Том 3. Древо Иггдрасиль

Доспех он убрал: лучше дойти пешком.

Кога прошел сквозь дырчатый дом, напоминавший голландский сыр; прошел сквозь канализацию, волей лабиринта превращенную в галерею, где стены состоят из окаменевших отходов, а покрытием служат оплавленные крысы; миновал огромный, растянутый в пространстве светофор — и оказался на площади, где в самом центре высился дуб (не иначе, Иггдрасиль). Кога понял: не то. Ему нужен был храм, не дуб. Кога попытался обойти его — тщетно. Дуб был окружен стеной — прочной, цвета старой лавы; чтобы пройти дальше, нужно миновать стену — а затем миновать и дуб.

Площадь просто так не покинуть.

С другой стороны раздался треск; Кога очутился рядом, протянул руку — и вытащил из вязкой плоти лабиринта Ацумори Аяо.

Аяо тяжело дышал и выглядел потрепанным.

— Спасибо, — сказал он.

"Что делает здесь Аяо?"

— Мне нужно попасть вон туда, — Аяо показал в сторону дуба-Иггдрасиля. — Я потерял там Мейду-чан.

Кога покачал головой.

— Стена не пускает, — сказал он.

— Не беда, — хищно произнес Аяо. — Кога-кун, ты слышишь это? Голос лабиринта. Он говорит: нужна жертва. Говорит, что из двоих пройдет только один.

— Глупости!

— Нам придется выбирать: кто же из нас пройдет, — Аяо выглядел предельно серьезным. — Ради чего идешь ты, Кога-кун? Ты потерял Матоко-чан? Она там, у дуба, да?

Кога растерялся.

— Нет, — сказал он. — Я не знаю, где она.

— Тогда зачем тебе туда?

Аяо, казалось, поставил перед собой цель — и неуклонно следовал ей; опасно было спорить с ним, более того — опасно было находиться рядом с ним. Кога впервые в жизни видел его таким. Они познакомились впервые еще в средней школе: Аяо-кун, мрачный, нелюдимый — и Кога, веселый, душа компании. Никогда они не были друзьями, но отношения поддерживали более-менее теплые. Лишь в последнее время, уже в старшей школе, наметились кое-какие ростки дружбы — спустя столько лет. Аяо-кун впервые пошел на контакт. Когу радовало это безмерно: он верил, что однажды Ацумори Аяо станет таким же, как и он — веселым и жизнерадостным, вот только без темной тайны, без материнской тени, без зла; станет настоящим человеком, не Сыном Господа, и не полумашиной — просто человеком.

Похоже, человеком Аяо все же стал.

Кога ощутил смутную гордость.

— Тогда ради чего ты идешь? — повторил Аяо свой вопрос.

Этот вопрос вернул Когу с небес на землю.

Он произнес чуть слышно:

— Ради мести.

Жалкая, мелочная причина. Кога почувствовал жгучий стыд; жаль, нельзя провалиться сквозь землю.

— Пройти должен я, не ты, — сказал Аяо, и Кога с ним согласился.

Он собрался уже уйти; но Аяо попросил его задержаться. "Зачем?" — спросил пристыженный Кога. Аяо вместо ответа ударил его ножом — прямо в желудок. Лезвие прошло сквозь одежду, сквозь кожу и мясо; дошло до желудка — и увязло там, в его толстых стенках. У Коги перехватило дыхание. Он согнулся, держась за живот; все плыло перед его глазами.

— З-зачем, Аяо-кун? — спросил он, чувствуя во рту кислый привкус желчи.

— Лабиринт требует жертвы, — ответил Аяо невозмутимо. — Не бойся, Кога-кун, рана не смертельна. Я постараюсь забрать Мейду-чан до того, как ты истечешь кровью. Полежишь немного в больнице, всего-то. А пока — отдыхай.

Рана смертельная, хотел сказать ему Кога. Но я не в обиде, Аяо-кун, ты прав, ты и в самом деле прав... Но перед этим, Аяо-кун, остановись, подожди.. Пожалуйста...

— Да? — спросил Аяо.

Накано Хикари... Возьми мой мобильный, ты все поймешь.

— Хорошо, — сказал Аяо.

Он ушел. Прошел прямо сквозь стену, что цвета старой лавы — и вперед, к дубу-Иггдрасилю. Аяо-кун выживет, он спасет свою Мейду-чан, и у них все будет хорошо...

Кога счастливо вздохнул — и тут же закашлялся. Изо рта его текла кровь, смешанная с желчью и желудочным соком.

Наверное, так будет правильно.

А как же мать?

