— Зачем нам, — спросил, — утюг, если бельё можно рубелем гладить?
— От языкатый, ну вылитый дед!
Если я этого не услышал, то это ещё не значит, что бабушка так не сказала...
* * *
Когда я повторно проснулся, случилась война. Нет, не в нашей семье, а та самая, из книги рекордов Гиннеса: самая быстрая, самая эффективная, и самая справедливая. Включил радио, а там "на рассвете, без объявления войны"... нехорошие такие ассоциации.
Даже самые горячие новости бабушка не ставит ни в грош. Запросто перебивает самого Левитана, если самой есть что сказать:
— Дед в поле поехал. Вернется не раньше обеда. Там Пашка конфеты тебе передала, найдешь в вазочке. Я пошла в магазин, а ты аппетит не перебивай!
Я угодливо поугукал, соглашаясь на все. Это не передать, как интересно следить за минувшими мировыми событиями в режиме онлайн, но дело превыше всего:
— Ты бы сказала дедушке, чтоб достал с чердака "Белку". Тебя он точно послушается.
— Тю на тебя! Она ж не работает!
— Там ремонта на пять минут. Ремень на место поставить и двигатель закрепить. Дед бы и сам...
— Некогда мне! — отрезала бабушка. — Тут и так голова кругом. Ты еще тут со своими белками...
И ушла не дослушав. Диктор тоже перешел к другим новостям. К моему удивлению, они были. Вот и верь после этого интернету. С его легкой руки, мне почему-то раньше казалось, что пятое июня это такая уникальная дата, когда никто не рождался, не умирал, и вообще никаких значимых событий в мире не происходило, за исключением шестидневной войны. На первые двадцать поисковых страниц сплошная осанна Израилю. Мол, молодцы, так и надо. В этот день, как сейчас помню, наша газета вышла без рубрики "День в истории". Просто нечего было писать.
Ознакомился я тогда с википедией. Если верить ей, в битве века, Израиль расхреначит всех в хвост и гриву, захватит большие (по их понятиям), исконные территории, после чего "стороны разведут".
Кто разведёт, каким способом, в каком значении этого слова — об этом в тексте не сказано. Но намекают что, типа того, всё было честно.
Ну, война и война. Судя по выпускам новостей за минувшие пару дней, дело к тому и шло. В прошлой жизни это событие вообще просквозило мимо моих ушей, а сейчас зацепило. "От многих знаний многие печали". Это относится и ко мне, и к человечеству в целом. По мере развития технологий, большие и малые конфликты в разных частях нашей планеты стали случаться чаще, чем ежегодные конкурсы красоты. Да и сам я знал сейчас о войнах на Ближнем Востоке немного больше того, чем об этом написано в википедии.
* * *
Я вернулся в Питер из Зеленогорска, где в летних лагерях ВВМУ имени Фрунзе с треском завалил приёмный экзамен по физике. С группой таких же неудачников, как и я, трое суток ходил по городу, впитывал впечатления. И где мы только не ночевали за время этой экскурсии! На скамейках в окраинных скверах, в залах ожидания авто и железнодорожных вокзалов. Добирали ночной недосып на детских сеансах кино. Если конечно там не было ничего интересного.
Попутчики постепенно разъехались по домам. Провожая последнего на мурманский поезд, я купил в привокзальном киоске справочник "Высшие учебные заведения Ленинграда". Открыв его на произвольной странице, с удивлением обнаружил, что время приемных экзаменов еще не прошло, и можно попробовать куда-нибудь поступить. Ближе всего к месту моей последней лежки был ЛИВТ.
Первые сутки в общаге я отсыпался. Сосед вел себя тихо, не беспокоил. Молча, приходил — молча, уходил. Даже имени своего не назвал. Моя кровать была у окна, его у двери. А комнаты там о-го-го! Можно сказать, я видел его издалека, но сразу запомнил и оценил, впервые в своей жизни, сравнив человека с машиной.
На следующий день, в субботу, я смотался на Московский вокзал за своим чемоданом. На обратном пути заехал в Гостиный Двор, купил там гитару, которую давно присмотрел. С неё, пожалуй, наше знакомство и началось.
