Грей не пытался отрицать этого.
— Кто-то во Франции очень хочет разыскать человека по имени Клодель Фрейзер, — продолжил Артур и приподнял одну бровь. — Есть идеи, кто это?
— Нет, — ответил Грей, хотя, разумеется, у него мелькнула догадка. — Есть мысли, кто хочет его найти... или зачем?
Норрингтон покачал головой.
— Зачем — не ясно, — откровенно сказал он. — Что же до того, кто — думаю, это может быть французский дворянин.
Он снова открыл папку и осторожно достал из прикрепленного к ней маленького мешочка две сургучных печати: одну почти наполовину сломанную, другую — почти целую. На обеих была изображена ласточка на фоне восходящего солнца.
— Не нашел никого, кто опознал бы это, — сказал Норрингтон, аккуратно касаясь одной из печатей коротким толстым пальцем. — Вы, случайно, не знаете?
— Нет, — ответил Грей. В его горле внезапно пересохло. — Но вы можете проверить некоего барона Амандина. Уэйнрайт назвал мне это имя... в качестве его личных связей.
— Амандин? — Норрингтон выглядел озадаченным. — Никогда о нем не слышал.
— Никто не слышал. — Грей вздохнул и поднялся на ноги. — Я начинаю сомневаться, что он существует.
ДЕРЖА ПУТЬ В ДОМ ХЭЛА, он все еще задавался вопросом: существовал ли барон Амандин или же нет. Если да, он мог быть всего лишь ширмой, скрывающей интересы кого-то более значительного. Если нет... Вопросы становились более запутанными и в то же время простыми в решении: поскольку не было другого способа узнать, кто за этим стоит, то Перси Уэйнрайт был единственным путем к разгадке.
Ни в одном из писем Норрингтона не упоминалась Северо-Западная территория, не содержалось ни одного намека на предложение, которое сделал ему Перси. Это и неудивительно: было бы крайне опасно излагать подобную информацию на бумаге, хотя он, конечно, знал шпионов, делавших подобные вещи раньше. Если Амандин существует и непосредственно вовлечен, то, по всей видимости, он благоразумен и осторожен.
Ладно, в любом случае он должен рассказать Хэлу о Перси. Возможно, он что-нибудь знает относительно Амандина или сможет узнать: у Хэла много друзей во Франции.
Размышления о предмете разговора с Хэлом внезапно напомнили ему о письме Уильяма, о котором он почти забыл за утренними интригами. Грей резко втянул воздух через нос при мысли о нем. Нет. Он не будет говорить об этом брату, пока не получит шанса побеседовать с Дотти один на один. Возможно, он ухитрится перекинуться с ней пару слов наедине, условившись встретиться позже.
Однако, когда Грей прибыл в Аргус-Хаус, Дотти не оказалось дома.
— Она на одном из музыкальных вечеров мисс Брайрли, — сообщила ему его невестка Минни, когда он вежливо осведомился, как поживает его племянница и крестница. — Дотти сейчас нарасхват. Но ей будет жаль, что вы с ней разминулись, — сияя, она привстала на цыпочки и поцеловала его. — Приятно снова видеть тебя, Джон.
— И мне тебя, Минни, — искренне ответил он. — Хэл дома?
Она многозначительно закатила глаза к потолку.
— Он дома всю неделю со своей подагрой. Еще неделя, и я подсыплю яду ему в суп.
— А, — это подкрепило его решение не говорить с Хэлом о письме Уильяма. Хэл и в добром здравии был настоящим ужасом как для закаленных солдат, так и для прожженных политиков. Хэл в плохом самочувствии... Очевидно, именно поэтому Дотти имела благоразумие удалиться.
Ну, в любом случае, не было причин полагать, что его новости улучшат настроение Хэла. Он с должной осторожностью толкнул дверь в его кабинет: брат был известен тем, что, будучи раздраженным, кидался вещами — а ничто не раздражало его больше, чем недомогание.
