Осознание

— Ей осталось три месяца. — Сказал он твердо. — Потом, захочет, останется со мной... не захочет, что ж, пусть едет к себе, если там лучше.

Обращаясь ко мне, Настя спросила:

— А если бы я была на месте Алины, а ты на месте Васи, ты бы так же меня мурыжил по баракам?

Я ответил честно:

— Нет. Я бы тебя всяко вытащил к себе и поффигу, кто что говорит.

Кривясь в усмешке, Василий сказал нравоучительным тоном:

— Не быть тебе начальником лагеря.

— Да и, слава богу... — замотал я одурманенной головой.

— Да не понял ты... — сказал Василий. Он, смотря только на Настю, обращался все-таки ко мне: — Понимаешь... Это даже не то, что все должно быть по правилам... Это даже не какая-то моя, блин, правильность... просто... Это жизнь. В ней есть некоторые условия, правила. Блин, как язык то заплетается... правила, вот... Которые кстати помогли мне не сгинуть даже после Последней ночи.

— И что это за правила? Мучить любимых по баракам? — спросила Настя, внимательно изучая лицо Василия. Дурман как-то неправильно подействовал на мои мозги, и отчего-то ревность кольнула мне в груди. Настя никогда так вот в мое лицо с интересом не смотрела. А от него ждала словно открытия, откровения какого-то.

Но Василий поднялся и, прижимая палец к губам, сказал:

— Тсссс. Не буду говорить. Зря вообще начал.

— Ну, скажи! — потребовала Настя. Она посмотрела на меня, ища поддержки, и сказала: — Тёма всю ночь спать не будет мучиться начнет... и я голову сломаю, что же такое таинственное ты хотел сказать.

Посмотрев на меня, словно оценивая, я, вообще, способен не спать, и мучится ночами, Василий сказал:

— Да ну глупости все это...

Кое-как мы на пару уговорили его сесть обратно на стул и рассказать.

— Понимаете... только никому. А то подумают, что полковник того ... сбрендил.

— Да не тяни ты. — Попросил я. Меня уже начинала смешить эта детская серьезность и таинственность.

Василий посмотрел куда-то вверх в недавно мной лично выкрашенный потолок и сказал:

— Вся наша жизнь... это что-то типа рынка. За все надо платить. Но не деньгами или нервами... А не поверите чем... — он замолчал не в силах кажется подобрать слова. — Черт, даже не знаю, как сказать-то. В общем, надо постоянно выбирать... постоянно. Выбирать людей... выбирать дело, это понятно. Но иногда чем-то приходится жертвовать. И часто принеся в жертву этой жизни свою любовь... буквально отказавшись от нее, расставшись через надрыв души, ты получаешь что-то такое взамен... Или наоборот... обретя свою настоящую любовь можно потерять все остальное. Блин, Настюх, Темка, я пас... я не смогу объяснить... не в том состоянии. Вы не поймете, а главное не поверите... Это реально слишком серьезно, чтобы в нашем обдолбанном состоянии о таком говорить. Там не обмануть. Там не приврать или привесить... что-то очень точное определяет нашу жертву и награду за нее... это не только о любви. Это обо всем. Словно вечный торг. Я отказываюсь от этого, а получаю то... у меня забирают это, но дают что-то другое. И обмен на первый взгляд может показаться неравным, но я давно понял, что он всегда до грамма взвешен. Забрав у тебя все, кто-то там... он даст тебе какое-то великое знание и понимание...

Он еще что-то пытался связно объяснить нам, но потом словно очнувшись, наотрез отказался продолжать этот разговор. Поднялся и ушел в лазарет к своей красавице. Уже поздно ночью, лежа в нашей постели уставшие от ласк, мы пришли к выводу, что полковник то наш, конечно хороший парень, но как-то у него что-то не то с головой. Ну, не может же он серьезно говорить о таких вещах. Обнимая друг друга мы так и не нашли кто и чем из нас пожертвовал обретя друг друга...

