Федор задумался. Правда, чем же ответить? И тут он вспомнил, о чем давеча говорил мальцу-армянину, который сладил ему ножны, о его великом соотечественнике, который стал римским императором. Ведь ходила про это среди ромеев старая песня...
— Истинно говоришь, госпожа, — отозвался Федор. — Спели лихо. Не растеряли еще русского духа ободричи из Тюрингии. Да скажу тебе так — они-то запевочку дали, а я саму песню спою. — Он повернулся к Велемиру и его спутникам. — Вы спели как та давняя история началась. Я спою — чем она кончилась.
— Изволь, молодец, — милостиво махнула рукой баронесса.
Федор поднялся, по отцовскому обычаю поклонился на четыре стороны, поднял руку, призывая утихнуть разговоры и шепотки за столами. За столами утихли, и наступила тишина, нарушаемая лишь ритмичным хрустом хрящей. Федор пнул под скамьей голень Окассия, тот поперхнулся, виновато отложил обглоданную ногу, и наступила совсем тишина. Ну почти. Кто-то из далеких от искусства, все равно жрал и болтал за дальними столами, но тут уж Федор был бессилен. Федор затянул воздуха, повел плечами. Не сказать, чтобы он был великим искусником-певуном, но голос имел, и песен немало спевал на переходах,63 да на привалах. Песня начинается с тишины, идет что река, от малого истока, а впадает людям в сердца, что в море. Отомкнул Федор уста, и запел:
Русичи и ромеи, встретились рать на рать.
Под Доростолом дело так просто не расхлебать.
Видно коса на камень, бьются и день и два.
Поле — ковер из убитых, и недобитых едва.
Конница ходит в атаку, гнутся стены щитов.
Русс и ромей друг-другу уступить не готов.
Город зажат в осаде, душат ромеи петлей.
Руссы теряют в силе, жителей стон над землей.
Град окружен валами, между них лагеря.
Много машин осадных камни мечут не зря.
Руссы на вылазку споры, бьют — и вновь за стеной.
Но что русс уничтожит, ромей восстановит с лихвой.
Так обложили руссов, как логово диких зверей.
И доморили б осадой, да нужно решить скорей:
В Константинополе недруги мутят столичный народ.
И императору нужно скорее завершить поход.
Рёк Иоанн Святославу, — эй, выходи на бой,
Дело решим поединком, ну же, сразись со мной!
Нечего войско тратить, — один на один с мечом.
Схватимся в честной схватке, молодец с молодцом.
Варвар громко смеется, — всяк поединок глуп.
Случай дело решает, кто победит, кто труп.
А если тебе император уже надоело жить,
Так сотня есть способов разных, как себя погубить.
И снова бой, снова сеча, гибнут лихие бойцы.
Жируют черные вороны, сыты окрестные псы.
Вот императора стражник, по имени Анемас.
Руссам в строй прорубился, храбростью всех потряс...
Руссы изнемогают, собрали общий совет.
Вместе решают дело, нужно сдаться иль нет?
Часть предлагает князю переговоры начать.
Мыслят другие ночью тайно на лодках бежать.
Шагнул Святослав в центр круга, и слово такое сказал:
Предков и нас, Бог Рода трусостью не наказал!
Били мы многих, мужество бьется в нашей груди.
Русса судьба простая: — умри или победи.
Слушают князя воины, и разных мнений уж нет.
Будем сражаться до смерти — так окончен совет...
Это был самый последний, самый упорный бой.
Русич с ромеем бился, и каждый — с самой судьбой.
Много храбрейших пало, уж не встанут с земли.
Все же ромеи немного, но силой перемогли.
Снова за стену руссам в город пришлось отходить
Поле боя ромеев, — им мертвых и хоронить.
Переговоров мирных князь попросил скорей,
И согласился споро на них василевс — ромей.
Выбрали место открытое на берегу реки.
Там на засаду шансы не столь уж и велики.
Урочным часом встретились сам василевс и князь
Под Иоанном Цхимисхием берега темная грязь.
Князь Святослав же прибыл на встречу челном и рекой.
Будет воинам команда — достанут друг друга стрелой.
