— В цивилизованных странах — нет. У нас поедание людей — признак дикости. Только самые примитивные дикари на такое способны.
— У нас, в общем, тоже не принято. Но на войне вполне допустимо. Ведь теперь их тела — просто мясо, часть природы. Их можем съесть мы, могут съесть барсуки и лисы — какая разница? У нас с тобой пока припасов хватает, да и возиться с человечиной...
Кажется, он говорил со знанием дела.
— У вас ведь войны тоже есть, — на всякий случай уточнил Лелек.
— Есть.
— И что с убитыми делают?
— В землю закапывают, — кажется, мы повторяли известнейший диалог Тура Хейердала с каким-то полинезийцем-каннибалом. Поэтому я торопливо прервал эту сумасшедшую беседу:
— Только не говори мне, что это нерационально, и раз уже все равно убили, надо съесть. У нас все же к смерти несколько иное отношение.
— Ладно, не скажу, — пожал здоровенными плечами Сайни. — Конечно, если охота, можем попытаться их закопать. Но по мне, и так полежат. Все равно с утра мы отсюда уйдем, за ночь протухнуть не успеют. Разве что хищника какого запах приманить. Ну так, ежели закопаем, это все равно не поможет. А возиться неохота.
Да, пиетета перед смертью у него явно не было. Но возиться и мне было неохота. Как представил — начинать сейчас копать могилы в этой тяжеленной земле, да без лопаты... Махнул я рукой и пошел лагерем заниматься.
Из дневника Юли
Шлепали весь день до темноты. Я устала, промокла и сбила ноги. Да еще и озябла — в этот дурацкий овраг солнце, по-моему, никогда не заглядывало, зато сырости было хоть отбавляй — и под ногами, и на листьях. Поэтому, когда, наконец, объявили вечерний привал, я дала, наконец, волю слезам. Рыдала взахлеб, с чувством, со всхлипами и причитаниями "что ж мне теперь делать?", хлюпая носом и размазывая слезы по далеко не чистой мордахе. Понимала, что глупо, но поделать ничего не смогла. Даже у магов нервы не железные, а я не маг. Домой хочу, к папе! И даже к маме, совсем домой!!
Меня утешать явился не только Дрик, но и Кирпич. Которого, как оказалось, звали мла Терроссиф. "Мла" — это вроде вежливого обращения или чина, я не поняла. А от моего произношения он морщился (особенно когда я иногда — благо, папа не слышит — говорила "мля"). Ну и ладно, сам тоже не Цицерон.
По-моему, опыта обхождения с плачущими девочками у него не было совсем. И он решительно не знал, что делать. Приказать замолчать — так я не солдат. Стукнуть — еще громче выть буду. Он не придумал ничего лучшего, как сунуть мне в руки что-то, что с большой натяжкой можно было назвать бутербродом. Эдакий кусок лаваша, в который завернута начинка. Между прочим, бутерброд был большим и теплым, хотя огня наши похитители, насколько я видела, не разводили. Начинка на вкус — вроде мясного рагу. И, наверное, с каким-то спиртным внутри или еще с какой-то гадостью. В общем, съев, я согрелась.
Дрик тоже не слишком уверенно выглядел в роли утешителя. А когда он ляпнул "А что бы сказала Лиина, если бы тебя увидела?", я на него просто вызверилась. И заявила, что Лиина бы меня поддержала, а "вам, мужчинам, не понять".
Потом сняла кроссовки. М-да, ничего особо страшного, но ноги растерты — в сырой обуви немудрено, да и тесновата для меня стала обувка за те месяцы, что мы тут торчим. А завтра опять идти.
Мои ноги заинтересовали зрителей не меньше, чем мои слезы. Терросиф-Кирпич куда-то ломанулся и вернулся с баночкой мази. Хотел еще сам и смазать, но я его довольно вежливо послала. Дескать, доверяю эту важную работу своему пажу. Заодно ему ссадину на скуле смазала. Увы, лечить меня Лиина так толком и не научила, так что даже синяк я ему свести не смогла. Говорит, болеть стало меньше. Врет, наверное...