Сон двенадцатый:

Я был удивлен, увидев себя самого сидящим в каком-то супер-пупер кабинете в странном мягком и удобном кресле. Передо мной стоял стол с абсолютно мне непонятной техникой. Только что за плоская вертикально стоящая штуковина я не сразу, но осознал. Это был компьютерный монитор. Только я никогда в жизни не видел, что бы электроннолучевые трубки могли бы уместиться в такое невеликое расстояние. Я с интересом нагнулся и посмотрел на экран, на котором смешно прыгал какой-то зайчик.

От моего разглядывания техники меня отвлекло тактичное хмыканье за спиной. Я повернулся резко и увидел стоящего у дверей мужчину в строгом костюме и с интересом разглядывающего меня самого.

Мужчина прошел через кабинет и, обогнув мое кресло, занял место напротив меня перед монитором.

Оставив в сторону прозрачную папку с какими-то бумагами, мужчина склонился немного над столом и стал пристально разглядывать мое лицо.

Заметив его серо-зеленые болотного цвета глаза, я откровенно перетрухнул. "Северянин" пришло мне на ум. В нашей стране цвет глаз был преимущественно карим с различными оттенками вплоть до черного, и любой другой цвет выдавал в человеке либо иностранца, либо смесь. Хотя и рожденные от браков с другими нациями дети в основном рождались с темными глазами. Как говаривал один мой знакомец: "Слишком сильный ген". Передо мной сидел либо северянин, либо удачная помесь.

— А вы кто? — странно выпячивая челюсть, через это довольно продолжительное молчание, спросил мужчина.

Я представился и мужчина сказал:

— А как вы сюда попали?

— Не знаю. — Честно признался я.

Словно задумываясь о чем-то своем, мужчина откинулся в кресло и посмотрел в потолок. Он молчал, а я не знал, что мне делать или хотя бы куда деть руки.

— Может вас совесть мучает? — выдвинул странное предположение незнакомец.

— Да нет... не особо. — Сказал я пожимая плечами.

— Тогда дважды странно. Ну, ладно. Пойдемте, я провожу вас обратно. У меня скоро встреча, но не с вами.

Он поднялся, и я с сожалением тоже выбрался из такого удобного для меня кресла. Выйдя в недлинный светлый коридор, мы пошли по нему, минуя массу закрытых дверей.

— А там что? — спросил я нагловато.

— Тоже самое... — ответил мне мужчина без пояснений и даже не обернувшись.

Дойдя до одной из предпоследних дверей по правую руку, он открыл ее и приглашающим жестом указал мне входить. Но я не вошел... точнее не вышел.

Улица, с бегущим по ней тихо шуршащими колесами машинками, сразу показалась мне абсолютно чужой. Как и запах. А уж когда по странной, возвышающейся над дорогами и тротуарами конструкции пробежал какой-то недлинный, в несколько вагончиков, поезд я окончательно шарахнулся назад в коридор и сказал мужчине:

— Я не оттуда!

Закрыв дверь и посмотрев внимательно на меня, мужчина спросил:

— А откуда тогда вы?

Я попытался вспомнить все, что знал о своей стране и коротко изложить это мужчине.

— Не продолжайте. Я понял... — морщась, сказал он. — Ну, так и что? Разве здесь хуже?

— Ну, уж нет... я хочу домой. К Насте.

— К кому? — не понял мужчина.

— К жене! — сказал я, уже нисколько не смущаясь своего положения и своего местонахождения.

— Понятно. — Кивнул мужчина: — А зря. Ведь, по сути, человеку все равно где жить. Все равно кто у него жена. Все равно даже как он умрет и где. Только вот сами люди не все это понимают...

— Нет, уж. — Сказал я, понимая, что Настя мне не все равно. Да и смерть бывает разная.

— Ну, как хотите. — Сказал мужчина, и ничего больше не говоря, пошел по коридору в кабинет который мы недавно покинули.

