закончил свою мысль, которую прервал Власов:
— Я на таких, еще после японской насмотрелся, не из запасных, а из кадровых, тех кого призвали в свой срок. Ничего кроме как убивать они не знают и не умеют, семьи нет, они если понимаете меня вкусили боевого азарта и мирная жизнь им кажется пресной.
— Есть упоение в бою ... Ап-п-чхи! Простите Сергей Аполлнович!
— Именно так! Питательная среда для преступности и всяческих авантюр. Это вам не николаевская армия, мы еще и с такими людьми намаемся. Однако я пойду, Андрей Васильевич ждать не любит!
— Зачем же он Вас вызывает? Да еще в такую компанию?
— Имею большое подозрение о скорой командировке в Петербург.
— Интересно. Но, надеюсь, еще увидимся?
— Конечно Николай Маврикиевич!
* * *
Открыв дверь в каземат, переоборудованный в офицерскую квартиру, после осторожного стука и услышав 'Входите!', Гребнев усмехнулся, увидев ожидаемую картину. Ларионов, сидя с одной стороны стола записывал карандашом в полевой книжке то, что ему диктовал полковник Мезенцев, сидевший напротив него. Казначей полка, поручик Штейн, скромно сидел на табуретке у амбразуры, видимо дожидаясь своей очереди.
— Садитесь Сергей Аполлонович! Разделите со мной 'тяжесть многих знаний и многих печалей'.
