Ножичка нет. И времени искать ножичек нет. А ситуация — погань из погани. Просто потеряли или воровство? Вещь, несомненно, дорогая. Впрочем, потеряли же в порту два свинцовых ящика с опасным содержимым и предупредительными печатями. Немаленьких таких ящика. Очень тяжелых. Это Арденна, детки. Здесь даже пеликан не щелкает клювом, ибо наказуемо. Так почему бы в госпитале не потеряться золоченому ножичку? Возможно, его, брошенный без присмотра, кто-то прикарманил. Про то, что может быть хуже, и ножичек спёрли не как дорогую вещичку, а как улику преступления, лучше и мысли не допускать.
До лаборатории Илан тоже добирался бегом. Дверь не заперта. Пусто. Ни Мыши, ни Неподарка. На стеллаже ряды пузырьков — еще вчера выполненное задание. Печь и автоклав холодные. Экстрактор сухой. Мыши почищены и покормлены, грызут сухари и морковку. Предположим, Мышь в дезинфекции. А Неподарок где? Илан быстро собрал нужные препараты, написал короткую записку о том, что Неподарка хочет видеть в отделении. Еще раз окинул взглядом лабораторию — на первый взгляд, все в порядке и на местах. На ключ запирать не стал.
В отделение вернулся вовремя. Попал как раз на судорожный припадок у Эшты. С разбегу испугался, что агония. Почти сразу понял, что испугался зря. Но хорошего-то все равно ничего. В докторскую палату вбежали уже и доктор Актар, и доктор Наджед. Не хватает только Гагала.
И понеслось. Сначала хватать и держать в девять рук, чтоб не упал с кровати, не повырывал дренажи и катетеры, не подавился слюной. Поорать друг на друга, наплевав не только на субординацию, но и вообще на любые приличия. Послать Актара с его швами и Ифара с его локтем помогать кому-нибудь непотребному далеко в море, найти в тумбе бутыль с солевым раствором, добрать к нему в шприц два с половиной кубика спирта, со второй попытки и не без помощи все тех же Актара с Ифаром пустить по вене. Мгновенно получить результат. А все-таки это был пьяный гриб или что-то из лекарств на его основе. Не мог Илан придумать другого способа отрубить человеку руку без сопротивления с его стороны. Напоил не врач. Потому что передоз, судя по состоянию, очень приличный. Столько просто не нужно. Ни под какую цель. Значит, память погуляет и вернется. Если сам Эшта выживет. Уверенности за него по-прежнему нет.
Уже спокойно, почти спокойно Илан переставил внутривенный катетер из-под локтя на кисть, приклеил в два пластыря и привязал свободной петлей из бинта руку к краю кровати. Мало ли, опять начнутся судороги, еще разворотит себе вену. Отметил, что в резервуар, под действием спирта, активно побежала моча, значит, мочевой катетер не выдран. И сказал:
— Здравствуй, мама. Извини, у нас без тебя было очень весело...
Доктор Наджед поморщился и чихнул в ответ.
* * *
— У тебя пациент плохой, а ты где-то ходишь, — тихо сказал доктор Наджед Илану, когда они вышли за дверь палаты и двинулись в сторону дезинфекции. Снова чихнул, приложив к лицу платок. — Собачья зима. Не помню, чтоб когда-то было так холодно.
— Он у меня не один плохой, — отвечал Илан. — Зато все живые. Ты видела наше пополнение? Знаешь, кто?
— Ифар. Ну, подумаешь. Лишь бы тоже здоровенький был. К нему я претензий не имею, если не считать того, что он это он. Скачет, как горный козел.
— Хофрское посольство все, до последнего человека, нигде у нас не встречала? Оно бродит поблизости с ночи.
— Напомни, с чем хофрское посольство к тебе поступило?
— Ножевое сердца.
Доктор Наджед закашлялся, вытер глаза, потом нос. Илан на мгновение приложил ему руку ко лбу.
— Иди в постель.
— Давай, покомандуй мне.
— Иди в постель, мам.
— Ты сколько не спал? У меня материал для микроскопии и лепроминовая проба для твоего непонятно прокаженного, или нет. Кто будет заниматься?
— Я выспался. Это Гагал на ногах двое суток, попробую его сменить. Спрошу у Актара, работал ли он с микроскопом. Помощник красить препараты есть.
— Ты лучше Актара в постель укладывай. Он не по состоянию резвый. Рано ему еще бегать. С собой я как-нибудь разберусь. Из хофрского посольства кто именно?
