Гордая птичка Воробышек

Что ж, жизнь каждому преподносит свои уроки и некому за них на нее пенять. Я эту догму рано усвоил и на "отлично".

Я опускаюсь перед ним на корточки и отвечаю на незаданный вопрос:

— За то, что позволил Яшке увести тачку у тебя из-под носа. И за то, что моя девочка оказалась сегодня здесь. Понял?

— Понял, — кивает Борис, и я ухожу. Прохожу мимо охраны, неожиданно вытянувшей стойку, как перед хозяйским кнутом (смотрю, вышколил их на меня хозяин, неожиданно; никто кроме Борьки даже рыпнуться не посмел), и иду к дому.

В семейной усадьбе Градова ничего не изменилось за те два года, что я не был здесь. Все по-прежнему пафосно и незыблемо. Яшка сидит на крыльце, под самой колонной, свесив темную голову меж худых колен, и медленно раскачивается из стороны в сторону. Тощий как жердь и такой же одинокий. Он разделся до футболки и трусов — одежда темными пятнами сброшена на ступени и заледенела не меньше, чем снявший ее человек, и я понимаю, что сегодня он сбежал от меня.

Сволочь. Я подхожу и сгребаю Яшку на руки. Ударив дверь ногой, вхожу в дом.

— Донесешь? — передаю на руки, выскочившему на перезвон колоколец дворецкому и не старый, довольно крепкий еще мужчина уверенно отвечает:

— Конечно, Илья Романович. Не в первый раз.

А я чертыхаюсь про себя: Черт! Босс совсем с ума сошел. И этот туда же.

— Не переживайте, — кричит мне в спину, когда на приглашение войти в дом, я отвечаю молчанием и ухожу. — Сейчас разотремся, затем ванну — через пару часов будет наш Яков Романыч как новенький...

Он замечает меня сразу. Человек, давший мне жизнь, но не имя. Аллеи в усадьбе Большого Босса достаточно освещены, ветви голых кустарников острижены профессионально, и я чувствую, как взгляд отца выхватывает мой движущийся силуэт в рассеянных фонарным светом сумерках еще издали.

— Мой младший сын — Илья. Прошу любить и жаловать, — громко сообщает господин Градов своим деловым партнерам, когда я останавливаюсь рядом с ним, и для кое-кого из присутствующих эта новость становится настоящим сюрпризом. Например, для русоволосого типа с прилизанной лысиной — владельца подпольного тотализатора и известных в городе брокерских компаний, с которого я лично получил пару недель назад двадцать пять штук призовых. Или для полного одутловатого субъекта — управляющего сетью отцовских гостиниц и турагентств, как-то купившего у меня за бешеные бабки бой для своего бойца.

Значит, открыто решил представить блудного сына двору? Занятно.

— Где она? — без предисловий и бесполезных рукопожатий бросаю я и упираю в отца холодный взгляд. Плевать я хотел на его зверинец.

— Кто? Евгения? — невозмутимо спрашивает Босс и изучает меня пытливыми глазами.

Что ж, смотри старик, смотри, раз уж тебе выпал редкий случай увидеть сына. Мы не виделись с тобой два года и не увиделись бы еще столько же, если бы не одна доверчивая маленькая птичка, залетевшая в твою золоченую клеть. Не думаю, что за этот срок я сильно изменился. А вот ты, старик, постарел. Поблек. Но за надтреснутым фасадом вижу — ты все тот же умный и хитрый волчара.

— Тут, сынок. Любуется лошадками. Любознательная у тебя девочка.

Я смотрю на худого, ссутулившегося под непомерным грузом забот мужчину и чувствую, как на моих зубах скрепит эмаль.

— Я накажу Яшку, я тебе обещаю! — шепчет Градов. Наплевав на притихших, отступивших в сторону мужчин, подходит ближе. Он хочет коснуться моего плеча пальцами, но в последний момент, под прямым взглядом опускает руку. Я вижу, как предательски ломается изгиб его тонких губ, как рушится линия плеч. — Пожалуйста, не трогай его, сынок. Он болен... И у него не все в порядке с головой.

Как предсказуемо. Когда-то я уже слышал нечто подобное.

