Эрлик в тумане

Ганзориг молчал, чувствуя усталость и подавленность. В последние полчаса он получил слишком много информации, говорить о Томе уже не было сил. И тогда близнецы, словно читая его мысли — или читая их на самом деле, — перешли к теме, которую он собирался обсудить с самого начала.

— Кан рассказал вам, почему напал на Тому? — спросил Джулиус.

— Рассказал.

— И что вы об этом думаете?

— Я не понимаю, почему он так реагирует, — признался Ганзориг. — Почему его тревожат эти способности. Если Тома видит точки расхождения, это не значит, что она будет ими пользоваться.

— Все зависит от конечных станций, — ответил Джулиус. На его лице была странная улыбка, будто относившаяся к чему-то внутреннему, что он сейчас переживал. Руки фамилиара все еще лежали на плечах братьев.

— Разве вы не хотите вернуться? — спросил адмирал. — Лично я — хочу. Почти три месяца я не видел солнца. Мы терпим этот адский холод, нехватку кислорода...

— Кстати, Ева собирается провести общий оздоровительный курс, — вдруг произнес Франц. — Вы ведь знаете, что на "Эрлике" есть камера восстановления? Она убедила нас в необходимости такой процедуры очень эффективным способом — показала наши фотографии годичной давности. Это впечатляет.

Ганзориг невольно вгляделся в братьев. Франц с длинными волосами, в темно-фиолетовом свитере, и Джулиус с его татуировками на бритой голове — он увидел их такими на "Цзи То" и, насколько мог судить, с тех пор они не изменились.

— Почему вас тревожит Тома? — спросил Ганзориг.

— Потому что мы не знаем конечных остановок, — повторил вслед за братом Франц. — Мы только предполагаем их. А она — знает. Видит их все. И можно только догадываться, какую она выбрала.

Ганзориг подумал.

— Тома — невинная девушка, — наконец, сказал он. — Что еще ей может придти в голову, кроме возвращения домой?

— Мы тоже надеялись на ее невинность, — ответил Джулиус, — и ошиблись.

На экране коммуникатора возникло лицо Евы.

— Он вернулся, — сообщила она. — Лучше вам придти.

— Адмирал, будьте так добры, проложите для нас портал, раз уж вы оказались рядом, — попросил Франц. Ганзориг встал. Разговор не был закончен, только отложен. Он бросил на пол каюты заклинание портала, зажег в руке второе и отправился с ним в медотсек.

Переводчик сидел на кушетке с выражением лица, напомнившем Ганзоригу одну из тибетских статуй Будды. На Вальтере оно смотрелось комично: он не был просветлен или погружен в глубокую медитацию. Он пребывал в глубоком шоке.

— Вальтер! — позвала его Ева. — Ты меня слышишь?

Он не реагировал. Вероятно, вся его энергия ушла на то, чтобы сесть. Ева зарядила шприц и сделала ему укол в предплечье.

— Вальтер, — позвала она. В ту же секунду он толкнул ее на кушетку и схватил за горло.

Ганзориг тут же оттащил его. Вальтер не сопротивлялся, обмяк и вяло сел обратно.

— Ты знаешь, где находишься? — спросил Джулиус, созерцавший эту сцену с интересом исследователя.

— О да, — проговорил Вальтер. — Прекрасно знаю.

Он начал негромко смеяться, потом склонился и закрыл руками лицо. Плечи его вздрагивали.

— Нет, — сказал Джулиус. — Это нас не устраивает. Развяжи ему язык.

Ева вновь наполнила шприц, убрала с лица Вальтера волосы и сделала укол в шею.

— Иди к черту, — пробормотал он, пытаясь отмахнуться.

— Две минуты, — сообщила Ева, вернувшись к столу. Близнецы ждали. Ганзориг испытал странное ощущение, будто все они переместились в какое-то иное место за пределами "Грифона", выдуманное переводчиком и его помутненным рассудком. Сейчас он начнет говорить, и здесь снова все изменится.

— Вальтер, ты готов отвечать? — спросил Франц.