— Там главных двое. Насколько я понял, один совсем главный, второй его... переводит не могу сказать. Выражает его мысли в понятной форме. Поводырь с правом голоса. Первый слепой и у него отрезан язык. Свое имя написал мне по буквам. Пальцем на ладони.
— Кошмары какие. И который из них ранен?
— Первый. Старший.
— Состояние?
— Удовлетворительное. Им хватило ума доставить, как надо, вместе с ножом. А дальше плохая новость. Нож был дорогой, золото, рубины. И нож пропал после операции. У меня в отделении воры. Если, конечно, сперли мои. Приходила тетя Мира, спрашивала, как ты. Позвать ее на помощь?
— Давай попробуем без нее. Ты же знаешь ее методы? Знаком с работой.
— Я бы лучше пошел сменить Гагала. Я вообще хотел просить... оставить мне только операции и пациентов. Я не тащу лабораторию, терапевтический прием и административную работу. У меня уже искры из глаз, сколько я всего должен делать, помнить и где быть. В крайнем случае я согласен оставить прием три раза в декаду.
— Если я полностью освобожу тебя от остального, от операций и пациентов придется отказаться мне.
— У нас теперь есть Раур. Он мне нравится. И есть Актар. Ему можно отдать лабораторию, и он сменит меня на приеме.
— Он только на ноги встал. Обратно не ляжет?
— Я додушу его подушкой, если ляжет, столько он из меня крови выпил.
Доктор Наджед засмеялся.
— А ты думал, это просто — доктора лечить? Как Ифар к тебе попал?
— Сломал руку.
— Хотелось бы спросить, кому, но поздно, уже вижу, что себе. Почему он у нас и почему не сбежал в тот же день, ответ очевиден: так получилось.
— Да, — кивнул Илан. — И тот, который выдал судороги, тоже доктор. Приляг, пожалуйста. Не заставляй меня опять лечить доктора. А то я задушу подушкой себя. Моя знаменитая благотерпеливость дала трещину. Я впадаю в гордыню, мне начинает казаться, что в этом госпитале совесть есть только у меня одного. Мне еще нужно найти всех, кто был вчера в операционной и устроить допрос по поводу пропажи.
— Не о том думаешь, не это важно. Впрочем, делай, как знаешь. Я прилягу, но все ваши бумажки за два дня все равно прочту. И дай мне какую-нибудь микстуру, что ли. На твое усмотрение. Горло болит.
Илан проводил доктора Наджеда до выхода из хирургического, поклонился.
Теперь обратно в палату к Эште. Актар улегся и перечитывает свою писанину. Раура нет, ушел на операцию. Рядом с Эштой сидит доктор Ифар. Держит ладонь у него предплечье здоровой руки. Не из-за себя остался, не из-за родственников. Из-за ученика. Жаль, Илан думал, ради Гагала. Спросил:
— Что у вас получилось, доктор Актар?
— Два варианта, — ответил тот. — Внутривенный, но придется сильно разводить и капать медленно, есть агрессивный компонент, без которого, к сожалению, не обойтись. Либо делим на две части — из двух компонентов подъязычные капли, гадость, но можно на сахар или в молоко, из оставшихся внутримышечный препарат.
— Давайте. Я отнесу в аптеку.
— Они правильно прочтут?
— Они и не такое читали. Вы же видели исходную пропись. Какой вариант для вас предпочтительнее?
— Хотелось бы проверить оба.
— Хорошо, давайте оба. Доктор Ифар, как ваша рука? Болит?
— Я потерплю, — отозвался Ифар, не отрывая взгляд от лица Эшты.
— Нет необходимости терпеть. Снять боль несложно.
— Я потерплю.
— Доктор Гагал просил передать вам спасибо за то, что вы выручили его утром.
— Не так уж и выручил. Просто... Неважно. Он все равно не разговаривает со мной.
— Да? А он уверен, что это вы с ним не разговариваете. Мне кажется, случилась какая-то путаница. Он хороший врач, достоин уважения, пациенты его любят, — в этом месте доктор Актар тяжело вздохнул, — и обучили его вы. Наверное, вас кто-то поссорил? Ведь вы добрый человек. Вы не могли отказаться от сына только потому, что он живет собственной жизнью.
— Вы не знаете всего, доктор Илан. Когда он ушел, наговорив мне много обидных слов и предав наши общие интересы, доктор Эшта проявил понимание и сочувствие, он занял в моей семье место старшего сына. А родной сын... может, и было за что на меня обижаться. Но я просил прощения, а он меня не простил.
— Жаль, что вы не услышали меня вчера, в операционной.
— Я услышал. Но я ничего не могу с этим сделать.