— Играешь? — спросил сосед.
— Учусь, — скромно ответил я.
— Ну, сбацай чего-нибудь про войну.
Я спел ему "Журавлей" — единственную песню, которую, от и до, мог исполнять перебором и, почти сразу же, "Любку". Уже на втором припеве он начал мне подпевать:
"Любка, я по улице твоей пройду
В городе, где не был так давно.
В темноте я домик твой найду,
Тихо постучу в окно..."
— Давай-ка еще разок, — не то приказал, не то попросил сосед, когда я приглушил последний аккорд. — Меня Иваном зовут. А ты, если верить подписям на учебниках, Саня Денисов?
— Угу, — я согласно кивнул.
— Давай, Санёк, не робей, нормально у тебя получается.
Я пел и, честно сказать, удивлялся, что песню, которую в нашем городе исполняют на каждом углу, кто-то может не только не знать, но и ни разу не слышать. Это что ж получается: к нам завезли, а к ним ещё не успели? Иван сидел напротив меня, на панцире пружинной кровати, ещё не обретшей хозяина и молча смотрел в окно. Что-то творилось с его глазами. С утра они были покрыты тонким налетом льда, сквозь который просвечивала синева, теперь же потеплели, оттаяли.
С той самой минуты он взял надо мной шефство. Началось это так:
— У тебя куртка лёгкая есть? Одевайся, погнали со мной!
Мы спустились в метро, проехали с пересадкой несколько остановок. Вышли недалеко от Гостиного. Перед тем как пробиться за стол, долго стояли в толпе у входа в пивной бар. Это почти на углу Невского, где магазин "Оптика".
Очередь в Питере всегда познавательна. Это ликбез для тех, кто не в курсе последних спортивных событий. Постоишь с полчасика и узнаешь, почему "Спартак" "унёс ноги" в позавчерашнем матче с "Зенитом", как получилось, что, пожертвовав пешку за качество в четвертой партии, Спасский не вытер обувь об этого выскочку Фишера. Если надо, достанут газету, проведут указательным пальцем по жирной строке и опять завернут в неё солёную рыбу.
Иван отходил покурить. Я стоял, как учили, уткнувшись вспотевшим носом в спину высокого парня, за которым мы заняли очередь. Уже приготовился слушать, куда подевался Проскурин — бывший партнер "Зины" по Ростовскому СКА. Но кто-то толкнул меня в бок и то ли сказал, то ли спросил:
— Шмен в две руки?
— Что?! — изумился я.
— Подвинься тогда, дай пройти.
Худосочный пацан попрал меня острым плечиком и небрежно разрезал толпу, как будто бы знал, что дверь для него тотчас же откроется. Наверно блатной. А по виду не скажешь: невзрачная куртка, брючки из коричневого вельвета, дымчатые очки. В баре он надолго не задержался: постоял рядом со швейцаром, что-то сказал в глубину зала и вышел обратно.
— Чё там Дохлый, я не расслышал? — спросил, догоняя его, кто-то из посетителей.
Дохлый остановился, окинул спросившего неприязненным взглядом и бросил через губу:
— Тапки. Из бундеса.
Тот бросился было назад, но не успел. Разорвав очередь надвое, из распахнутых настежь заветных дверей, навстречу ему хлынула пропахшая пивом орава.
— Фарца! — пояснил кто-то из толпы. — Гостиный идут брать, а там и до Зимнего недалеко...
Осиротевший пивбар вместил в себя всех страждущих. Иван выбрал сравнительно чистый столик, за которым никто до нас, не ел и не чистил рыбу, сгреб в охапку бэушные кружки и поволок в мойку. Пока он стоял в очереди у соска, из которого разливается пиво, ко мне, чтобы не скучал, подсели две серых поношенных личности. Наверное, завсегдатаи. На улице они не стояли. Я бы запомнил. Один был похож на Петю Григорьева, если бы тот закончил два института. А другой — на крепко повзрослевшего Мамочку из кинофильма "Республика ШКИД". От обоих несло водочным свежаком.