— Иди к черту, — повторил тот, заваливаясь на бок.

Ева собралась его поднять, но Ганзориг остановил ее. Он сам усадил Вальтера и остался рядом, поддерживая, чтобы тот не упал. Его глаза были закрыты, губы растянуты в улыбке.

— Расскажи, что ты видел, — велел Джулиус.

— Я видел, — повторил Вальтер, — всё.

— Как выглядело это "всё"?

— Никак. Оно никак не выглядело. Я видел это не глазами.

— И что же именно ты видел не глазами?

— Я же говорю — всё. Всё вместе, одновременно, сразу. Меня разложили по полочкам, как конструктор, а потом собрали, и я оказался настоящим собой.

— Ты видел Соседей?

Он помолчал десяток секунд.

— Видел. — Он колебался. Его озлобленность постепенно исчезала. — Но я не знаю, что они такое. Это как геометрическая фигура, чьи грани во всех измерениях сразу. Где-то их больше, где-то меньше. Они связаны друг с другом и при этом могут действовать независимо. Трудно описать словами то, что там происходит. Зрительной информации нет. Есть ощущения размера, плотности... Я воспринимал всё одновременно, но в этом не было хаоса. Каждый момент времени возникал отдельно от другого, словно фотография мгновения, на которой можно рассмотреть — почувствовать — положение чего угодно: атома, галактики, всего, что между ними. Потом берешь следующий момент. Их можно брать не подряд, в любой последовательности, как тебе нужно... Другие мои части не похожи на человеческие, — продолжил он после недолгой паузы. — Они как силы, или фрагменты других пространств, или элементы чего-то. Часть газа в туманности.

— Кроме тебя там был кто-то еще? — спросил Джулиус.

— Все, — ответил Вальтер. — Там были все. Как точки на кривой.

Братья сделали паузу.

— Каково наше положение в этом многомерном пространстве? — спросил Франц.

— Наше положение, — Вальтер вновь начал смеяться, — фиговое. Мы в полном дерьме. Но не переживай, если мы здесь умрем, остальные наши части будут жить еще долго, пока вновь не объединятся.

Он откинулся на стену и закрыл глаза. Близнецы помедлили несколько секунд, потом распорядились:

— Подержи его здесь еще пару дней. Это слияние сказалось на нем не лучшим образом.

Они въехали в портал. Спустя секунду он замерцал и исчез.

Ганзориг отвел Вальтера за пластиковую перегородку и оставил на кушетке, где еще недавно лежала Тома. Переводчик немедленно уснул. Адмирал вернулся к Еве и остановился рядом.

— Я знаю, вы устали, — сказал он. — Хотите, я пришлю вам Кана, на случай, если Вальтер опять решит распускать руки?

— Чтобы он окончательно их оторвал? — Ева улыбнулась. — Если вы вдруг не заметили, Кан очень агрессивен и при этом лишен моральных ограничений. Большую часть времени он держит себя в известных рамках, но его мотивы почти невозможно понять, а действия — предсказать. Когда он решит сотворить очередное насилие, не знает даже он сам.

Ганзориг подумал, не сообщить ли Еве про симбиоз с пхугом, но решил, что если этого не сделали братья, ему тоже стоит промолчать.

— Кан — человек не самый мирный, — согласился он, — но свои поступки он совершает не без цели и мотивов не скрывает. С ним действительно надо держать себя начеку, однако на "Эрлике" я бы не хотел другого помощника. Да и в компании братьев Морган я чувствую себя не менее напряженно, чем с ним... а то и более.

— Пожалуй, отчасти вы правы, — ответила Ева. — И все же не присылайте его. Он и так натворил тут дел. — Она помолчала. — Значит, он вам рассказал, почему напал на Тому?

— Он сделал это, потому что ненавидит чувствовать себя марионеткой. По его мнению, Тома — манипулятор и управляет событиями так, как хочется ей.

Ева помолчала, сравнивая информацию Саар со словами Ганзорига.

— Если так, почему он ее не убил? Это было бы в его стиле.