Илан покачал головой и понес прописи в аптеку.
Посланник Ариран спал, по-кошачьи свернувшись на диване в темном углублении коридора между асептическим блоком и большим ассисентским залом. Окно здесь еще не вставили, горячей котельной под полом не было, но от коктория и автоклавной шел теплый воздух. Под головой у посланника лежала наволочка, набитая чистыми расходными тряпками, ноги были укрыты свернутым верблюжьим одеялом. По пути туда Илан не стал его трогать.
Строгая бабушка, провизор-аналитик аптечного корпуса, ходжерка с прямой спиной и тяжелыми золотыми серьгами в сморщенных мочках ушей, долго с сомнением смотрела в прописи, наконец, кивнула и велела зайти вечером за первыми результатами.
— Не трудно, — сказал она. — Но необычно. Такого мы еще не готовили. Сами понимаете, что получится, доктор?
— Приблизительно, — пожал плечами Илан. — Сделаете — попробуем. Не яд же?
— Не яд. Но, раз уж брать на себя смелость и переписывать доктора Арайну, я бы внесла изменения. Внутримышечное не станем сильно разводить водой, сделаем стерильный концентрат. Разбавите сами готовой гиффой перед инъекцией. Разведенный не хранить, использовать сразу!
— Как скажете, — согласился Илан.
Обидится Актар или не обидится, а в родную аптеку Илан пока что верил больше. Пусть и предпочитал некоторые препараты готовить самостоятельно, варьируя концентрации от задачи. Вернулся в темный угол, потрогал посланника за плечо. Спросил:
— Вас не будут искать?
— Что? — резко поднялся тот. Видимо, закружилась голова, потому что замер и закрыл глаза.
— Я могу проводить вас к выходу и найти сопровождающего, который отвел бы вас в посольство. Если вам плохо, можете полежать у нас в хирургии, я найду место. Вечером пойдете.
— Я пришел на целый день. Если можно, и на всю ночь. Вы просите меня уйти?
— Ни в коем случае. Просто аптекарские здесь пьют чай, и стесняются выйти из зала, потому что вы тут спите.
— А. Извините. Я не заметил, как заснул.
— Ничего, бывает.
— Моя кровь пригодилась?
— Разумеется. Посланнику Мараару сразу стало лучше. Можете ему похвастаться, что вы его спасли, у вас есть повод.
— Можно его увидеть?
— Он под седацией. Проснется примерно через три четверти стражи.
— Подожду. Я не буду его будить. Я обязан быть рядом, я отвечаю за него. Жизнью отвечаю, и как... товарищ. Я и вчера не должен был уходить.
Посланник Ариран поднялся на ноги. Если его и покачивало, то совсем слегка и он старался держаться. Илан приглашающим жестом указал на выход и ненавязчиво взял под локоть, чтоб посланника недостойно не кренило на поворотах.
— Ничего бы не изменилось, останься вы здесь. Я вас пущу к нему хоть на все время, что он у нас, если вы вымоетесь и переоденетесь в одежду персонала. В госпитале есть правила. Просто так прийти с улицы в палату к только что прооперированному человеку нельзя.
— Я согласен. Никто, кроме меня, не спрашивал о нем?
— А кто должен спрашивать? Из посольства?
— Из адмиралтейства.
— Оттуда точно никто. Мы им и не сообщали. — А надо бы, подумал Илан.
— Кто бросил в него нож... он вам не говорил?
Илан удивился.
— Мне? Во-первых, он у вас не говорит. Во-вторых, не видит.
— Он видит. Не глазами. Он доверяет вам, я подсмотрел, вы теперь знаете, как он говорит. Это были его ножи. Он часто бросает их в саду. Может попасть человеку в горло или в сердце с двадцати шагов. Из наших больше никто так не умеет, даже я. Ближе он заметил бы. Понял бы, кто.
— Спросите у него сами.
— Мне он может не сказать. А мог и не увидеть. Часто он по-настоящему слеп.
Илан только покачал головой. Он отвел посланника в столовую и посадил за докторский стол обедать. Поймал среди младших знакомого медбрата из легочного отделения, велел присмотреть, помочь в дезинфекции и проводить потом в палату. Себе взял чашку чая с молоком, отправился в акушерское через второй этаж. Мышь наконец-то нашлась. Напевая песенку, она растапливала щепками алхимическую печь.
— А вы меня обманули, — пропела она с порога, видимо, считая, что если не говорить, а петь, то позволено больше обычного, к тому же, она вправе предъявлять претензии, с ней же обошлись нечестно. — У вас была операция, а меня на нее опять никто не позвал.
