Проклятие Раду Красивого

Я столько раз ходил в шатёр к Мехмеду, что, наверное, мог бы найти туда дорогу даже вслепую. Я знал, где расставлены дозоры, и как пройти мимо них незаметно, ведь слуга Мехмеда всё время водил меня такими путями, чтобы попасться на глаза как можно меньшему числу людей.

Сначала мы пробирались мимо большого стада спящих верблюдов, в дневное время перевозивших походное имущество и казну султана. Их было около восьмисот, и, чтобы все поместились в лагере, верблюдов укладывали вокруг султанского шатра так, что стадо имело форму полумесяца. Удивительно, но за время похода эти животные так привыкли, что ночью возле них кто-нибудь ходит, что даже не поворачивали голов, когда я вместе с Мехмедовым слугой оказывался рядом.

Впрочем, существовала опасность случайно побеспокоить спящих лошадей султанской конной охраны. Лошади спали отдельно от верблюдов, но неподалёку и, чуть что, поднимались на ноги, а дозорные непременно обратили бы внимание, если бы среди лошадей началось топотание и фырканье.

Затем следовало быстро преодолеть расстояние между верблюдами и палатками султанских слуг. Всего несколько десятков шагов, но на всём этом пути спали вповалку янычары, и главное было — случайно не запнуться об одного из них.

В шатёр Мехмеда я собирался проникнуть примерно так же, как Гючлю проникал в мой — пролезть под полотнищем. Я даже выбрал место, куда пролезу — в "комнату", где хранилась султанская одежда. В этой комнате всё пространство занимали сундуки. Там никто не спал, а значит — никого бы не потревожило моё внезапное появление.

Из этой комнаты я собирался проникнуть в султанскую спальню, подбежать к кровати Мехмеда и заколоть его прежде, чем тот что-то сообразит, позовёт охрану или схватится за оружие. "Если мне повезёт, и убить султана получится бесшумно, то у меня даже будет время, чтобы отсечь ему голову. Эту голову можно завернуть в покрывало и вынести из шатра, чтобы прикопать где-нибудь, а после, когда армия побежит назад к Дунаю, забрать", — думал я.

Правда, особо надеяться на такую удачу не стоило. Вероятнее всего, мне пришлось бы со всех ног удирать от султанской охраны, которая вбежала бы в спальню, услышав подозрительный шум или предсмертный вскрик Мехмеда. Я молнией пронёсся бы мимо лежащих янычар, которые вряд ли успели бы достаточно проснуться, чтобы остановить меня, и скрылся бы среди лежащих верблюдов, таких тяжёлых на подъём. Там я избавился бы от тёмного кафтана и размотал бы ткань, скрывавшую моё лицо и волосы, чтобы выйти с дальней стороны верблюжьего стада, как ни в чём не бывало.

Никто не стал бы подозревать меня в том, что это я убил султана! По мнению всех вокруг я дорожил его жизнью, как никто, ведь Мехмед собирался посадить меня на румынский трон.

Все думали, что я хочу власти. Все думали, что я завидую своему брату, жажду потягаться с ним, чтобы превзойти и забрать себе то, что у него есть. Глупцы! Мне не нужно было ничего из того, чем владел мой брат, а нужен был лишь он сам. Лишь он сам! Мне хотелось, чтобы Влад простил меня, обнял и сказал: "Не прячь глаза, Раду. Брат мой, забудь всё плохое. Забудь. Если ты прожил одиннадцать лет в грехе, значит, так Бог решил. А теперь ты чист передо мной. И перед всеми. Пусть только кто-нибудь посмеет сказать о тебе хоть одно плохое слово — сразу лишится языка и станет только мычать, как скот".

* * *

Намечтавшись о том, как встречусь с Владом, я неизменно возвращался мыслями к Гючлю. И меня почему-то очень беспокоило, что я скажу своему новому любовнику накануне той ночи, когда отправлюсь убивать любовника старого.

Гючлю всегда ждал, когда я покину шатёр Мехмеда, и выслеживал меня, когда я возвращался к себе. Значит, следовало предупредить, чтоб не ждал, не выслеживал, а иначе он мог бы вмешаться в мой план. Но как предупредить, ничего не рассказывая? Посвящать этого турка в свои дела я не собирался, потому что подозревал, что он решит остановить меня.