— Он ее не убьет, — ответил адмирал. — Насколько я понял, он пытается доказать, что она не может им управлять, даже если заранее знает его шаги. И даже если она выбрала для себя какую-то одну реальность из тех, что видела в трансе, он волен эту реальность изменить.

— То есть сделать что-то, чего она не видела ни в одном из вариантов?

— Да. И если такое вообще возможно, он это сделает.

Когда врач не ответила, Ганзориг продолжил:

— Ева, я хотел поговорить с вами о другом. Братья сказали, вы собираетесь провести нас через камеру восстановления. Они дали понять, что за эти месяцы мы здорово изменились. Вы не поделитесь со мной деталями, потому что я ни в ком из нас ничего не замечаю.

— И не заметите, — ответила Ева. — Садитесь.

Ганзориг сел за стол рядом с ней. Ева открыла нужный файл, и на экране появилось краткое досье Ганзорига: годы и места службы, должности, специализации. В левом углу была фотография.

— У военных снимки обновляются раз в год? — спросила она.

— Да, но этот старше. Я был в отпуске.

— Смотрите. — Она увеличила снимок, но Ганзориг знал его и не видел отличий от себя сегодняшнего. На фотографиях он всегда выходил хорошо. Здесь он смотрел прямо, уверенно, и в его представлении выглядел именно так, как должно выглядеть адмиралу.

Из ящика стола Ева достала небольшое зеркало и вручила Ганзоригу. Несколько секунд он смотрел то в зеркало, то на свою фотографию, и, наконец, сказал:

— Не понимаю. Что я должен увидеть?

— В том-то и дело, что так вы не заметите отличий. Здесь наш мозг работает особым образом — он воссоздает наше представление об окружающей среде и нас самих на основе того, как мы привыкли себя видеть до входа в аномалию. Но на самом деле — если это "самое дело" вообще есть, — всё здесь совсем не такое, каким выглядит. Это обман восприятия.

Она взяла зеркало из рук Ганзорига и поднесла к экрану компьютера, повернув так, чтобы адмирал мог сравнить фотографию со своим отражением рядом с ней.

— А теперь смотрите внимательно, — сказала она. — Скоро вы начнете замечать разницу. И честное слово, я не знаю, что вы увидите.

20.

Он никак не мог совпасть с самим собой. В нем продолжали жить воспоминания о частях, с которыми ненадолго объединилось его сознание, следы мучительной свободы от плотной материи, ощущение собственной протяженности, такой огромной, что преодолеть ее могли только многие поколения людей. Он снова сидел в медотсеке, теперь другого корабля, и даже не пытался вернуть себе прежнюю целостность. Все вокруг утратило старые смыслы и обрело новые, непонятные. Человеческие поступки и происходящее с ним несли значения, которые он больше не мог разгадать.

Через два дня Ева отпустила Вальтера, и он неохотно покинул медотсек. Братья пытались вытянуть из него как можно больше информации, но никакие стимуляторы не смогли заставить его объяснить то, что он пережил и продолжал переживать. Он и в самом деле был похож на калейдоскоп, который ненадолго собрался в гармоничную структуру, а потом рассыпался на отдельные стекла, и его единство, его рисунок, остались только в нечетких воспоминаниях и смутных ощущениях. Вальтер сидел в каюте, тосковал, не зная, сможет ли теперь жить в таком разобранном состоянии, но в конце концов мир его одолел, а простая физиология вернула к привычной реальности.

Оказавшись на своем корабле, Ганзориг собирался быстро миновать палубу с лабораториями, где трудились физики, и уединиться в каюте, не желая никого видеть, но прямо перед своей дверью обнаружил спящего гепарда. Зверь лежал на боку, растянувшись во всю свою немалую длину; кончик его хвоста подрагивал, лапы слегка шевелились, как у кота, который видит сон. Ганзориг остановился. Он подумал, что Кан, пожалуй, обрадуется новой загадке. Рано или поздно им все равно придется об этом говорить, так почему не сейчас?