— Мне с вами? — спросил я его громко вдогонку.

— Нет. Просто проснитесь. Вас самого, куда надо вернет.

— Что? — не понял я.

— Просыпайтесь, говорю! — крикнул мужчина и, раздраженно махнув рукой, зашел в кабинет и закрыл дверь.

Я стоял, не понимая как можно проснуться, если я не сплю. Но через некоторое время у меня это получилось.

Ранней весной начались побеги. По одному, по двое, по трое. Наверное, не проходило недели, чтобы на утреннем построении нам не докладывали, что кого-то не хватает. Разговаривая с пришедшим в лазарет, якобы по болезни, добровольным помощником я и Сергей недоумевали:

— Куда бегут? Зачем?

Крупный мужчина довольно преклонных лет посмотрел на нас молодых с усмешкой и сказал:

— Не куда, а от чего. От вас, от обязательной работы. На свободу. Заманчиво ведь. — Он мечтательно пожевал губами и признался: — Я бы сам многое отдал, чтобы просто прогуляться сейчас вот по берегу тающей реки. Подышать весенним лесом. А не в пять утра коровник чистить...

Я, вспоминая, что нужно будет новое поле огораживать для будущего выпаса уже порядком исхудавшего скота, предложил помощнику:

— Подберите пять-семь человек, не склонных к побегу, и, за которых вы сами сможете поручиться. Список Сергею Алексеевичу передадите. Вместе с вами, чтобы список был. Будет не пыльная работа, как раз на берегу реки и в лесу. И отдохнете от бараков с коровниками и воздухом надышитесь.

Поблагодарив меня за такое щедрое на его взгляд предложение, он нам попытался дать совет, чтобы снизить количество беглецов:

— Если бы была возможность встречаться с женщинами из той части лагеря... или хотя бы время свободного передвижения было продлено до часов девяти, чтобы хоть у заборов можно было общаться, думаю, это положительно бы сказалось. Весна, сами понимаете... Людям хочется человеческого тепла даже в таких условиях.

Сергей с сомнением покачал головой.

— Вряд ли, — честно признался он. — Начальник лагеря наоборот подумает, что это поспособствует накалу обстановки.

Помощник в сердцах воскликнул:

— Господи, когда же вы все перестанете считать нас за баранов. Почему вашему Василию Михайловичу просто не поговорить с нами. Все же все понимают. Сделать попытку хотя бы до первого нарушения или побега. Неужели сложно понять, что ради такого мы и сами постараемся, чтобы не было повода отменять...

Сергей скептически хмыкнул и повторил:

— Вряд ли... Но единственное, что я обещаю это поговорить с Василием Михайловичем о вашем предложении. Но не он пойдет на такое.

Вечером, собравшись в доме Руслана и его подруги из охранения женского лагеря, мы выполнили обещание и обсудили идею. Странно, но самым активным поддержавшим ее оказался майор комендант.

— У нас нет откровенно уголовного элемента. Даже, если какие-то трения возникнут, не думаю что, это превратится в свалку или станет неподконтрольным. — Спокойный голос Андрея звучал убедительно и, слушая, его Василий только кивал. Видя поддержку начальника лагеря, комендант предложил именно нам подумать об организации более мягкого режима для заключенных.

— Главное чтобы все это не превратилось в коммуну. — Попросил нас с Сергеем Василий. — Не хочу тут, потом открывать акушерский пункт и долго краснеть перед руководством, почему вместо показателей по сельхозпродукции у меня валом прет демографический показатель.

Посмеялись, но вопрос был не шуточный. Требовалось рассмотреть возможности смягчения режима. Это не просто там выйти и объявить, что теперь все ложатся спать по летнему времени или что прием пищи продлен на целых пять минут. Это надо было создать хотя бы мнимую видимость свободы.

