И тут же уперся носом в чью-то спину, она прогудела (спина, то есть)— 'Благодарствую Марфа Никитична'
Развернулась и оказалась бородатым мужиком, показавшимся смутно знакомым. Мне тоже достался поклон от него, если можно так назвать эту попытку согнутся и, тот же гудешь, — 'Благодарствую, Федор'
Потом эта туша с непостижимой грацией просочилась мимо и вышла, прочь, оставив меня в одиночестве стоящим на мостках, Марфа успела уйти.
Шагнул во внутрь, остановился на пороге и, подняв руку, чтоб перекрестится на образа стоящие в красном углу, замер в полном охренении.
На меня смотрели десять пар глаз.
'...! ...! !!!...! ...!'
Это были единственные слова, пришедшие мне на ум, все, что я сейчас мог, так это материться самыми черными словами, разглядывая детский сад, сидящий передо мной. Пять штук. Пять!!! Да за каким ...!!!
На первый взгляд, самому старшему, если судить по росту, лет десять — двенадцать, а может и больше, младшему, могу и ошибиться, лет пять. И пока я рассматривал это притихшее воинство, у меня закралось подозрение, что один из этой банды, девка, вторая слева.
'Тринздец, дохрюкался придурок, заполучи ответ на свои 'мудрые' высказывания, это у тебя, чтоб усыновить, кого либо, надо прождать туеву хучу времени, здесь все решается проще, не удивлюсь, если выясниться что эти двое обобрали всех дальних родственников. А те только рады будут, учитывая, что семьи здесь все сплошь многодетные и пятеро детей считается нормой'
Послышались легкие шаги и, с женской половины вышла Марфа, я поначалу её даже и не узнал. Принарядившаяся в лучшие одежки, опрятно одетая, она как бы лучилась вся, на миг даже позавидовал этой банде разбойников (точно всяких вкусностей для них напекла), не сомневаюсь, они доставят мне кучу неприятностей, особенно вон тот с хитрыми глазами.
' Если правильно понимаю, весь этот детсад, ответ на прошлый разговор. И что мне с ним делать?
Я могу их взять на обучение, чему учить не проблема, затык во мне, не владею я нынешним письмом с его всякими оборотами и буквами, мой счет отличается, другая метрическая система. Дети в подобном возрасте как губки, впитывают все, и боюсь, мое влияние будет не самое лучшее. Могу слепить из них вторых 'себя', это будут самые просвещенные люди, но с другой, они станут самыми несчастными. Они любопытны. Каждый день для них это познание мира, в котором они живут с его верой и верованиями, легендами и сказками. Достаточно одного неосторожного слова и появиться масса вопросов, на которые надо будет давать ответ. А я не хочу делать из них русских Коперников и всяких Брунов. Уже и не помню, кого спалили, а кто отрекся, только за то, что солнце является центром мироздания, в мои планы не входит борьба с мракобесием церковников. Так что придется очень и очень тяжело. Придется следить за своей речью, тщательно подбирая слова.
Вон смотрят, как кролики на удава, с каким-то затаенным страхом или любопытством?
Судя по скорости с какой их собрали, похоже, что они местные, тогда вопрос, а почему раньше не видел?
Слушай, Федя, с какого ты перепугу, трясешься, может они погостить приехали?'
Она прошла и встала позади детей, — Это, — она положила руку на голову первого ребетенка, — Клим, Ерофейки Позднякова сын, его ещё на слободе Шиширей кличут...
'Не помню такого. Хоть убей не помню
Клим, ну что ж, пусть так, взгляд прямой, спокойный, кажется, что на меня смотрит человечек и оценивает по каким-то своим меркам. Ох, и намучаюсь я с ним. Серьезный, даже не улыбнулся. Масть его только подкачала, светленькая типа рыжий блондин. Оказалось, что хитроглазого зовут Дмитрий Слобиков, эдакий красавчик, чует мое сердце, далеко парнишка пойдет, есть в нем 'кобелиные' задатки. Его курчавые волосы не одну девку с ума сведут.