— Подъем, помощник, — негромко произнес Ганзориг. Гепард поднял голову, зевнул, лениво сел, потом потянулся и прочертил когтями по полу глубокие борозды.

— А вот это лишнее, — недовольно заметил адмирал и вошел в каюту. Кан последовал за ним.

Рассказ Вальтера его заметно разочаровал, а интерес к Соседям ослаб после увлечения туманом. Но открытие Евы и правда привело Кана в восторг.

— Это потрясающе, — сказал он, когда Ганзориг объяснил, что происходит с их восприятием в аномалии.

— Это жутко, — попытался осадить его адмирал. — После того, как капитан Ормонд себя увидел, он почти не выходит из каюты.

— Я завтра же пойду к Еве! — воскликнул Кан. — Но вы ведь не собираетесь запираться?

— Нет. Все равно меня никто таким не видит.

— Интересно, этот эффект распространяется на вещи? — пустился рассуждать Кан. — Что если "Грифон" выглядит теперь, как "Летучий Голландец" — разодранные паруса, гнилые доски, мертвые чайки на палубе, пробоины в трюме, экипаж мертвецов... Если есть фотографии корабля до входа в аномалию, было бы здорово их сравнить.

Такой энтузиазм слегка поднял настроение адмирала, хотя перед глазами все еще стояло его отражение, которое он надеялся поскорее забыть.

Саар скучала без него и злилась на себя за это. Твердо решив общаться с Каном только по делу, она выдержала всего две ночи и на третью, смирившись и ругая себя за слабоволие, отправилась на "Эрлик". Но говорить с ним ей не хотелось, и он не нарушал их молчаливого договора вплоть до ночи после эксперимента с Вальтером.

— Адмирал смотрел на себя в зеркало, — таинственным шепотом сказал он ей на ухо в момент, когда она хотела вовсе не выслушивать истории. — Знаешь ли ты, что мы похожи на экипаж "Эрлика"? Что мы — жуткие уроды с гнилой кожей и струпьями, лысые, опухшие, или наоборот, тощие, как кочерга. Нас покрывают язвы и бубоны, словно больных чумой...

— Прекрати! — не выдержала Саар. Он довольно рассмеялся. — Что на тебя нашло?

Но Кан не ответил, отложив удовольствие от рассказа на потом. Когда они устали от секса, он продолжил:

— Всё здесь только кажется. Мы галлюцинируем. Мозг нам врет. Он показывает то, чего на самом деле нет. Мы видим себя такими, какими были до входа в аномалию, но мы изменились. Очень может быть, что "Грифон" тоже изменился. Может, он, как и "Эрлик", полон какой-нибудь гадости, покрыт грибками и колониями бактерий, а мы это не воспринимаем. Зайди к Еве, она тебе покажет. Ганзориг вчера впечатлился.

Саар закуталась в одеяло и посмотрела на Кана.

— Тебе это нравится? — спросила она. — Нравятся те несчастья, которые происходят с нами, которые случились с экипажем "Эрлика"?

— Приключения — вот что мне нравится. Странные события. Многомерные пространства и черные дыры. А несчастья — побочный эффект приключений.

— И тебе совсем не жаль людей?

— О, только не говори, что тебя интересуют люди! — воскликнул Кан. — Ты посвящена Сатурну! Я знаю, что это. Ты убила больше человек, чем я видел в своей жизни, так что не стоит взывать к моей жалости — из твоих уст это звучит как насмешка. — Он с улыбкой наблюдал, как Саар медленно садится на постели, не сводя с него глаз. — Но именно поэтому я тобой восхищаюсь. То, что ты делаешь... Ты самая удивительная женщина из всех, кого я встречал!

Он понимал, что провоцирует ее, и она действительно разозлилась, но потом вдруг склонила к нему голову и тихо сказала:

— Ты тоже в этом участвуешь. Вносишь свой вклад. И немалый.

— Знаю. Мне нравится разрушать людей. Как и тебе, Саар. Разница в том, что меня таким воспитали, а ты выбрала это осознанно. Но я не хочу иной судьбы. А ты?