Был император богаче, а князь был одеждой прост.
Князь был ростом повыше... да что василевсу рост?
Силу друг друга изведали, кровь утомились лить.
Вот теперь можно толком сесть и поговорить.
И обещал Святослав-князь на Рим войной не ходить.
И обещал он Риму союзником верным быть.
А Иоанн Цхимисхий — русичей отпускал.
А чтобы ушли скорее — хлеб на дорогу дал.
Рёк василевс прощаясь: все в руке у судьбы.
Рек пороги опасны, — жди от них русич беды.
Князь улыбнулся: с судьбою мы сыграем, ромей.
Чашу что евнух протянет — лучше совсем не пей...64
Оба разъехались, думали, что уезжают домой.
А уходили — в легенду, вместе с ранней зарей.
Короток век человека, но прочна памяти связь,
Памятен нам император, и памятен русский князь.
Федор замолк. В зале одобрительно закричали и захлопали. Парфений сидевший рядом о правую руку, показал ему большой палец. Окассий хлопал громче всех, но недолго, а потом быстро подтянул к себе поближе блюдо. Велемир со спутниками переглянулись, и рыцарь одобрительно кивнул Федору.
— Молодец, сын двух народов! Постоял за обоих.
Баронесса Катарина пошепталась с сидевшими вокруг неё молодыми бездельниками, подняла руку.
— Добрые песни от добрых людей! Спасибо вам за веселье, достойные состязатели. Теперь же, слушайте мое решение. — Баронесса горделиво вытянулась. — Велемир со своими людьми спел прекрасно. Однако, песня их была не о делах, а лишь о намереньях древнего правителя и его храброй дружины. Ромей же спел нам не о хвастливых зачинах, но о делах. Увидели мы в его песни и битву храбрых мужей, и двух правителей древности. Вот по какой причине, я объявляю, что победил в этом состязании ромей. Ему я и вручу свой перстень.
— Верно говоришь, госпожа!.. Хорошо сказано! — Донеслось с разных столов.
Велемир сперва нахмурился, услыхав как перстень проплывает мимо, но через секунду добрый нрав в нем взял верх. Он протянул руку Федору через стол.
— Баронесса рассудила по правде. Поздравляю.
— Спасибо, рыцарь, — Федор крепко пожал Велемирово запястье. — Вы тоже хорошо спели. Оба мы постояли в этих далеких краях за честь русского имени. А про княжну свою ты истинную правду сказал — не тока красива, а еще и мудра.
— То так. — Кивнул Велемир.
— Подойди сюда, ромей. — Пригласила баронесса. — Скажи нам свое имя, да получи заслуженную награду.
Федор поднялся, примерился как выбраться из-за скамьи.
— Позволишь ли молвить слово, благородная госпожа? — Раздался громкий голос. Все повернули головы на глас. Федор узрел, как между столами к помосту приблизился худой высокий человек в цветастом костюме и шляпе, сдвинутой набекрень. Над широким воротом, распахнутым с показной небрежностью торчала чернявая смазливая физиономия окруженная длинными патлами и бородкой. За спиной у человека него висела балалайка с длинным грифом, из тех были в ходу на всем средиземноморье, и звались персидским словом "руд".
— Кто ты, незнакомец? — Спросила баронесса.
Чернявый отвесил княжне глубокий изящный поклон, изогнув бескостную спину как кот перед миской сметаны.
— Я странствующий певец, благородная госпожа. Мое имя — Томасо Нойвирт. Слава о моем музыкальном мастерстве бежит впереди меня.
— Да? — Улыбнулась баронесса. — А до нас твоя слава не добежала.
— Госпожа моя, — ты как звезда! Светишь нам с небес, и не замечаешь простых смертных. Ты меня не помнишь, а меж тем, я уже имел честь выступать пред тобой.
— Где же это было? — Удивилась баронесса.
— Два лета назад. На большом съезде певцов при дворе герцога Эвровидо.
— Верно, я была на сем сборище труверов и миннезингеров. — Баронесса прищурилась. — Но кажется... я не видела тебя, среди победителей.