Двое оставшихся носят фамилию Рябовых, одного зовут Александр, второго Михаил. Оба невзрачные, серые какие то, отвернешься и забудешь, как выглядят.
Пятый, верней пятая, это Маша Стрельцова. Она полная сирота, мать умерла прошлым годом, отец на полгода раньше преставился, от ран так и не оправился, тетка только рада была сбагрить лишний рот, у неё своих восемь душ, свекор старик на ладан дышит, а муж, объелся груш, ещё тот лентяй.
Господи, какие они худющие, одни глаза только и есть. Их как минимум полгода откармливать надо, а не то они на первом же уроке с лавок попадают'
Занятый разглядыванием и собственными мыслями пропустил момент, когда вернулся Никодим, вздрогнул, когда на плечо легла рука и, услышал его довольный голос, — Вот, Федор, они таперича с нами жить будут.
Если раньше была хоть какая надежда, то после этих слов она пискнула и испустила дух.
— Садись. Марфа, стол накрывай, снедать пора.
Хозяйка поманила ребятню за собой, уводя её на кухню. Мы сели, в молчании посмотрели друг на друга и отвернулись. Я стал с независимым видом разглядывать мох, торчащий из щелей между бревен.
Когда все было готово, поставлено и налито мы приступили к трапезе, за обедом не проронили ни слова.
Зато потом... А потом был суп с котом. Все мои попытки наехать на сошедших с ума хозяев были разбиты всего одним словом, Марфа поклонилась мне поясным поклоном, — 'Благодарствую' это было все, что она сказала. И увидев её глаза, я заткнулся и смолчал. Все мои доводы и резоны, бродившие в голове, испарились как утренний туман. Она была счастлива и, мне этого оказалось достаточно.
Вздохнув, начал другой разговор. Верней попытался переключится на тему земли, но не смог, впалые щеки так и стояли перед глазами, — Никодим, откуда этот цыганский табор? Ты посмотри, какие они худющие, их откармливать сначала надо.
Марфа встала у него за спиной, сложив руки на животе. Медник прикусил ус, провел рукой по лицу, собрав бороду в пригоршню, пропустив сквозь пальцы, — Правда твоя, Федор, нет у нас никого кому мы можем оставить добро свое. А они, — Он мотнул головой в сторону занавески, — последыши да сироты, им при дележе, от старших, только хвост свинячий достанется.
— А здесь? Ты, как поступишь?
— Давай опосля... Когда с утрева в церковь шел, все твои слова в голове крутились, опосля службы с батюшкой поговорил, он благословил на благое свершение. Про Машку Стрельцову, давеча бабы у колодца языками трепались, так я мимо шел и слышал. С робятами... Этих други мои привели, когда я им поведал что хочу учеников себе взять.— Он на миг задумался, потом усмехнулся, — окромя одного, оный сам ко мне подошел и честь по чести испросился.
— Дай угадаю. Думаю, это был Клим.
— Не — а. Митька Слобиков.
'Вот как'
— А тебе Клим приглянулся?
— Да, есть в нем что-то. — Перевел взгляд на хозяйку, — Марфа Никитична, а можно пивка, самую малость, не то голова трещит.
В ответ получил укоризненный взгляд 'типа', — 'алкаши проклятущие' но пошла.
Дождавшись пенного напитка, пригубил самую малость и продолжил разговор.— Сколько им годков?
— Погодки, ежели есть разница, то самая малость.
— Ну а все-таки?
— Робятам двенадцать годков, а Машке восемь, — Стряхнул пену с усов, — Почто испрашиваешь?
— Да вот думаю, а чему их учить будем?
Он с каким-то удивлением посмотрел на меня и, мне вспомнилась поговорка про ученичество, — 'мясо ваше — кости наши' — говорили родители, отдавая свое чадо на обучение. Бедолаги становились по существу батраками, исполняя разную работу по дому и хозяйству, да и уже, будучи здесь, навидался разных обучителей.
— А главное как? И не смотри на меня так. Я что-то не то сказал?
