— Дорогие братья! Теперь вы уже не мальчики, детство ваше
позади и бегать по Городу в одной набедренной повязке вам более
ни к лицу. Отныне вы — мужи, воины и в недалеком будущем —
отцы. Да не изрекут уста мужа слов, которые он не обдумал в
сердце своем, и да будут всегда деяния его праведными и
мудрыми.
Дети мои! Не будьте слепы к тому, что видите, глухи к тому,
что слышите, невнимательны к тому, о чем напоминают. Здесь, в
храме, вы лучше узнали друг друга, подружились и стали братьями,
осененные единым божьим благословением. Любите друг друга,
помогайте друг другу и пронесите это святое братство
незапятнанным через всю вашу жизнь. Помните, что нить тройную
и нож не режет! Друзья! Желаю вам всем стать достойными
общинниками, а наиболее доблестным из вас — старейшинами племени.
И да хранят вас боги! И да сопутствует вам удача! — Эн на
прощание помазал юношей маслом и благословил.
Дома Гаур снял с калитки горящий светильник, потушил его и,
отдавая Мешде, сказал:
— Ну вот, отец мой, теперь в нашем доме двое мужчин, — и сел
за праздничный столик, где юношу уже ждали.
Глава 10
НОВЫЙ ГОД
Наконец, долгожданная весна вступила в свои права. Близилось
равноденствие, и лунный год, завершаясь, уходил в прошлое.
Провозвестник его смерти Наннар, украшение ночи, теряя свет,
угасал и со скорбной печатью муки на лице уходил в небытие. И
пришел день, когда жрецы-звездочеты, наблюдавшие за
расположением звезд и за изменениями фаз Луны, известили
горожан громкими и протяжными трубными звуками бараньего
рога, разнесшимися повсеместно, о начале празднования Нового
года.
Новогодние церемонии и торжества длились восемь дней в
старом году и четыре в новом. В конце старого года люди,
очищаясь от грехов и годичной скверны, постились, молились и
приносили искупительные жертвы. Во всех празднично украшенных
зеленью храмах Города горели очистительные костры, чадили
серой и служили молебны. Первый день новогоднего праздника,
первый день покаяния, начинался с заходом солнца и открывался
суточным постом. В дни покаяния запрещалось носить обувь,
умываться и умащаться, вдыхать ароматные запахи благовоний
и веселить сердце женщины плотскими радостями.
Дабы вымолить у богов прощение за грехи истекшего года; за
зло, вольно или невольно причиненное другому; за слова, сказанные
необдуманно; люди каялись, обращаясь к богам с мольбой о
милосердии, в надежде обрести снисхождение при определении
жребия на следующий год, при внесении Всевышним корректив в
судьбу. Раз в году боги давали силу человеку заглянуть в тайники
своей души и беспристрастно оценить себя и свои поступки.
Искренним раскаянием грешник еще мог спастись от божьей кары
и склонить к лучшему свою судьбу, смягчить свою участь.
В дни покаяния боги пристально внимали мольбам и молитвам,
дабы оценить меру раскаяния, идущего от сердца. Люди, воистину
грешные, снедаемые угрызениями совести, начинали каяться
заранее, за много дней до объявления праздника. Во искупление
греха нечестивцы приносили богам богатые и обильные
поздравительные новогодние дары и ставили в храмах личные
посвятительные статуи. Большинство шумеров не чувствовало
себя настолько грешными, чтобы не радоваться празднику,
испытывая страх за свою судьбу. Они без боязни ожидали прихода
нового года, несущего здоровье и благополучие. Уверенность же
человека в добром определении его судьбы всегда склоняла
владыку Энки в его пользу.
Когда, наконец, долгожданные звуки рога донеслись до дома
гончара Мешды, мужчины тут же прекратили работу и, поздравив
друг друга с наступающим новым годом, бросились наводить
порядок в доме, во дворе и в саду. До захода солнца оставалось
три стражи, и все спешили подготовиться к началу праздника.