— И не забывайте. Через неделю прибудет ЗИП и пора готовить технику к вспашке. — Василий поднялся, собираясь покинуть наше собрание. — Руслан, проведи ревизию у себя на складах. Попробуй увеличить хотя бы грамм на двести в сутки порции. Народ после зимы зело ослаб.

Руслану не надо было ревизии устраивать, чтобы ответить:

— На двести реально только крупами. Картофель скоро кончится, а посевной трогать никто не станет. И вообще двести это роскошь, конечно.

— Ну, давай хоть кашками. — Сказал Василий. — Завтраки и ужины увеличивай. Пусть сил набираются...

— Чтобы бежать из лагеря могли не спотыкаясь... — пробурчал Сергей, и мы заулыбались, хотя ничего смешного в этом не было.

За дело облегчения режима взялись, как положено торжественно и с помпой. Перед построенным на площади между бараков всем лагерем, вышел Василий и долго с чувством убеждал, что нами решено провести эксперимент по внедрению нового, беспрецедентного, типа режима. Что руководство лагеря, идя на встречу заключенным, максимально снижает уровень контроля внутри лагеря, доверяя внутреннюю организацию самим заключенным. И что руководство рассчитывает на адекватное поведение заключенных. Василий напоминал всем, что человеческое отношение, к стоящим перед ним, проявлено только по простой причине, что среди заключенных нет ни убийц, ни воров, ни другого социально-опасного элемента.

Далее Сергей, как помощник по работе с заключенными, объявил список ответственных перед администрацией лиц. Вместо старших по баракам, группам и другим делениям были названы руководители производств, их заместители, ответственные за быт и связь с администрацией лагеря интенданты.

Потом настала моя очередь удивлять население. Я объявил, что после посевной и скорее даже во время нее, все силы лагеря будут брошены на благоустройство поселка и смены барачного типа жилья на нечто новое. Я предложил строить недалеко от поселения охраны пусть еще за забором небольшие дома человек на десять двенадцать жителей.

— Наша пилорама вполне справится с поставленной задачей, если сразу после полевых работ заняться заготовкой леса. — Говорил я даже не надеясь, что меня слышат все. Достаточно было, чтобы кто-то слышал, а дальше они все сами обсудят и передадут другим. — Бутовый камень под фундаменты домов будем забирать на берегу водохранилища. Другие материалы необходимые для строительства будем закупать на выделяемые нам средства для благоустройства. Не будем забывать, что мы, так сказать, доноры близлежащих городов. Наша продукция круглый год поставляется в их дома. Нет никаких причин сдерживать нас в тех вещах, которые только будут улучшать наш быт и, как следствие, позволять нам лучше работать. Но не надо забывать и то, что как раз от нашей работы, особенно по посевной и уборочной руководство решит закрывать глаза на наш эксперимент или прикрыть его как неудавшийся.

Я специально говорил "нас", "наш", "нашей". Не думаю, что у кого-то возникали иллюзии насчет этого, но все равно я давал понять, что и мы и они в равной степени становимся зависимы друг от друга.

Распустив людей, мы отменили в тот день, почти все работы, кроме обязательных, предоставив людям обсудить грядущие порядки и подумать как им вести себя в таких условиях. После обеда мы хоть и оставили охранение на вышках, но убрали обязательный обход разделяющей мужскую и женскую половины лагерей изгороди. Уже к вечеру, наблюдая из административного здания за толпами по обе стороны проволочного забора, я все никак не мог унять мандраж и искренне боялся, а не совершаем ли мы отъявленную глупость. Василий тоже вопреки своему обычному правилу, в ожидании эксцессов повесил на пояс кобуру и даже выудил из сейфа табельный пистолет. Сергей, прибывший к нам после обхода территории сообщил, что разброд и шатания в лагере такие, какие нам бы, увидь их кто из проверяющих, никогда бы не простили. Освобожденные от работ заключенные, в бараках играли в запрещенные карты, кучковались на пустыре между бараками и внешней стеной ограждения, или драли горло у разделительных загородок знакомясь с обитательницами женской половины лагеря.