— К пиву не надо? — подмигнув, спросил у меня Мамочка и заученным движением фокусника достал из портфеля пакет. Быстрые пальцы вскрыли хрустящую кожу из целлофана, развернули влажную тряпочку, явив на моё обозрение, крупного варёного рака. Я сразу почувствовал себя неуютно.
— Не надо! — отрезал я.
— А как ты старик думаешь, можно ли его оживить? — вкрадчиво спросил тот, другой, который похож на Петю.
— Нет, наверное, ...
— Наверное, или нет?
— Поспорим на бутылку "Столичной", что я это сделаю? — почти в унисон, наехали мужики.
Вот ведь напасть, какая! Не успел я впервые выйти из поезда, все аферисты города Ленинграда опознали в моем лице, наивного лоха и стали слетаться, как мухи на мёд. Мужик плутоватого вида вцепился, как клещ в мой чемодан, отнял рюкзачок с учебниками и отнёс до стоянки такси, слупив за это трояк. Цыганка на площади Стачек так охмурила словами, что пятерки, как ни бывало. Теперь вот, эти пройдохи...
Я тоже всегда чуял нутром мошенников, мог предсказать, когда и насколько меня собираются "обувать", но всегда пасовал перед их словесным напором. Попадая в очередную "историю", начинал лихорадочно соображать, как бы выйти из неё с наименьшей потерей для собственного кармана.
Вот и сейчас, я готов был пожертвовать целый рубль, лишь бы реаниматоры ушли вместе с секретом своего фокуса. Но интересы сторон не совпадали. Мужикам хотелось "Столичной", а лох попался только один.
— Где ты в своем Мухосранске такое увидишь? — наседали они. — Думай, голова, думай!
Рак действительно был, и я его видел: настоящий, оранжево-красный. Он лежал передо мной на столе и не шевелился. Такого уже не оживишь. А с другой стороны, не станут же нормальные люди раздавать налево направо бутылки спиртного? И в чём тут подвох? — беспроигрышный, казалось бы, вариант...
В иное время я бы рискнул. Останавливало одно: отсутствие в кармане наличных. Там едва набиралось рубля полтора мелочью. Бумажные деньги, что достоинством выше червонца, были надежно зашиты в секретном кармане моих семейных трусов.
Задержись Иван ещё на пару минут, я бы, наверное, уединился в сортире и выпорол четвертак.
— Дёргайте отсюда, — устало сказал он, поставил на стол несколько кружек и снова направился к стойке.
— А то чё? — вскинулся Мамочка.
— Будет и "а то чё". — Иван обернулся и посмотрел на него своими ледышками.
— Ладно Борман, ушли. Вопросы потом, — многообещающим тоном сказал тот, другой.
К пиву я не успел приобщиться и ещё не понимал его вкуса. В том числе, и поэтому, мне "отдыхалось" без настроения. Тяготила и сама атмосфера: несмолкаемый гомон, перезвоны стекла, едкий табачный дым. Какой-никакой жизненный опыт у меня был. Исходя из него, я понимал, что Мамочка с Борманом это дело так не оставят. Предвкушение скорой драки, мешало сосредоточиться, ложилось на душу тягостным, мутным осадком. На стандартные вопросы Ивана: кто, откуда, давно ли приехал с Камчатки, я отвечал односложно, стараясь укладываться в минимальное количество слов. Сам же он не испытывал ни толики дискомфорта. Слушал меня и, с видимым удовольствием, процеживал пиво, сквозь зажатый в зубах, соленый сухарик. Даже ногой пританцовывал.
— Почему ты решил стать именно гидротехником?
Здесь парочкой фраз не отделаешься. Я сам об этом ещё не думал. И вообще, вопрос для меня не в том, чтобы "стать", а в том, чтобы "поступить". А куда, на кого? — Это без разницы. Если же говорить о призвании, то я с детства мечтал стать моряком. В военном училище срезался на экзамене. Здесь, в ЛИВТе, мне тоже не светит судоводительский факультет. На него принимают только абитуриентов с ленинградской пропиской. Пришлось подавать документы на гидротехнический. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы оправдать ожидания деда. Он уже при смерти, заговаривается, не встаёт, но верит в меня.