— Что по этому поводу предпримешь? — поинтересовался Илан. Пресекать разговор не стал, самому хотелось поговорить с человеком, у которого хорошее настроение. Устал от тоскующих, страдающих, потерявшихся и не знающих, что им делать. От госпитальных дел иногда надо отряхнуться.
— Еще не решила, — легко отвечала Мышь. — Обижусь, наверное.
— Обижалась мышь на крупу.
Мышь хихикнула. Наказаний она не опасалась. Сердиться доктор Илан все равно не умеет. Ну, пошлют ее с лишним тазом работы в дезинфекцию, и что?
— Где Неподарок? Читать он тебя учил?
— Да ну его. Он не умеет учить, чуть что, сразу орет и трясется, вчера посудину с горя разбил, пришлось подметать за ним. Не учение, а какая-то юхня.
— Мышь, не 'юхня', а 'крайне слабый результат'.
— Доктор, вы же из Болота!
— То, что я понимаю твои преподвыверты с выкаблучиванием, не значит, что тебе можно говорить со мной, как в трущобах. Учись приличиям, побереги язык от грязи. Если утешит, мне тебя вчера очень не хватало. Так где наш химик?
— С вечера, как пошел срать за три моря, так до сих пор нет.
— Мышь! Ты уже треплешь помелом нарочно.
— Вчера днем спал. Перепутал день и ночь, ночью шляется, днем спит. Я не могу за ним следить, я днем работаю.
— Он в общей спальне?
— Наверное.
— Проверь-ка. Я буду в акушерском, хочу подменить доктора Гагала. Еще — вот тебе монетка, добежишь в кондитерскую лавку на спуске, купишь сахара и чего-нибудь к чаю, только попроще, не пирожных. Неси сразу туда.
Мышь обрадовалась возможности выйти из госпиталя, мгновенно протянула лапку за деньгами и уже не только запела, но и затанцевала. Илан проводил ее взглядом и выглянул через окно во двор. За вчерашний день там налило столько воды, что сегодня, при ясном небе и хорошем ветре, повсюду до сих пор держались лужи. Ветер для зимы был нехорош. С востока, прямо в окна. Такой скоро принесет новый дождь или снег. Воздух прозрачный и небо бледное, как на северных островах, когда тонкой кромкой леденеет море. Зима и правда стояла собачья. Непривычная для Арденны. Словно Илан, вернувшись с открытых всем ветрам Ходжерских островов, привез с собой стылый холод, ледяную воду, ветер и снег.
В акушерском дело шло своим чередом. Доктор Гагал спал на кушетке в смотровой, а в родильном, под присмотром акушерки, мыкалась со схватками нищенка из портовых бараков. Высокая, худая и нескладная, с обритой налысо головой — дезинфекция иначе не пропустила бы внутрь со вшами. Илан сбросил на Гагала свой кафтан, уставший доктор даже не пошевелился. Помыл руки, зашел в родилку, послушал ребенка, потрогал живот, посмотрел раскрытие — еще ждать и ждать, — посчитал интервалы между схватками. Акушерка зевала, сказала, уже стражу так, ничего не меняется. По просьбе Илана ушла ставить чайник и мыть чашки. Женское отделение, из мужчин тут Гагал, один из фельдшеров, закрепленный сразу за тремя отделениями, да два санитара для поднять-перенести, и те не каждый день дежурят, остальные — девки разной степени зрелости. А посуда у них в трещинах, надбита-надкушена, словно ее крысы грызли и по полу валяли, покрыта густым чайным налетом, и чайный столик в крошках. У дуроловов доктора Арайны, где среди персонала женщин нет совсем, посудная полка блестит, как ишулланский хрусталь. Надо Гагалу чашек лабораторных, что ли, подарить. Они прозрачные — снаружи видно, что внутри испачкано... Спросил у роженицы, какой по счету ребенок. Сказала, третий, но первые два умерли, первый в родах, второй чуть погодя. Просила у Морской Хозяйки девочку, очень ждет, ребеночка хочется, а девочка ест меньше. Новый 'муж' не против ребенка — будут больше подавать. Илан покивал, похвалил, что решилась пойти в госпиталь. Как же не пойти, слабо улыбнулась она, здесь после родов пять дней бесплатно кормят и спишь в тепле, замечательно, что вы есть, из нижнего города так хорошо смотреть по ночам на яркие огни дворца... А родовая деятельность слабая, плод, похоже, в тазовом предлежании. Илан не стал пугать, ободрил, подумал немного и остался рядом. Просто вместе ждать перемен или определенности, пока другие дела позволяют.