Хозяин дома собрал в одно место в саду всю старую, ветхую и
вышедшую из употребления одежду, рваные мешки и циновки, и
сжег, ибо новый год следовало встречать в новых одеждах,
освободившись от всего старого и ненужного. Женщины наносили
воды из колодца и вымыли полы в комнатах, балюстраду и
лестницу. Затем они вычистили домашнюю и кухонную утварь,
заменив побитую новой, и украсили котлы, горшки и миски
зелеными веточками.
Мешда осмотрел очаг и, обнаружив кое-где дыры, замазал их
глиной. Одна из младших дочерей, вертясь около отца, мешала
ему работать, и Мешда хотел ее отшлепать, но вовремя вспомнив
о праздничном запрете, погладил по голове и вместе с ней украсил
очаг шафрановыми листьями. Гаур наломал в саду зеленых веток
подлиннее и украсил ими крышу и забор, Пэаби расписала стены
забора изнутри новыми узорами из красной глины. Мешда вынес
из кладовой двенадцать новогодних светильников, вычистил их и
заправил маслом. С появлением первых звезд Гаур их расставит
и развесит и будет следить за тем, чтобы они горели в течение
всех ночей праздника. Шеми поставила греться котел с водой и наскоро приготовила еду, дабы вся семья помылась и поела горячего перед приходом дней покаяния.
Смеркалось, когда в комнату Пэаби впорхнула Дати, чтобы
поторопить подругу поскорее пойти на берег реки, где уже началось
предпраздничное гуляние.
— Здравствуй, подруженька! Счастья тебе и радости в новом
году. — Девушки расцеловались.
— И тебе, милая Дати, пусть бог даст благой жребий. Ты в
обновке? Твой новый плащ — просто загляденье! Он тебя так
украшает! Отец подарил?
— Да, но посмотри, какой подарок я принесла тебе! — Дати
извлекла из-под полы красного с черным плаща, расшитого
серебром, квадратное медное зеркало с ручкой, инкрустированной
перламутром. — Это — Энметен для тебя сделал. Он сейчас во
дворе с твоим отцом разговаривает. Брат подарил ему топор, а
Гауру — нож.
Пэаби, не взяв зеркало, раскрыла шкатулку, стоявшую в
занавешенной циновкой стенной нише, и вынула из нее длинную
нитку разноцветных керамических бус, сделанных ею самой.
— А вот и мой подарок тебе, — протянула она бусы Дати, и
девушки обменялись подарками. Дати тут же примерила
украшение, смотрясь в новое зеркало. Она, любящая все яркое, а
сегодня вынужденная довольствоваться серебряными гребнями
в волосах и такими же сережками и браслетами, рискнула оставить
бусы на себе. Бусы шли к ее подведенным сажей глазам, и она
выглядела очень нарядной.
— Ты еще не одета? — повернулась она к подруге, отдавая зеркало.
— Поторопись и захвати побольше фиников. У Энметена с собой
целая сумка свежих медовых пряников, я сама напекла. Вкусные
очень! Знаешь, подружка, когда мы услышали трубный звук, первые
слова моего старшего брата были о тебе: "Следующий новый год
Пэаби встретит в нашем доме". Готовься, милая, к свадьбе!
Пэаби, сдержав горестный вздох и потупившись, надела чистый
голубой плащ, серебряные украшения и наспех расчесала волосы.
— Расскажи, голубка моя, кто теперь тебе нравится и будешь
ли ты сохнуть по нему? — спросила она Дати, чтобы отвести от
себя разговор.
— Сейчас, пожалуй, больше всех мне по сердцу Урбагар, сын
великого дамкара. — Дати не имела тайн от подруги. — Его шея,
украшенная широким ожерельем из камней Меллухи, прекрасна.