Как оказалось, Хэл спал, развалившись в кресле перед очагом, его забинтованная нога лежала на табурете. Дух какого-то резкого и едкого лекарства витал в воздухе, перекрывая запахи горящей древесины, расплавленного жира и черствого хлеба. Тарелка остывшего супа стояла на подносе сбоку от Хэла нетронутой. 'Возможно, Минни озвучила свою угрозу', — подумал Грей с улыбкой. За исключением его самого и их матери, Минни была, пожалуй, единственным человеком в мире, который никогда не боялся Хэла.
Он тихо присел, размышляя, следует ли будить брата. Хэл выглядел больным и утомленным, более худощавым, чем обычно, а ведь он всегда был поджарым. Элегантности ему было не занимать, даже облаченному в бриджи и льняную рубаху, с голыми ногами и с плечами, укутанными в потрепанную шаль, но черты его лица красноречиво свидетельствовали о жизни, проведенной в сражениях.
Сердце Грея сжалось от внезапной нежности, и он задумался, стоит ли, в конце концов, беспокоить Хэла своими новостями. Но он не мог рисковать, чтобы его застало врасплох известие о несвоевременном воскресении Перси: брата надо было предупрдить.
Прежде чем он принял окончательное решение, глаза Хэла вдруг открылись. Они были ясными и внимательными, такими же светло-синими, как и у самого Грея, без следа сонливости и рассеянности.
— Ты вернулся, — сказал Хэл и тепло улыбнулся. — Плесни мне бренди.
— Минни говорит, у тебя подагра, — отозвался Грей, взглянув на ногу Хэла. — Неужели доктора не говорили тебе, что ты не должен употреблять крепкие напитки при подагре?
Тем не менее, он встал.
— Говорили, — ответил Хэл, выпрямляясь в кресле и морщась, когда движение отдалось в его ноге. — Но по тебе видно, что ты собираешься рассказать мне что-то, для чего мне потребуется выпивка. Принеси лучше графин.
ПОГОДА ЗАМЕТНО УХУДШИЛАСЬ, когда несколько часов спустя Грей покинул Аргус-Хаус, отклонив приглашение Минни остаться на ужин. В воздухе чувствовался осенний холодок, поднялся порывистый ветер, а соль практически ощущалась на вкус — остатки морского тумана плыли в сторону берега. Отличная ночь, чтобы оставаться дома.
Минни извинялась за то, что не могла предложить свою карету, потому как Дотти уехала на ней в свой вечерний салон. Он заверил ее, что пешая прогулка для него — то, что нужно — помогает думать. Так бы оно и было, но сосредоточиться не давал свистящий ветер, хлопающий полами мундира и норовящий унести его шляпу. И Грей уже начал сожалеть о карете, когда вдруг увидел тот самый экипаж, запряженный укрытыми от ветра лошадьми. В ожидании он стоял в проезде у одного из больших домов возле улицы Александра Гейт.
Грей свернул к воротам и, услышав оклик: 'дядя Джон!', посмотрел в сторону дома, где тут же увидел свою племянницу — Дотти, надвигавшуюся на него, в буквальном смысле, как корабль — на всех парусах. На ней было шелковое сливового оттенка платье-мантуа и бледно-розовая накидка, которые угрожающе развевались дующим ей в спину ветром. На самом деле Дотти неслась к нему с такой скоростью, что он был вынужден подхватить ее на руки, чтобы остановить ее дальнейший полет.
— Ты девственница? — сходу спросил он.
Ее глаза расширились, и без малейшего промедления, рывком высвободив одну руку, она влепила ему пощечину.
— Что? — воскликнула она.
— Мои извинения. Вышло немного грубо, не так ли? — взглянув на ожидавший ее экипаж и смотрящего строго вперед кучера, которому он крикнул ждать, Грей взял ее за руку и повернул в сторону парка.
— Куда мы идем?
— Просто немного прогуляемся. У меня к тебе несколько вопросов, и они таковы, что, смею заверить, ни ты, ни я не захотим, чтоб нас подслушали.
Ее глаза расширились еще больше, но спорить она не стала: лишь придержала рукой свою стильную маленькую шляпку и пошла вместе с ним в вихре своих пенящихся от ветра юбок.