На ночь мне было выдано одеяло — уж не знаю, кого из вояк раздели — и я в него закуталась и улеглась на сырую подстилку из опавшей листвы. Сгребла ее побольше с окрестных мест, чтобы хоть не так холодно было. Сперва одна лежала, а потом вместе с Дриком, невзирая на все его смущения и вялые протесты. Дурачок, так же теплее! А у него одежка промокла не меньше, чем у меня. Опять же, так хоть пошептаться можно будет — эти черные козлы, кажется, поняли, что соблюдать информационную безопасность долго не получится.
— Дрик, а как ты думаешь, зачем мы им нужны? — зашептала я в самое ухо пащану.
— Думаю я напряженно, — он еще острить пытается! — а что толку? Никогда о таком не слыхал. Ясно только, что мы им нужны, особенно ты. Наверное, за твою сохранность кто-то из них, а то и все, головой отвечают. Так что это можно использовать при случае.
Практик, чтоб его. Мне в голову не пришло. Можно при случае влезть на дерево и пугнуть: "А ну, делайте, как я говорю, а то сейчас вниз головой сигану!" Интересно, и как поступать, если не сделают?
— Дрик, — вдруг спросила я, — а тебе страшно было убивать?
— Кого?
— Ну, того, в черном, на чердаке?
— А что тут страшного? Страшно было, когда они напали — это да. А так — выстрелил, да и все.
— А что ты потом чувствовал.
Он пожал плечами, что выглядело достаточно комично в положении лежа.
— Обрадовался, что попал.
— Так человека же убил...
— Врага, — жестко ответил он. — Врага, который пришел, чтобы убить меня.
— Так ведь тебя не убили.
— Ага, только в плен взяли и тащат неизвестно куда. По-моему, меня не убили случайно. Это ты им живой-здоровой нужна...Приинцессаа — очень похоже, хотя и шепотом, передразнил он.
— Но ведь убивать плохо, — сформулировала, называется...
— Кому плохо? — он приподнялся на локте, и холодный сырой воздух тут же хлынул под одеяло. — Если я бы всех их тогда перестрелял, ты бы сейчас не на земле в лесу лежала, а у себя в кроватке. Уроки бы учила, а не в болотах лазила. Это плохо?
Я представила себе эту картинку и вынуждена была признать, что хорошо. Более того, умом я понимала, что плата в несколько человеческих жизней за комфорт и покой — это вроде как слишком много. Но ничуть не жалко было мне этих неведомых людей, которые явились и украли меня. И еще неизвестно, что сделали с Лииной — она ведь с нами там была. Может быть, и убили. Я похолодела от этой мысли и подумала вдруг, что если действительно убили, то за нее я бы сама не прочь им головы поотрывать. Даже напряглась и кулаки сжала. Кажется, от Дрика это не ускользнуло.
— Ты чего? И вообще, чего вдруг про это спрашиваешь?
— Я ведь никогда никого не убивала. И не знаю, как это... И думаю...
— Думаешь, что не сможешь? Папа говорил, что трудно убить того, кого знаешь, с кем разговаривал, за столом сидел... А незнакомца — легко. Я вот того, на чердаке, завалил как мишень в тире. Рука просто сама тетиву отпустила... Потом подумал, что теперь меня за это точно убьют. Но и думать особо некогда было — скрутили, по голове дали... — он помолчал и вдруг добавил, — Ведь запросто могут и сейчас убить.
— Не будем мы тебя убивать, — вдруг раздалось откуда-то сбоку. — Я с интересом слушал ваш разговор, дети.