— Ну... Девка, с Марфой по дому, а отроки... Отроки в мастерской...
— Будут всякий хлам из угла в угол таскать, ты на них рычать будешь, а ежели что не так сделают ещё и поколотишь.
— Не без этого, чтоб наука впрок пошла...
— Позволь спросить, сколько годков ты их учить будешь?
— Покедова в разум не войдут.
— Ага...— Я отвернулся к стене и пробарабанил по крышке стола короткую дробь.
'Ну более-менее понятно, все пойдет в лучших традициях древности, по началу неспешный показ :— ' бери оттуда, неси сюда, вот этим трешь и выкидываешь нафиг' Грамоте научат самой минимальной, лишь бы расписаться мог, а то и этого не будет. Счету жизнь и нужда обучат.
Решай Федя, чего ты хочешь, полноценных помощников себе уже через полгода, с которыми ты будешь разговаривать на понятном языке цифр и определений, но исковеркаешь их судьбу. Потому что после тебя они будут не годны со своими знаниями, если только твоя система не войдет в обиход и не распространиться на всю страну.
Эк тебя куда понесло, а хо-хо не ху-ху?
Но можно обучать сразу по двум направлениям, нанять какого ни будь дьяка, чтоб учил ребят местному счету и письму, со своей стороны, преподаю математику, геометрию, черчение и немного того что помню по химии, физике. Что уж точно я сделаю, так это пусть растут как нормальные дети, работа в мастерской пару часов, всей толпой будут помогать по хозяйству, уход за скотиной, работа на огороде. К сожалению, здесь нет супермаркета с его набором полуфабрикатов и, большую часть продуктов приходится выращивать самим.
Картошка !!! Черт возьми, тебя уже больше ста лет знают в Европе и жрут, буржуи проклятые, надо усилить поиски среди гостей заезжих, с тем, чтоб привезли мешочек, ну хотя бы пару клубней...
Если бы вы знали, как хочется жареной картошки с салом и луком... Хочу, хочу, ХОЧУ!!!'
От таких мыслей я, настолько явственно почувствовав вкус во рту, что нервно сглотнул слюну...
Пришлось запивать пивом.
— Грамоте учить будем?
Как я и ожидал, Никодим пожал плечами, — Так они ж не дьяками будут.
— Всякое умение потребно будет. Авось в Твери или Дмитрове лавку откроешь? Как тебе, тот же Мишка Рябов письма писать будет, ежели ты его этому не научил? К дьячку пойдет, за монету мелку отпишет тебе прошение, а писец тот, в кабаке вечером деньгу пропивая, поведает всем, что отписал в Москву, купцу Никодиму. Недруги торговые враз опередят его или купят подешевле али продадут дороже. Понесет убытки негоциант наш, только потому что пожалел деньгу когда-то, чтоб грамоте...
— Нет!
— Но почему? — Я был само изумление от такого твердого — 'нет'. Но потом когда повнимательней присмотрелся к Никодиму... до меня дошло, да он сам не умеет, писать, уж больно смущенно выглядит.
Но великолепно разбирается в цифрах, в чем я уже успел убедиться при совместной работе. Теперь становятся понятными его словеса на старость и плохое зрение и просьбы прочесть, что там написано. Вот и на ребят смотрит как на работников, а для них такое умение считает избыточным.
Да уж если он упрется... Отложим, разговор.
Окончание дня было напряженным, занимались обустройством всей гоп-компании, поселить их решили в горенке, там пока не было отопления, стоял всего один топчан. Но с этим решили быстро. Доски были, руки на месте и легкие походные кровати были готовы за два часа. Потом притащили и поставили на кирпичи жаровню. Для девчонки пока решили не выделять что-то особенное, просто отгородили угол, полотняной занавеской.
Весь вечер меня не покидало чувство в нереальности происходящего, я все ждал, что за детьми придут их родители и весь кошмар развеется как дым. Но поздний ужин убедил в обратном.