Погода и случайные прохожие не давали ему возможности задать хоть один из имеющихся у него вопросов до тех пор, пока они не вошли в парк и не оказались на более-менее безлюдной дорожке, ведущей через небольшой сад, где вечнозеленые кусты и деревья были подстрижены в виде причудливых фигур.
Ветер неожиданно стих, хотя небо потемнело. Дотти остановилась, скрывшись за фигурой льва и сказала:
— Дядя Джон. Что это за ерунду вы несете?
Дотти, как и ее мать, была подобна осени — с волосами цвета спелой пшеницы и вечно румяными щечками оттенка нежного шиповника. Но те черты, что придавали лицу Минни миловидность и нежную привлекательность, у Дотти наложились на унаследованные от Хэла изящные контуры и дополнились его темными ресницами, благодаря чему ее красота была крайне опасна.
Эта опасность преобладала во взгляде, что она обратила на своего дядю, и он подумал, что действительно, если Вилли ей очарован, пожалуй, это не удивительно. ЕСЛИ он очарован.
— Я получил письмо от Уильяма, намекающее на то, что он, если не фактически домогался тебя, то повел себя неподобающим для джентльмена образом. Это правда?
Ее рот открылся от неподдельного ужаса.
— ЧТО он вам сказал?
Итак, одной проблемой меньше. Она скорее всего еще девственница, и ему не придется отправлять Уильяма в Китай, чтобы уберечь от ее братьев.
— Как я и сказал, это был лишь намек. Он не посвятил меня в детали. Давай, пойдем, пока мы совсем не замерзли, — он взял ее под руку и повел вверх по той дорожке, что вела к небольшой часовне. Здесь они укрылись в вестибюле, в который выходило лишь витражное окно с изображением Святой Барбары, несущей на блюде свои отрезанные груди. То, что Грей отвлекся на изучение этого возвышенного образа, позволило Дотти улучить момент, чтобы поправить свой растрепанный ветром наряд и решить, что она ему скажет.
— Что ж, — начала она, обернувшись к нему со вздернутым подбородком, — это правда, что мы... ну, что я позволила ему себя поцеловать.
— О? Где? Я имею в виду... — поспешно добавил он, заметив в ее глазах мгновенный шок, и ему стало интересно, откуда бы совершенно неопытной молодой леди знать, что ее можно поцеловать и в других местах, помимо губ или ручек, — географически в каком месте?
Румянец на ее щеках стал ярче, потому что она, столь же хорошо, как и он, осознала, что сейчас выдала, но встретила его взгляд прямо.
— В саду у леди Уиндермир. Мы оба пришли к ней на музыкальный вечер, и ужин еще не был готов, так что Уильям пригласил меня немного прогуляться, и... и я пошла. Был такой прекрасный вечер, — добавила она простодушно.
— Да, он также это отметил. Раньше я не осознавал опьяняющего эффекта хорошей погоды.
Она взглянула на него слегка враждебно.
— Ну, как бы то ни было, мы влюблены! Хоть это он вам сказал?
— Да, сказал, — ответил Грей. — Он как раз и начал с заявления на этот счет, прежде чем пуститься в постыдные откровения относительно твоей добродетели.
Ее глаза округлились.
— Он... что, конкретно, он вам сказал? — воскликнула она.
— Достаточно, чтобы, как он надеялся, убедить меня сразу пойти к твоему отцу и обосновать ему целесообразность просьбы Уильяма взять тебя в жены.
— О! — услышав это, она глубоко вздохнула как будто с облегчением, и ненадолго отвела взгляд. — Ладно. Значит вы собираетесь это сделать? — спросила она, снова обратив к нему свои большие голубые глаза. — Или вы уже? — добавила она с надеждой.
— Нет, я еще не говорил твоему отцу о письме Уильяма. Для начала я решил, что лучше сперва поговорить с тобой и посмотреть, в такой же мере ты разделяешь чувства Уильяма, как он полагает.
Она моргнула, а затем одарила его одной из своих ослепительных улыбок.