Точно небо — рост его, точно земля — его мощь! Он — словно горная
вершина, гордо возвышающаяся над всем остальным. Но замуж
за него я бы не пошла Я не хочу быть молодой вдовой, а он
обязательно когда-нибудь утонет, ибо отец его ни разу не тонул.
— Да, таких, как кормчий Урбагар или энси Аннипад, богоравных
героев, — в голосе Пэаби засквозила грусть, — среди шумеров очень
мало. — Ей вдруг захотелось остаться дома. Она знала, что
Аннипад вряд ли придет на реку, так как его храм готовился к
празднику, а Энметен с некоторых пор тяготил ее.
— Не огорчайся, сестренка. Наш Энметен не многим уступит
им! — утешила ее Дати, усмотрев в словах подруги зависть. — Ну,
ты готова? Надень сандалии, сегодня еще можно.
— Давай возьмем с собой Гаура, теперь он — мужчина!
— Пусть идет с нами, он никому не мешает.
Стемнело. Молодые люди, освещая путь факелами, направились
через весь Город к реке. Здесь, вдоль всего правого берега, уже
горели костры и отовсюду неслись веселые возгласы, пение и
ритмичный, воодушевляющий грохот барабанов. Расположившись
вокруг костров, горожане постарше степенно сидели, беседуя, а
молодежь резвилась и танцевала. Многие, даже женщины и дети,
прыгали через высокое пламя, прося бога огня Нуска очистить их
от всяческих болезней и избавить от несчастий и прегрешений.
Некоторым, в особенности престарелым, было не под силу прыгать
через костер, и они заходили по колено в воду и, творя молитву,
стряхивали грехи с себя и с одежды, ибо речной бог примет грехи
людские и унесет их в глубины моря.
Гаур, встретив своих друзей по посвящению, державшихся
вместе, набрал из сумки Энметена полные горсти фиников и ушел
к ним. Подростки сами развели огромный костер и прыгали через
него, а потом, взявшись за руки, кружились вокруг огня под бой
барабана. Пэаби не хотелось танцевать с Энметеном: ей были
неприятны его прикосновения, и она, запев вполголоса, взяла под
руку Дати и повела ее к группе поющих девушек. Энметен, жуя пряник, немного потоптался сзади, потом сел рядом с флейтистом,
но увидев родственников, подошел к ним.
— Девушки, хватит петь, давайте прыгать через огонь, ведь и
мы небезгрешны! — со смехом предложила Дати. — А потом
потанцуем. Женихи-то наши грустят в одиночестве! — И она
посмотрела на Энметена. — О, мой старший брат, не болит ли у
тебя плечо под тяжестью пряников? Иди сюда и угости всех нас.
Энметен с готовностью широко раскрыл сумку, и девушки с
визгом и хохотом одновременно запустили в нее руку. Сумка упала
на траву, и когда Энметен нагнулся к ней, девушки взгромоздились
на его спину, свалили на колени и, повиснув на юноше, осыпали
поцелуями.
— Не ревнуй, сестренка, — Дати чуть не плакала от хохота. —
Энметен любит только тебя одну.
"Очень жаль, — подумала Пэаби, — ему бы потом было много
легче".
Мешда, Мебурагеши и их жены, гуляя, подошли к одному из
костров.
— Ну как, брат, — засмеялся гончар, — прыгнем через огонь или в
воде пойдем грехами трясти?
— Мы еще с тобой, Мешда, хоть куда, и не такой костер
перепрыгнем, — ответил оружейник и, отступив на несколько шагов,
разогнался и, описав крутую дугу, пролетел высоко над огнем. В
свою очередь, гончар слегка присел, напружинился и перескочил
костер с места.
— Видно, грехи тебя совсем не тяготят, о сын Урсатарана, —
несколько удивился оружейник, — прыгаешь, как горный козел.
— Да, грехи меня никогда не обременяли, а вот годы — скоро
начнут.
— Рано тебе плакаться, накличешь чего-нибудь на свою голову,
— сердито промолвила Шеми. — Ты, муж мой, еще долго будешь
молодым! А ты, о достойный сын Энетурша, разве старый?