Разогнав мелких по койкам, мы, то есть взрослые посидели ещё немного, поговорили так не о чем, пустой треп, потом расползлись спать.
Поднявшись к себе, сел на кровать и бездумно уставился на стенку.
Вдруг накатило, до дрожи, затрясло, так что челюсти залязгали и меня накрыла волна черного отчаяния. Я один. Один на всем белом свете и никому не нужен, никому нет дела до меня. Помимо воли из глотки вырвался глухой стон, обхватив голову руками, стал раскачиваться и тихо подвывать, а слезы сами по себе потекли по щекам. Давно мне не было так хреново.
В последний раз такая тоска нападала, когда в больнице лежал, мне тогда лет семь было, матушка приехала, мне показалось что серо-зеленые стены в палате, солнышком озарило, когда она вошла. Мы сидели рядышком. Она держала мои ладошки в одной руке, а второй гладила меня по голове. Она что-то говорила, спрашивала, я отвечал не впопад, торопливо как-то взахлеб. Потом окончилось время, она засобиралась домой, там младший брат под присмотром сестры, отец на работе. Я уже был большой, все так вокруг говорили, а я в этот миг не хотел им быть. Больше всего хотелось остаться маленьким и что бы мама, всегда была рядом со мной. Закусив губу и пряча слезы, попрощался с ней. Она вышла, а я подошел к окну и прижался к нему, пытаясь через запотевшее стекло разглядеть её, идущую по аллее больничного сада к выходу. Смотрел и ждал. Смотрел и ждал, ждал, что она обернется и помашет мне рукой. Смотрел и ждал...
Я простоял до самой темноты, пока не пришла нянечка и не уложила в кровать. Вот тогда она меня и посетила черная, безысходная тоска.
Что бы там не говорили, о чем бы психологи и наркологи не писали, а спирт все-таки самое лучшее лекарство. В потемках пошарив на полках, нашел заветную баклажку, откупорил, и на одном дыхании высосал, чуть ли не половину. С трудом переведя дыхание и занюхав рукавом выпитое, плашмя рухнул на койку, жалобно заскрипевшую под моим весом. Не успела голова, коснутся подушки, как провалился в черные объятия пьяного морфея.
Мне снились какие-то черти, пьяные бабки разевая щербатые рты, орали матерные частушки. Старый седой бес, размахивая трезубцем пытался танцевать канкан на столе, но он сломался под его весом и, падая случайно попал своей дубиной мне по плечу, занывшему от удара. Упав на пол, он ворочался, пытаясь встать на ноги, но копыта разъезжались и он снова и снова падал, каждый раз стуча своей проклятой деревяшкой по многострадальному плечу, потом он просто протянул свою клешню ухватился и с такой силой сжал что я, не выдержав боли, вскрикнул и открыл глаза.
— Вставай! Не уж то забыл, о чем вчера говорили? И перестань орать как баба на сносях не то Силантий приходить будет.— Никодим, держал перед собой зажженный светильник, посмотрел в лицо и, убедившись что я открыл глаза, ушел.
'Да что же это такое, то всякая хрень сниться, то эта морда... Не... похоже на самом деле утро или все-таки нет...'
Повернул голову на скрипнувшей шее к темному окошку, там темно, как у известного персонажа в персональном месте, когда он ночью уголь грузит. Всегда мучил вопрос. Как местные умудряются вставать в одно и тоже время, особенно зимой? Надо будет спросить... Как ни будь... Потом...
Веки мои стали тяжелеть и закрываться...
Не успели они опуститься, как меня тут же принялись тормошить по новой, но делали это как-то аккуратно, я бы сказал осторожно.
Не открывая глаз пробурчал.— Ну кого там черти принесли? — Продолжить не успел, потому что от услышанного глаза открылись сами.
— Никто меня не приносил, я сама пришла, меня Деда Никодим тебя, будить послал. — Рядом с моим лежбищем стояла Машка, скромненько сложившая ладошки на животе.
Больше всего меня поразило, как она назвала Никодима, Деда, именно так с большой буквы.