Черт! Эта скотина с кирпичной рожей, оказывается, подслушивала! Но как подкрался? Вокруг же ветки, листья, трава. Я вон ворочалась — и то хруст слышен был. А он, уже не скрываясь, подполз на четвереньках поближе и прошипел:
— К тебе, мальчик, у нас нет никаких, — он запнулся, поискал слово, — нехороших чувств. — Ты готовился стать воином, защищал свою госпожу, когда думал, что на вас напали враги. Сделал, что мог. Можно сказать, хорошо сделал. Но теперь ты знаешь, что мы вам не враги, поэтому не стоит пытаться нас убить. Мы жалеть тебя не будем. К тому же, напоминаю, ты дал клятву. Не советую пробовать, что будет, если попытаетесь ее нарушить.
Сквозь шепот интонации разобрать непросто, но мне показалось, что говорил он то ли злобно, то ли презрительно. Видать, достали мы его чем-то. Опять-таки, это многозначительное "ты", адресованное только Дрику.
Продолжать дискуссию в подобном окружении не было смысла, так что пришлось повернуться на бочок и попытаться уснуть.
Удалось довольно быстро, несмотря на сырость и прочие радости. Правда, к утру заработала полный нос соплей.
Глава 12. Эпоха географических открытий.
— Стой!!!! — окрик прозвучал столь властно, что я сперва ударил по тормозам, а потом только начал думать. Естественно, велосипед тут же повело, удержать я его не сумел. Хорошо хоть соскочить успел и придержал машину за руль. Иначе впечаталась бы она всеми своими пятьюдесятью килограммами в ближайший ствол. А так — только на бок легла, извозив в грязи рюкзак и рукоять руля. По закону падающего бутерброда, внизу оказалась правая сторона, то есть та, где цепь и переключатели. Пострадай они — фиг знает, как чинить в этих замечательных условиях. К счастью, набитые битком переметные сумы сыграли роль защиты, так что обошлось.
Все это я додумывал, лежа рядышком с велосипедом и ожидая какой-нибудь пакости вроде стрелы в мягкое место. Сайни зря паниковать, а уж тем более, орать не станет. Обошлось без стрелы.
После приснопамятной встречи с лесными молодцами путешествие шло на удивление гладко. Наутро мы по моему настоянию выдерлись на гривку, разделяющую два оврага. По-моему, Лелек пошел на это, только чтобы утереть мне нос — мол, раз так настаиваешь на том, чтобы в гору переть — убедись, что зря. Однако наверху оказалась вполне проходимая территория. Не тропа, конечно, но проехать вполне можно. Лес лиственный, но вроде сосняка — в том смысле, что внизу ни густого подлеска, ни даже травы. Только многолетний сырой опад, под которым похрустывали сброшенные когда-то сучья. Пружинящая такая подстилка, вроде матраца. Ехать можно, хотя и медленно, как по мокрому песку. Да и траектория выходит весьма далекая не только от прямой, но от любой привычной по урокам математики линии. Однако все лучше, чем на себе тащить груз по оврагу.
Тихо так, благолепно. И стволы могучие, словно колонны в храме. Да еще кора гладкая и серая, как у буков на Южном Кавказе — ну полное впечатление каменных столбов. Ни ветерка, ни птичьего чириканья. Из всех звуков — только шелест и похрустывание под колесами. Разговаривать и вообще нарушать тишину не хотелось. Тем более, что нажимать на педали приходилось вполне по-взрослому. Тем неожиданнее была команда Сайни, бросившая меня на землю не хуже тумака.
— Вставай-вставай, только на месте оставайся.
— Что опять за гадость нам встретилась?
— Да обыкновенная в этих местах гадость. Гриб-колючка.
— Расскажи темному дикарю, что это.