— Только козни завистников не позволили мне достичь финала, госпожа. — Скромно отозвался певец. — Но я не теряю надежды, достичь сего в будущем. Однако сейчас я позволил себе возвысить голос в твоем присутствии. Я услышал, как твоя милость изволила устроить музыкальное состязание. Однако, прежде чем назначить победителя, может быть ты позволишь и мне потешить твой слух песней?
— Хм, — Баронесса наморщила носик. — Что же. Конечно. Это будет справедливо. О чем же ты хочешь спеть?
Балалаечник горделиво напыжился.
— Певцы, которые выступили до меня, исполнили неплохие песни, госпожа. — Он снисходительно окинул взглядом Велемира и Федора. — Песни их были о славных битвах и правителях. Однако же, они пели о битвах ушедших времен, и правителях далеких краев, до которых нам, добрым католикам, скажу честно, нет дела. Я же спою тебе госпожа, — и всем вам, достойные слушатели — о делах недавних, и героях современных! Спою я тебе госпожа, о таком герое, о котором ты и сама слышала, а может и увидишь воочию. И спою я о его новом подвиге, слухом о котором полнятся уже земли франков, но о котором должно быть еще не все слышали здесь, на святой земле.
— Продолжай, певец, — заинтересовалась баронесса.
Федор сообразил, что вручение ему богатого перстня откладывается, и почел за лучшее присесть, дабы не торчать глупым столбом. Патлатый же певец ловко подтянул свою балалайку со спины на грудь, возложил пальцы на струны, принял вдохновенный вид, и забренчал, распеваясь высоким козлиным голосом:
Ах, младший сын рода, — Роже де Бриуз!
Добродетелен так, что в восторге Иисус!
Раз дал в церкви обет, и в море отплыл.
Чтоб бороться с пиратами, что было сил...
Федор нахмурился.
— Кажется я уже слышал где-то это имя... — прошептал он жующему рядом Окассию. Тот лишь пожал плечами. Бродячий певец тем временем продолжал трындеть, с каждым куплетом усиливая накал.
...Моря синь беззаботна, но храбрый Роже.
Он всегда начеку, он настороже.
Вот орлиным взором с мачты конца,
Он увидел, как грабит корсар купца.
Был корабль купца из греков земли.
Воевать не умеют, убежать не смогли.
А корсар пощады не знал никогда.
Его прозвище — Черная Борода!..
Парфений тихо охнул. Окассий поперхнулся и прекратил жевать. Федор почувствовал, что у него вытянулось лицо. Он наконец вспомнил, где слыхал имя Роже де Бриуза.
— Я не понял. — Гвардеец поочередно повернулся к обоим попам, сомневаясь, не подводит ли его слух. — Что за?..
Священники не успели ответить Федору. Соседи вокруг укоризненно зашикали. Певец надрывался, не жалея инструмента.
...Греки все на коленях, и — о позор!
Главный у греков был Феодор.
Лобызает корсару носки сапог.
Унижается, только чтоб выжить смог.
Предложил корсар — (он муслимом был),
Отрекитесь от Бога что есть ваших сил.
Плюньте трижды на крест и дайте обет:
Повелитель отныне ваш — Бафомет!
И уж греки готовы предать Христа.
Ведь схизматиков вера и так не чиста.
Чтоб спастись, из них уже каждый рад.
Целовать Бафомета муслимского в зад.
— Сукин сын! — Феодор, наливаясь бешенством, начал вставать из-за лавки, — Нет, вы слышали?!.
Окассий с Парфением едва успели повиснуть у гвардейца на плечах. Вокруг опять зашикали.
— Спокойствие куманёк... — Удерживая Федора прошептал побледневший Окассий. Парфений согласно кивнул, чувствуя, что если выпустит локоть Федора, то случится страшное.
— Помни о деле, сын мой. Не будем же мы по пустякам раскрывать во всякой харчевне свое инкогнито, — зашушукал монах ухо багровому от гнева Федору.
Певец меж тем вошел в полный раж, и блестя глазами изрыгал куплет за куплетом.
Но воскликнул Роже — не могу допустить.