Посмотри на себя: ты, как тур, полон сил и многим юношам за
тобой не угнаться!
— Ты его, соседка, не очень хвали, — с улыбкой остановила Шеми
жена оружейника, — а то он вознесется и подумает, что я для него — старая.
— Хвали меня, Шеми, хоть ты хвали, а она-то все больше
ругается, грызет, как собака кость!
Когда на небосводе засверкали первые звезды, люди,
помолившись Наннару, поздравили друг друга с началом
новогоднего праздника и, погасив костры, сдержанно, без смеха и
шуток, разошлись по своим домам. И наступили дни покаяния. В
каждом доме глава семьи, его чада и домочадцы сменили
нарядные одежды на простые и черные и зажгли праздничные
новогодние светильники. Мужчины в доме собирались в главной
комнате у статуй личных богов и возносили им новогоднюю
поздравительную молитву. Затем, оставаясь наедине со своим
богом, общинники совершали возлияние и приносили ему жертву,
каясь перед ним во всех грехах и неблаговидных поступках, скорбя
о содеянном, ибо бог-родитель знал сердце каждого сына своего.
И взывал человек к богу своему:
— О, творец! Неизбывна сила твоя, свет твоей милости
проникает в каждую часть моего существа. О, отец! Отврати меня
в будущем году от дел неправедных; удержи от слов обидных,
необдуманных; отведи от меня мысли грешные; дабы не быть
мне в вечном страхе за жребий свой.
Вслед за тем вся семья собиралась вокруг очага и коле-
нопреклоненно благодарила бога домашнего очага за труды его,
за то, что он весь год исправно варил и пек для них. Жена хозяина
дома, погасив очаг водой из реки, совершала возлияние пивом на
его холодные угли и приносила богу очага бескровную жертву
мукой. Хозяйка дочиста выметала угли и золу из погасшего очага
и зарывала их в землю.
Утром, в пост, Шеми накормила своих маленьких дочерей
размоченными в воде лепешками с молоком и финиками, и босая,
облачившись в черные одежды и взяв с собой новогодние дары,
отправилась, как и все женщины Города, в храм Инанны,
владычицы жен, дабы покаяться в грехах. Мешда с сыном пошли
в храм Энки для участия в первом, главном молебне покаяния,
который служил сам эн. У жертвенных столов они избавились от
четырех овец, праздничного приношения храму, и подошли к
священному бассейну, где собирался народ. Дома Мешда все утро вспоминал, кого он оскорбил или обидел в течение года, и все ли
обеты исполнил, дабы в покаянии своем не забыть ничего.
— Ты, муж мой, — успокоила его Шеми, — никогда не принимал на
себя необдуманных или невыполнимых обетов. А всем ли ты
отплатил добром за добро, — мне не ведомо. Наверное, всем. Я
знаю, что если тебе хоть кто-нибудь даст щепотку соли, ты
помнишь об этом полгода.
— Так-то оно так. Но нужно еще и у Мебурагеши спросить об
этом, у него хорошая память. — Гончар довольно быстро отыскал
у бассейна оружейника с сыновьями. Рядом с ним стоял брадобрей
Агга и другие соседи по кварталу, все босые, в черных плащах. В
этот день во дворе храма Энки женщинам быть не полагалось, а в
молельни святилища их, нечистых по природе своей, не пускали и в обычные дни.
— Да ниспошлет Владыка каждому из вас благой жребий, —
приветствовал общинников гончар. — Не вступая с ними в беседу,
он незаметно спросил оружейника: — Скажи, друг мой, да отпустит
праведный Ут все твои прегрешения, ты не помнишь, какое зло я
содеял в этом году?
— По-моему, никакого. Да ты и мухи не обидишь! — заверил
Мебурагеши гончара. — Не волнуйся, Мешда, нет за тобой зла.