— Дядя Джон, это так великодушно с вашей стороны. Многих мужчин нисколько не заботило бы женское мнение в данной ситуации, но вы всегда такой чуткий. Мама не устает превозносить вашу доброту.
— Не переусердствуй, Дотти, — сказал он сдержанно. — Так ты говоришь, что готова выйти замуж за Уильяма?
— Готова? — воскликнула она. — Да я хочу этого больше всего на свете!
Он смотрел на нее долго и пристально, отчего кровь резко прилила к ее шее и щекам. И она тоже не отводила от него глаз.
— О, да? — произнес он, позволив тому скептицизму, что он ощущал, полностью проявиться в интонации. — Почему?
Она дважды очень быстро моргнула.
— Почему?
— Почему? — терпеливо повторил он. — Я имею в виду, что же такого в характере или внешности Уильяма, — поясняя, добавил Грей, поскольку молодые женщины не особо разбирались в людях, — так привлекает тебя, чтобы желать брака с ним? И к тому же, весьма поспешного брака.
Он уже готов был поверить, что в одном из них, или сразу в обоих развивается влечение — но к чему такая спешка? Даже если Уильям боялся решения Хэла о принятии предложения виконта Максвелла, сама-то Дотти наверняка не могла всерьез думать, что любящий отец заставит ее выйти замуж за того, за кого она не хочет.
— Ну, конечно же, мы любим друг друга! — произнесла она. Хотя, для такого, вроде как страстного признания, в ее голосе прозвучала довольно неопределенная нотка. — Что же касается его... его характера... как же, дядя, вы же его родной отец, вы, безусловно, не можете пребывать в неведении относительно его... его... ума! — с триумфом выдала она это слово, — его доброты, его благодушия... — набирала обороты Дотти, — ... его кротости...
Теперь настала очередь Лорда Джона заморгать. Без сомнения, Уильям был и умный, и благодушный, и достаточно добрый, но 'кроткий' абсолютно не то определение, которое сразу пришло бы на ум в отношении него. Более того, пролом в обшивке столовой его матери, в который Уильям нечаянно выбросил собеседника во время чаепития, до сих пор не отремонтировали, и этот образ в памяти Грея был очень свеж. Вероятно, в компании Дотти Вилли вел себя более осмотрительно, но все же...
— Он самый что ни на есть образец джентльмена! — уже, закусив удила, шпарила она с энтузиазмом. — А его внешность... ну, конечно же, он вызывает восхищение у каждой женщины, которую я знаю! Такой высокий, такого импозантного вида...
С холодной беспристрастностью он отметил, что, хотя она и перечислила несколько примечательных особенностей Уильяма, но ни слова не сказала о его глазах. Ведь кроме роста, который нельзя было не заметить, вероятно, самой поразительной его чертой являлись глаза: бездонные, ярко-голубые, их разрез был совершенно необычной формы — кошачий. В действительности, это были глаза Джейми Фрейзера, отчего Джон чувствовал, как его сердце сжимается всякий раз, когда Вилли смотрит на него с определенным выражением.
Какой эффект его глаза производят на молодых женщин, Вилли отлично знал и откровенно этим пользовался. Посмотри он тогда в глаза самой Дотти своим вожделенным взглядом — она бы замерла на месте — неважно, любила она его или нет. И это трогательное объяснение упоения в саду... после музыкального вечера, или во время бала, или у леди Бельведер, либо у леди Уиндермир...
Он настолько был поглощен своими мыслями, что не сразу заметил, что она перестала говорить.
— Приношу свои извинения, — весьма почтительно произнес он. — И благодарю тебя за восхваление характера Уильяма, это не может не согревать отцовское сердце. Но, тем не менее... что за срочность в заключении брака? Вне всяких сомнений, Уильям будет отправлен домой через год-другой.
— Его же могут убить! — сказала она, и тут в ее голосе послышался неожиданный отзвук настоящего страха, настолько реального, что его внимание обострилось. Прикоснувшись рукой к горлу, она заметно сглотнула.