Чтоб христианам души свои погубить!
Повернул свой корабль, затрубил в свой рог.
Чтоб корсар его вызов услышать смог.
На пиратов как сокол Роже налетел!
Как красив, как силен он, и как он смел!
Рубит главы пиратам в один удар,
От него разбегаются млад и стар...
Услыхав о таком геройстве, мужчины в зале одобрительно крякнули. Патлатый исполнитель полностью завладел вниманием залы, и купался в пересечении взглядов, как рыба в воде.
...И в испуге пират-борода возопил
Бафомет, — я всегда тебе верен был!
Дай мне силу свою, дай свой колдовство.
Чтоб поверг я Иисуса, и воина его.
Услыхал Бафомет слугу своего.
И бесовскую силу вдохнул в него
О спасайся всякий, беги скорей: —
Пламя бьет у пирата прям из ноздрей!
Вся таверна вздохнула. Федор же почувствовал, что это у него сейчас пойдет из ноздрей и дым и пламя.
...Вот корабль Роже уже горит,
И из воинов его много кто побит.
Только щит, да вера хранит от огня.
Но видать не дожить заката дня...
Мужчины в зале сжали рукояти мечей в кулаках. Дамы охали, прикрывая рты руками. Федор прекратил барахтаться в руках святых отцов, завороженный беспредельный наглостью происходящего. Ему казалось, что он попал в какой-то дурной сон.
...И взмолился Роже, — О Иисус, так скажу:
Не за славу свою я тебя прошу,
А за славу Твою! — дай мне сил на удар.
Чтобы дьявол не восторжествовал.
И могучей рукой Бог пролил свой свет.
Огляделся Роже, — а на нем ран уж нет!
Пламя беса больше не ранит его,
Так Господь защитил слугу своего!..
Люди в зале начали размашисто креститься.
..И молитвой руку Роже укрепил,
И ударил пирата, что было сил.
Нечестивца с плеч голова долой!..
Так победу добыл молодой герой...
— Я ему щас шею сверну!.. — Горячечным шепотом взвыл Феодор. — Я ему балалайку на башку надену! Ыыыы!!!..
— Тссс! — Сидевший рядом Велемир укоризненно нахмурил брови, и повернувшись к нему прижал палец к губам. Сидевший поодаль смуглый кабальеро тоже кинул на Федора такой гневный взор, что гвардеец почувствовал, — если он сейчас не заткнется, дело дойдет до дуэли.
— Крепись, сын мой, — тихонько шепнул ему в ухо Парфений. — Бог терпел, и нам велел.
...Плачут греки, и плачет их вождь Феодор.
Ведь едва не случился измены позор.
На коленях целуют руку Роже,
Громко хвалят его, надоели уже...
А Роже — так красив и так скромен он!
Говорит: — то не я, но сам Бог вам заслон.
И во славу Божью еще не раз,
Совершу я деянья!.. Здесь кончим сказ.
Аой!
Менестрель в последний раз тронул струны своей балалайки. Мгновение стояла мертвая тишина. Потом зал таверны взорвался бешенными аплодисментами.
— Браво!
— Молодец трувор!
— Знай наших рыцарей!..
— Нортмандия рулит!
— Эпик вин!
— Славный рыцарь этот нортманн Роже, — обернувшись к Федору доверительно сообщил Велемир. — Я уже слышал песни о его подвигах. Надеюсь, когда доведется увидеть этого исполина и вживую.
Женские голоса со всех концов зала томным эхом завторили речам Велемира: — Роже... Роже де Бриуз... Славный Роже...
Люди орали, свистели, аплодировали, стучали ладонями и кружками по столам. Находчивый менестрель тут же скинул с головы шапку, и пошел мимо столов. В шапку полетели монеты. Кроме медяков изредка блистало даже и серебро. Федор почувствовал, что сейчас у него треснут сжатые зубы. Он тихонько зашипел, пытаясь выпустить пар. Но в это время певец со своей бренчавшей деньгами шапкой подскочил как раз к их столу. Велемир тут же опустил в шапку полновесный серебряник, а певец уже сувал шапку и под нос Федору.