Эх, угораздило же меня связаться с Гючлю! Следовало прогнать его ещё тогда, когда он подкрался ко мне ночью и признался, что его тоже влечёт к мужчинам. Ведь уже в то время я понимал, что подобная связь лишь помешает мне искупить вину перед Владом и, возможно, сделает меня в глазах брата ещё более виноватым. Потому голос в моей голове и спрашивал: "Раду, что ты творишь!?" Однако я уже привык к тому, что являюсь плохим стратегом — не могу думать наперёд. С Гючлю на меня нашло затмение, и я поддался, а теперь на пути к моей истинной цели приходилось обходить ещё одно препятствие — своего нового любовника.

Конечно, я не думал, что Гючлю станет мешать мне как верноподданный султана. Гючлю давно растерял верноподданнические чувства, ведь, находясь у меня в шатре, отзывался о Мехмеде плохо.

— На султана ропщет всё войско, — однажды сказал мой любовник. — Поход трудный. Добычи нет. А у меня причин роптать больше, чем у всех. Думаешь, мне приятно каждый раз полночи ждать своей очереди?

Я недовольно хмыкнул:

— Разве твоё ожидание не вознаграждается?

— Не сердись, мой цветочек, — тут же смягчился Гючлю. — Ты уже наградил меня так, что я могу назвать этот поход удачным для себя. Но всё же...

— Не ревнуй.

— Скажи мне правду, — допытывался молодой турок. — Неужели, тебе совсем не нравится быть с ним?

— Нет.

— А всё же? Хоть немного нравится? — не отставал Гючлю и своими однообразными вопросами будто вынуждал меня сказать "да, нравится", а ведь сам хотел услышать "нет, нет и нет".

— А тебе бы понравилось чувствовать, как колыхается его пузо? — огрызнулся я. Мне не хотелось говорить о Мехмеде.

Хорошо, что Гючлю, наконец, умерил свою ревность, услышав про пузо, и тихо рассмеялся.

Да, Гючлю не являлся верноподданным султана, но мою затею с убийством никогда бы не одобрил. Потому и попытался бы помешать мне — чтобы уберечь от опасности.

"Что ему сказать, когда придёт время? Что ему сказать, чтобы не мешал?" — думал я.

Тем временем луна убывала, и совсем скоро следовало ждать таких ночей, которые назывались непроглядными, потому что луна делалась почти не видной, лишь звёзды ярко сияли на небе, но не могли осветить землю.

В турецком лагере в такое время воцарилась бы кромешная тьма, если не считать редких костров и факелов, которые, конечно, не смогли бы рассеять мрак для всего войска. Хорошее время для меня, чтобы осуществить задуманное.

Медлить не следовало, ведь турецкое войско приближалось к Тырговиште — старой румынской столице. Я не хотел, чтобы её разорили, ведь она являлась городом моего детства. Пусть Влад и говорил, что там не осталось того, что я мог бы помнить, но всё же мне не хотелось разорения Тырговиште. Не хотелось.

Вновь думая о своей прошлой жизни — жизни, где не было места скверне и стыду — я уже не так беспокоился о том, что скажет Гючлю, если попрошу один раз не приходить.

— Послушай, — однажды сказал я, в очередной раз позволив моему новому любовнику овладеть мной в моём шатре. — Давай не будем встречаться завтра ночью.

— Почему? — встревожился Гючлю. — Я чем-то обидел тебя? В чём дело?

— Нет, дело не в тебе, — отвечал я. — Просто я прошу один раз не приходить. Я ведь волен попросить об этом? Ты не станешь принуждать меня, как Мехмед, который не терпит отказов? Завтра не приходи.

— И послезавтра — тоже нет?

— Ну, почему же... Послезавтра — да. Если нам ничего не помешает.

— А что может помешать?

— Мало ли. Мы всё-таки на войне.

— Значит, послезавтра — да?

— Да.

— А почему завтра не приходить? — снова спросил Гючлю и шутливо добавил. — Ты ведь не ждёшь никого другого?

— А ты думаешь, что в войске есть ещё такие, как мы? — спросил я.