Понял ли Ванька хоть что-то из моих сбивчивых объяснений? Если да, то не успел сказать. Видимость заслонила немыслимых размеров фигура и насмешливый голос спросил:
— Это кто тут такой некультурный? Пошли, будем учить.
Холодея душой, я начал вставать, но Иван подскочил первым, придержал меня за плечо и сказал:
— Подожди за столом. Сам разберусь.
— Посиди, посиди, — ехидно сказал Мамочка, — пива у тебя хватит до вечера.
Так что обладателя голоса я увидел лишь со спины. Он шёл по направлению к туалету, габаритный, как авианосец, с осознанием собственной несокрушимости. На фоне этого шкафа Иван казался хрупким подростком. В кильватере, как два судна обеспечения, следовали давешние "реаниматоры".
Быть сегодня и мне с битою мордой, — грустно подумал я, поднимаясь на ватные ноги. — Соблюдая законы улицы человек уважает, прежде всего, себя.
Каждый шаг давался с трудом. Я сделал их не более десятка, прежде чем снова увидел Ивана. Со скучающим выражением на лице он вышел из туалета, потирая правый кулак. Поравнявшись со мной, скомандовал:
— На улицу. Быстро!
— Не выпуш-шкайте его! — истошно орали вслед.
В разных концах зала громыхнули столы. Швейцар замахал руками, как курица крыльями, но был отодвинут в сторону.
— К подземному переходу! — последовала очередная команда.
Иван бежал замыкающим. Наверно, в нём было больше пива. Мы дружно протопали по гулким ступеням, ворвались в замкнутое пространство, поравнялись с достаточно плотной встречной толпой. Здесь я услышал новую вводную:
— Всё, теперь назад! Держись у стены, постарайся ровно дышать.
Я послушно смешался с людским потоком, а Иван опустился на корточки, делая вид, что поправляет носок на правой ноге.
Преследователей было не больше десятка, но они растянулись метров на двадцать пять. Последним бежал мужик, который рассказывал о судьбе футболиста Проскурина. Он меня не то чтобы не узнал, а просто не удосужился глянуть, кто там шагает навстречу. Никогда б не подумал, что такой эрудированный человек подпишется за какого-то там Бормана.
Я удостоился сдержанной похвалы только когда мы выбрались из-под земли и отшагали пару кварталов в сторону Зимнего.
— Молоток! — скупо сказал Иван. — Где б тут поссать?
— Гоголя девять! — не задумываясь, выпалил я, — это на другой стороне и налево.
Блеснул, так сказать, эрудицией. Трое суток скитаний по Питеру заставили выучить наизусть нужные "точки". Не переться же каждый раз на Московский вокзал?
— Ты можешь идти быстрей? — ускорившись, откликнулся он.
Когда на душе полегчало и мир заблистал свежими красками, я задал Ивану вопрос, казавшийся ранее неуместным:
— Как ты догадался, что в переходе нас не заметят? Это было предчувствие, или расчет?
— И то, и другое, — подумав, ответил он. — У самого первого, который ото всех оторвался, была установка: в кратчайшие сроки пересечь улицу, чтобы на выходе посмотреть, в какую сторону мы с тобой побежим. Если он на кого-то по пути и смотрел, то с единственной целью: не столкнуться, чтобы не потерять скорость. Остальные следили за спинами тех, кто бежит впереди, старались не отставать.
Мы сидели в скверике на скамейке, у небольшого фонтана, что рядом с Казанским собором. Я ел "Ленинградский" пломбир, Иван предпочёл пирожок. Лето кружило голову. Незаходящее солнце отражалось от куполов, вывесок и витрин, отбрасывая на тротуары мимолетные блики.
— Дед, говоришь, при смерти? — переспросил он, как будто бы только что услышал ответ на свой последний вопрос, заданный ещё в баре. — Да, это причина. Но стоит ли из-за неё поступать неизвестно куда, чтобы стать неизвестно кем? Ему умирать, а жить-то тебе?