— Он мог убить ее, не обещаю, что я сдержусь. Это наши с тобой игры, не ее. И не Яшкины. Ваши с ним счеты не должны никого касаться.

— Хорошо, — неожиданно соглашается старик, долго вглядываясь в меня. — Хорошо, сынок. Это твое право. Поступай, как сочтешь нужным.

Он отступает, а я удивляюсь про себя Воробышек: когда девчонка успела сорвать карт-бланш в глазах отца?

...Она стоит у дальнего края манежа, возле самой стены крытого паддока и смотрит, не отрываясь, вцепившись пальцами в перекладины ограждения, на серебристую лошадку, вышагивающую в испанском шаге и кокетливо помахивающую ей хвостом. Она смешная: щеки горят, шапка сбилась на бок, кудряшки растрепались, а глаза... У Воробышек необыкновенно говорящие глаза — серые, бездонные и манящие. Глаза чистого осеннего утра.

Я чувствую, ей не хочется отрывать от лошади взгляд и все же при моем приближении она поворачивается и радостно вскрикивает:

— Ой, Илья! Ты? Ты пришел!

Она поправляет очки, отпрыгивает от ограждения и осторожно касается моей руки. Но тут же, словно устыдившись излишней вольности, отдергивает пальцы, однако не отводит внимательного взгляда:

— Как ты? С тобой, правда, все в порядке?.. Ну и шутник у тебя брат, — прогоняет улыбку и хмурится в лице. — Зла на него не хватает! Такое выдумать! Я ведь думала, ты серьезно пострадал. Поверила. Хорошо, что все обошлось, иначе... Даже подумать страшно, чем бы закончился этот день!

— Я звонил тебе, Воробышек, сразу после разговора с Яшкой. Почему не брала трубку? — вместо приветствия спрашиваю я. Я рад видеть девчонку живой и здоровой. Я чувствую, как при взгляде на нее мой внутренний, запертый в камень дух смягчается, а дыхание учащается. В прошлом году Яшка разбил отцовскую "ауди" в хлам, а до этого подаренный ему на двадцатипятилетие любящим родителем "порш кайен", и только удача, подушки безопасности и вовремя подоспевшая помощь дважды спасли ему и его друзьям их никчемные жизни. Она испугала меня — моя и не моя светловолосая птичка, в этом я готов признаться себе, и мне действительно интересно, какого лешего девчонка проигнорировала от меня два десятка настойчивых звонков.

— Потому что Яков выбросил телефон из машины, — бесхитростно и послушно сообщает Воробышек. — Да ты не переживай, Илья, — пугается, уловив что-то в моем лице. — Жалко, конечно, маму вот с братьями поздравить с праздником не получится, но он старенький совсем был, что-нибудь придумаю.

"Что-нибудь придумаю...". Я смотрю на девчонку и даже не удивляюсь. Я давно догадался, что для нее это единственно применимый к жизни принцип.

Я подхожу и облокачиваюсь на ограждение, закрываю птичку собой от любопытных глаз.

— Извини, Воробышек, — говорю тихо, почти нависнув над ней. — Я виноват.

— В чем? — неподдельно удивляется она, легко впустив меня в свое пространство.

— В том, что тебя коснулась неприятная сторона моей жизни. Поехали отсюда?

— Хорошо, — соглашается девчонка. Поворачивает голову и окидывает взглядом проехавшего совсем рядом всадника на вороном жеребце. — Посмотри, Илья, какой красивый, — не удерживается от восторженной похвалы и вновь приникает к ограде. — Совсем как в книжках! Ему бы стальные доспехи, шлем с пикой, как у единорога, и в рыцарскую кавалерию. Нет, лучше на королевский турнир! Люков! — смотрит на меня через плечо. — А знаешь, я почему-то уверена, что из тебя получился бы самый лучший рыцарь! Правда-правда, — улыбается в мое озадаченное лицо. — Есть в тебе что-то от средневекового героя, особенно сейчас.

— А что во мне не так сейчас? — поднимаю я бровь. Я никогда и не сомневался, что Воробышек отчаянный романтик.

— Ну-у... — Она поджимает губы, смущается и отворачивается. Жмет неуверенно плечом. — Ты сегодня без банданы.