— Наверное, есть, — отвечал Гючлю. — А ты собираешься поискать?

— Нет, — ответил я и проговорил с укоризной. — Хватит, не ревнуй. Ты такой ревнивый. Ревнуешь к Мехмеду. Ревнуешь ко всему войску. Следишь за мной. Но хотя бы завтра оставь это. Не следи. Я не хочу, чтобы завтра, когда я вернусь от Мехмеда, ты тенью бродил возле моего шатра.

— А если буду бродить, тогда ты сжалишься и пустишь?

— Нет.

— А зачем тебе нужно, чтобы я завтра не приходил? Неужели ты так устал, мой цветочек? Хочешь поспать побольше?

"Если отвечу "да, устал", Гючлю поверит мне", — подумал я, но лгать не хотел, поэтому произнёс:

— Нет. Просто исполни мою просьбу, и хватит спрашивать.

— Исполнить твою просьбу и ни о чём не спрашивать? — задумчиво повторил Гючлю. — Я уже слышал от тебя это раньше. Опять тайны?

Я промолчал и больше не отвечал на вопросы, поэтому мой любовник вскоре оставил попытки выяснить у меня что-либо ещё.

* * *

Та ночь, которую я выбрал, чтобы покончить с Мехмедом, почти предшествовала новолунию. Серпик месяца сделался таким тонким и бледным, что его никто не мог различить. Следующая ночь оказалась бы ещё темнее, но турецкое войско наверняка провело бы её уже под стенами Тырговиште, поэтому я решил не медлить, и вот теперь пробирался мимо спящих верблюдов.

Попасться страже казалось совсем не страшно. "Если окажусь замеченным, просто открою лицо и скажу, что кое-что забыл в шатре повелителя. Вот и всё", — думал я.

Мне даже начало казаться, будто всё происходящее — весёлая игра, как если бы я снова стал ребёнком и играл со стражниками в прятки в темноте. Я улыбался, и всякий раз, когда мои губы приходили в движение, чувствовал ткань, которой, наверное, обмотал лицо немного туже, чем следовало. Однако поправлять было уже поздно.

Мимо спящих янычар я пробирался бесшумно и ловко, а если видел, что кто-то из дозорных вот-вот повернётся в мою сторону, то присаживался на корточки и ждал.

Мне даже показалось, что дозорные не очень внимательны. Возможно, они уже привыкли, что мой брат нападает на лагерь через час или два после полуночи, а сейчас было ещё рано.

Вот я достиг палаток султанских слуг. Многим из этих людей не хватало места в палатках, поэтому они спали под открытым небом, подобно янычарам.

Пробираясь мимо них, я совершил небольшую оплошность — наступил в костёр, казавшийся потухшим. Поднялся фонтанчик искр, но прежде, чем эти искры привлекли чьё-то внимание, мне удалось юркнуть в тёмный проход между палатками слуг и стеной султанского шатра.

Даже теперь я удивился, до чего же огромно походное жилище Мехмеда. Главный вход, как всегда, ярко освещался факелами. Там же стояла охрана — двенадцать человек. "Если султан успеет крикнуть, мне придётся иметь дело с этими воинами, а точнее — удирать от них, — подумал я. — Сражаться с ними — глупость, ведь они все в доспехах, а я — нет, но зато бегать в доспехах не слишком удобно. Значит, удрать от этих воинов у меня наверняка получится".

Я прокрался прочь от главного входа вдоль полотняной стены туда, где, по моим расчётам находилась небольшая "комната" с вещами Мехмеда. Пролезть под полотнищем оказалось так же легко, как полчаса назад, когда я, тайно выбираясь из своего шатра, пролез под почти такой же полотняной стенкой.

Внутри султанского походного жилища было очень темно. Я не видел, куда попал, поэтому даже обрадовался, когда стукнулся головой о сундук. Тяжёлых сундуков в шатре Мехмеда не стояло больше нигде, кроме как там, куда мне требовалось проникнуть — в комнату-кладовку. Я боялся, что промахнусь и попаду в "зал", где проходили военные советы, но мне повезло.