Вместо рассказа Сайни с натугой выворотил из смеси земли и полуперепревших листьев здоровенный сук, тоже уже гнилой, источенный червями и древоточцами. Даже не сук, а, скорее, небольшое бревнышко, корявенькое и явно увесистое. Примерился, крутанул не только обеими руками, но и всем корпусом — и махом швырнул естественный снаряд вперед, аккурат туда, куда я так и не доехал. Рухнув с глухим шмяком, деревяха развалилась натрое. И в ту же секунду из земли навстречу ей рванулось белесое копье длиной в добрый метр и толщиной в два пальца. Да еще, вылетев на максимальную высоту, мгновенно отрастило боковые колючки, став похожим то ли на рыбью кость, то ли на гарпун. Постояло, покачалось, как колосок под ветром, и стало медленно втягиваться обратно в землю, убирая боковые крючья.
Кажется, мое высказывание по этому поводу не стоит публиковать в приличной литературе. Сайни понял без перевода.
— Согласен, довольно неприятное, но зато весьма своеобразное создание, — тоном университетского профессора выдал он. — Оно так кушает. Пройдет по тропке какое-нибудь животное — и готово дело. Лежит, бедное, поставляет питательные вещества. Наши ребята говорили, что колючка может даже птиц в полете бить, если низко летят, но я в это не верю. Все же грибом его не зря назвали. А грибы видеть не умеют. Вон, гляди, его основное тело.
Он долго тыкал пальцем куда-то вперед и влево, потом, отчаявшись, снял с багажника арбалет. Я думал, сейчас куда-то стрельнет, но вместо этого он только навел оружие, пристроив его на руль, и подозвал меня, чтобы я глянул вдоль линии прицеливания. Действительно, там, впереди, чуть ли не в ста метрах, виднелся над поверхностью листвяного холмика совершенно невзрачный бугор, вроде бы кожистый, зеленовато-бурый, размером не более баскетбольного мяча.
— И как ты его углядел?! — я все еще не мог прийти в себя.
— А я не его. Я следы его трапез.
Всего лишь с четвертой попытки я разглядел черепа каких-то животных — сперва один, а потом другой.
— Точно неизвестно, — продолжал лекцию Сайни — то ли он ест жертвы по-настоящему, то ли питается продуктами гниения плоти. Но кости каким-то образом исчезают. Иначе зверье живо бы научилось обходить места, усыпанные скелетами своих не столь удачных собратьев. Череп, как известно, самая прочная кость, поэтому и рассасывается дольше. Вон то — он ткнул в левую костяную коробочку — остатки лесного баранчика.
Присмотревшись, я увидел небольшие, чуть загнутые рожки. До настоящих бараньих им было далеко, а то бы сразу разглядел.
— А вон тот, справа, при жизни был шейни.
Шейни — это, как я уже знал, особый местный зверек, похожий на поджарого медведя примерно с овчарку величиной.
— Они никогда не будут ходить по одним и тем же тропам, даже к водопою. А уж умирать в одних и тех же местах... Конечно, их бы обоих мог задрать кто покрупнее — волк, медведь, пума.... Только черепа при этом целыми бы не остались. Мозг — он вкусный.
Все равно для меня оставалось загадкой, как это можно было ухватить одним взглядом, успеть сделать вывод, да еще команду дать. А как представил, что было бы, если бы Сайни помешкал или я бы не послушался — меня аж всего передернуло.
— Да, гостеприимный у вас лесочек, — брякнул я, чтобы скрыть мандраж.
— Ничего, научишься по нему ходить, — утешил меня спутник, — меня тоже долго натаскивали.
— Этот гриб — тоже страж спокойствия ваших границ, плод выдающегося развития науки?
— Нет, вполне дикая местная пакость. Возможно, ее и изобрел в старозабытые времена какой-нибудь сбрендивший маг из тех, что здесь жили. Но непохоже. Растет он только здесь и еще в приграничных лесах на востоке. Наши умники пытались его приспособить к оборонительным целям — было дело. Но не вышло ничего. В других местах жить не хочет.
"Эндемик", всплыло в памяти ученое слово из прошлого. Тоже мне, чудо природы, кандидат в Красную книгу!