— Ясно, — улыбаюсь я, пока она не видит. Поворачиваюсь и вместе с девчонкой провожаю взглядом разъехавшихся в очередной манежной фигуре всадников. — Всегда мечтал быть положительным героем. Тогда из тебя, Воробышек, вышла бы прекрасная дама сердца.

— Из меня? Да ну! — смеется она. Весело и открыто. Пожалуй, это первый раз, когда я вижу ее такой. — Илья, скажешь тоже!

— Ты любишь лошадей? — спрашиваю я.

— Не знаю. Наверное, да. Я никогда не задумывалась, пока не увидела их так близко. — Она поднимает на меня глаза и чуть вскидывает голову. Растягивает мягкие губы в легкой улыбке. — А ты?

— Это очень умные и норовистые животные. С ними непросто, — ухожу я от ответа.

— Илья отличный наездник, Женя. Разве он не сказал тебе? В Китае верховая езда входила в обязательное обучение всех лет, проведенных Ильей в закрытом специнтернате. Как и боевое владение мечом.

— Где? Ч-чем?— распахивает глаза Воробышек, поворачиваясь к моему отцу. Черт, я и не заметил, как он подошел. — В Китае? — Она оторопело смотрит на мой, ставший вновь жестким рот и вдруг не очень убедительно хлопает себя ладонью по лбу. — Ах да, ну, конечно! Китай! Как я забыла!

Градов удовлетворенно кивает и отходит в сторону. Остается стоять в нескольких шагах, сделав черное дело, пока пальчики птички вдруг тревожно мнут мой локоть.

— Илья, я должна тебе сказать, — обеспокоенно шепчет девчонка. — Предупредить кое о чем важном.

— Да, Воробышек, — суше, чем мне того хочется, отзываюсь я. Чертов старик! Я по-прежнему для него продукт гребаного тщеславия и забавы! Осталось построить киностудию и снять меня в роли подросшего оборвыша-сироты Хон Гиль Дона, на потеху себе и многочисленной свите.

— Понимаешь, кажется, твой брат и отец... Они думают... Думают, — девчонка хмурит лоб и утыкается взглядом в мой подбородок, — что мы вместе. Представляешь? И я не знаю почему.

— Тем лучше, Воробышек. Пусть так и будет.

— Да? — моргает она, и я устало замечаю:

— Да. Тебя это смущает?

Птичка отводит глаза и неопределенно пожимает плечом:

— Ну, в общем-то, не очень.

— У нас сложные отношения в семье. Я давно живу предоставлен сам себе, поэтому никто и не побеспокоил тебя в моем доме. В дом отца я несколько лет назад зарекся ступать ногой. Возможно, ты сочтешь это глупостью, но понятным тебе книжным языком поясню, раз уж я сегодня для тебя почти средневековый герой, а ты почти дама сердца. Вернувшись сегодня сюда за тобой после двух лет отсутствия, я заявил на тебя права. Так что здесь для всех все понятно.

— Ничего себе! — изумленно ахает Воробышек и смотрит на меня не отрываясь, словно впервые видит. — Точно средневековье! — качает головой. Я вижу, как ей неудобно от моих слов, она отворачивается, вновь рассматривает манеж и говорит. — Значит, отношение к людям в твоей семье построено на принципиально-классовых соображениях? Ровня — не ровня, достоин внимания или нет?

— Что-то типа того.

— Понятно. А ну и пусть! — неожиданно выдает и вдруг вновь становится сама собой. Прогоняет из глаз хмурь, складывает руки на ограде и утыкает в них подбородок. Спрашивает задумчиво, проводив взглядом всадника на гнедом жеребце, развернувшего коня под самым нашим носом. — Илья, а ты действительно умеешь вот так, как он? Умеешь держаться на лошади, как настоящий всадник?

— Умею, птичка.

— Покажешь! — тут же вырывается у нее и сразу же за блеснувшим за стеклами восторженным взглядом следует виновато-смущенное. — Конечно, не сейчас и не сегодня, я все понимаю... Но очень бы хотелось посмотреть.

Я не привык идти в поводу чужих желаний, это не в моих правилах. Но отказать таким ждущим и верящим в чудо глазам Воробышек, похоже, не в силах. Она моя брешь. Неожиданная брешь в броне, которую я ковал много лет. Почти все годы, что себя помнил.