Пробираясь между вещами, я едва не задел открытую крышку одного из сундуков, которая могла с громким стуком захлопнуться, но этого не случилось. Мне явно сопутствовала удача!

Вот я увидел тоненькую, как нить, полоску света. В этом месте сходились два полотнища. Они образовывали угол и при этом ничем не были скреплены. Я уже знал, что если их раздвинуть, то можно спокойно пролезть между ними и попасть в спальню Мехмеда. Мне уже случалось пробираться этим путём, и теперь настало время воспользоваться им снова.

Прежде, чем лезть, я заглянул в просвет и удостоверился, что султан спит. Он лежал на кровати неподвижно. Горбатый нос уткнулся в шёлковую подушку.

В опочивальне горели три светильника — Мехмед по-прежнему не любил темноту, а вот я вдруг понял, что люблю мрак, поэтому, оказавшись в опочивальне, тут же задул ближайший к себе светильник.

Султан, как всегда спавший очень чутко, проснулся. Он резко приподнялся на кровати, а я стоял в тёмном углу возле погасшего светильника и ждал, что случится дальше. Очевидно, Мехмед меня не видел, потому что целую минуту таращился в тёмный угол прямо на меня, но ничего не сделал. Наверное, спросонья сам не понимал, из-за чего вскочил.

Наконец, султан сообразил, что один из светильников потух, но мало ли, отчего они могут гаснуть. Я уже предвкушал, как Мехмед подойдёт к тёмному углу, попытается зажечь светильник и получит неожиданный удар кинжалом в живот, однако случилось другое — Мехмед оглянулся на официальный вход в свою опочивальню, наверное, собираясь позвать слуг, чтобы светильник снова зажгли.

"Раду, ты глупец! — вдруг крикнул кто-то у меня в голове. — Зачем было гасить светильник!? Глупая шалость! Сейчас по зову султана придут слуги, увидят тебя и попробуют схватить!"

Я ринулся из темноты прямо на Мехмеда, на бегу вынимая из ножен кинжал. Глаза султана расширились. Он соскочил с кровати, а я, уже успев занести руку для удара, промахнулся. Лезвие ткнулось в покрытый шёлковой простынёй тюфяк.

— Слуги! — крикнул Мехмед.

Я удивился: "Почему он зовёт слуг?" Когда в шатре убийца, то надо звать охрану, а не слуг. Наверное, Мехмед кликнул слуг потому, что только что собирался позвать именно их — из-за погасшего светильника. От страха султан перестал соображать.

Да, Мехмед определённо испугался и потерял способность мыслить, ведь вместо того, чтобы кинуться к своему оружию, он кинул в меня первым, что под руку попалось — подушкой. Я отмахнулся от неё рукой с кинжалом. Лезвие распороло ткань. Во все стороны полетел белый пух.

— Слуги! — снова крикнул Мехмед, кинувшись к выходу из опочивальни.

Я кинулся следом, чтобы всадить султану кинжал в спину.

Меж тем на крик прибежало шесть или восемь слуг — разумеется, невооружённых и не вполне понимавших, в чём дело. Мехмед столкнулся с ними прямо у выхода, поэтому остался в опочивальне, не убежал прочь, и я бы успел нанести удар, если бы султан, ловко проскочив между первыми двумя своими челядинцами, не подставил одного из них прямо под мой кинжал.

Лезвие кинжала ушло в грудь моей случайной жертвы по самую рукоять и засело так крепко, что я не смог вытащить. Это было первое настоящее убийство, которое я совершил в жизни.

Мне показалось, что тело убитого оседало передо мной как-то невероятно долго. Сначала оно опустилось на колени, затем упало ничком, но тут же повернулось чуть набок, потому что рукоятка кинжала, торчавшая из груди, не позволила упасть ровно.

— Хватайте его! — крикнул Мехмед.

Разумеется, он имел в виду меня. И получалось, что я султаном не узнан. Вот интересно было бы посмотреть на Мехмеда, если б ему удалось схватить меня и сорвать с моей головы тёмную ткань, оставлявшую видными только глаза. Однако я не собирался дать себя поймать, поэтому вытащил из ножен саблю. Мне вдруг подумалось, что нечестно драться с безоружными слугами, но ведь они сами нападали на меня.