— Не при них, — только и говорю, и она тут же легко соглашается:

— Хорошо. Тогда пошли отсюда, — с неохотой отступает от ограды и вдруг с тревогой смотрит на мою, расстегнутую на груди, куртку. — Ой, Илья, я совсем не подумала! Ты же, наверно, порядком замерз?

* * *

На нем лишь тонкий джемпер, джинсы, ботинки и черная кожаная куртка с воротником стойкой, небрежно распахнутая на груди. Отросшие светлые волосы треплет студеный ветерок — вокруг сгущающийся зимний вечер, и даже мои раскрасневшиеся не пойми отчего щеки кусает злой декабрьский мороз, — а парню, похоже, все нипочем. И все же... Мне ужасно неудобно за свою невнимательность. Надо же было так отвлечься! Но вид ухоженных красивых лошадей совершенно сбил меня с толку, заставив позабыть обо всем. А ведь парень так быстро приехал и нашел меня.

Нашел. Как обещал. А мог не искать.

— Илья, холодно. Хочешь, я дам тебе шарф? — Я тянусь рукой к меховой опушке куртки и спешу развязать толстый вязаный узел под подбородком. Но в замерзших пальцах он совсем не послушен мне. — С-сейчас, подожди...

Он легко останавливает меня, перехватив у шеи руку. Осторожно выпускает запястье из горячей ладони.

— Не выдумывай, Воробышек, — говорит вдруг хрипловато. Так, словно холод и вправду пробрал его. Или нечто другое, не менее пронизывающее и колючее прокралось за пазуху. — Голубой цвет тебе больше к лицу. К тому же, ты сама сейчас, как ледышка.

Невероятный Люков, поражаюсь я. Из чего же ты сделан? И что на меня нашло? Стою и таращусь молча в темные глаза, подняв голову. Скольжу взглядом по волевому лицу, запоминая каждую жесткую складочку упрямого рта, линию скул, рисунок брошенных ветром на лоб прядей ... Ну, иди же! Чего ты стоишь, Женька? Ты ведешь себя глупо. Глупо! Что он о тебе подумает?

Не важно. Важно то, что шаг сделать от него я не могу.

— Илья! — окликает Люкова незнакомый голос где-то в стороне от нас, и я синхронно с парнем оглядываюсь. Разорвав взгляд, выдыхаю из легких расширивший их до непонятной тоски воздух. — Поверить не могу! Ты здесь!

Девушка. Не столь юная, как кажется на первый взгляд, но очень красивая. В этом месте слишком много света от прожекторов — я могу по достоинству оценить ее. Стройная, высокая, с потрясающе голубыми глазами, окаймленными темными ресницами, и пухлыми розовыми губками. Она торопливо перебирает модными сапожками разделяющее ее с Люковым расстояние и останавливается прямо перед парнем. Растянув рот в приветственной улыбке, картинным жестом запахивает на груди дорогую шубку из серебристой норки, так идущую к ее темно-пепельным волосам, и произносит с придыханием, кокетливо вспархивая ресничками:

— Здравствуй! Как неожиданно, что ты приехал! Неужели свершилось чудо, и ты помирился с отцом? Илья, это же замечательно! А Яшка знает? — спрашивает куда как тише, бросив осторожный взгляд на хозяина дома. — Наверняка нет, иначе уже копытом бы землю рыл от злости!

Случайно или нет, но девушка делает шажок в сторону, оттесняя меня плечом. Она не здоровается со мной и никакими знаками внимания не обозначает мое присутствие рядом с парнем. Напротив, едва появившись, дает ясно понять, кто из нас троих здесь лишний и нежеланный гость, и я под этим неожиданным натиском невольно отступаю. Стою, растерянно поправляя очки, решая как быть: то ли вклиниться в разговор двух хорошо знакомых людей (а в этом, глядя, каким смелым взглядом шарит по парню девушка, сомневаться не приходится) и заявить о себе: "А знаете, между прочим, меня зовут Евгения и вы отдавили мне ногу!", а то ли не мешать и сделать вид, что я сама по себе растворилась в пространстве. Но растворяться, почему-то, совершенно не хочется.