Кога встрепенулся.

Почему она не подает голос? Где она? Осталась в квартире? Ее дух — нематериальный, беспомощный абсолютно без Коги. Интересно, а как она... сделала то, что сделала? Ну, с Рейко-сан?..

"Если подумать... если все мои действия и в самом деле контролировала мать, то Накахару Рейко резал я, — вдруг пришло в голову. — И мозг ей выскреб, и язык отрезал именно я. Неудивительно, что она боялась меня — ведь видела она во мне исключительно спятившего мучителя".

Ясность мышления на секунду вернулась к нему; Кога приподнялся было на локтях — и тут же упал.

Нет, дальнейшая судьба Накахары Рейко зависит теперь отнюдь не от него.

И это правильно, подумал Кога затухающим сознанием.

Это правильно.

3.

Не в силах подняться, Эшли сидела и рассматривала то, что осталось от ее жезла — жалкие стальные осколки; Ацумори Аяо оказался сильнее, намного сильнее, чем она предполагала.

Меч святого Петра лежал рядом — абсолютно бесполезный, несмотря на всю свою потустороннюю мощь.

— Он не захотел со мною разговаривать, — произнесла Эшли в пустоту. — Наверное, он ненавидит меня. Все ненавидят меня. Или презирают, как Франческа. Кто та девочка, что заменяла ее?.. Неважно, все равно она тоже — ненавидит, или же презирает меня... И как же я ненавижу их! Их всех!

Она внезапно вспомнила: "Людовизи", папский банкет — и Милослав Влк, что причитал "Ненавижу, ненавижу", и Хасегава Нагиса ("Считай, что последних десяти секунд не существовало"), и Его Высокопреосвященство. Он изнасиловал тогда Нагису — там, в гостинице. Эшли снова увидела — нет, услышала это: кровь, крики, мольбы, и молчание Бога, что не помог Нагисе, верной своей рабе... "Неприятно ей было, наверное", — подумала Эшли. Как и ей самой сейчас. Неприятно.

Эшли встала на ноги, взяла меч. Что делать с ним? Выбросить?

— Кому он нужен, теперь? — спросила она у мироздания.

И мироздание ответило (а может, то был и Бог): лабиринт растекся, обратившись вдруг в склизскую массу; образовался проход — по которому шла девочка, обернутая в простыню. Она посмотрела на Эшли. Улыбнулась. Выставила требовательно ладошку.

— Вы и есть Бог? — спросила Эшли. Руки ее сами уже протягивали меч святого Петра.

Девочка приняла меч, осмотрела — и благодарно кивнула.

— Считай, что последних десяти секунд не существовало, — сказала она. Произношение ее было невнятным; словно хлюпало что-то во рту.

Эшли согнулась в поклоне.

Девочка, не переставая улыбаться, примерилась, занесла меч над головой — лезвие сверкает, меч снова шелестит; Эшли чувствовала — так нужно, так нужно — потому и не сопротивлялась.

Тут кто-то схватил ее сзади, потащил прочь; Эшли протестующе закричала, попыталась вырваться — но нет: удар девочки не достиг цели, меч лишь зря вонзился в землю.

— Нет! Нет! Нет! — кричала Эшли.

Девочка-Бог недовольно нахмурилась, милое личико исказилось.

— Нет! В этом нет моей вины!

Девочка-Бог взвалила меч на плечо — и начала медленно удаляться; вот она уже уходит, идет к дубу-Иггдрасилю, что высится вдали; она потеряла всяческий интерес к Эшли Лавджой.

— Нет! Нет!

— Замолчи, дура! — прошипели ей в ухо. — Она может и вернуться!

— Нет!

Эшли поняла уже, кто схватил ее, кто помешал умереть. Франческа ди Риенцо — ее голос Эшли узнала бы в любой ситуации.

— Сука! — закричала она; без промедления заехала Франческе локтем в лицо.

Та вскрикнула.

— Я же спасла тебя! — пробормотала она сдавленно. Нос ее был разбит, кровь струилась по лицу; Франческа выглядела растерянной и напуганной.

— Ты... ты!..

— Я спасла тебя, — повторила Франческа. — Нам пора уходить!

Эшли не желала слушать ее.

— Это была Хасегава Нагиса! — воскликнула Франческа в сердцах. — У нее меч святого Петра, Хасегава напитала его кровью, которая по составу ДНК идентична моей! Понимаешь? Теперь я ничего не могу ей сделать! А она сейчас начнет свой ритуал! Эшли, ты слышишь меня? Нам пора уходить, иначе мы умрем! Лабиринт схлопнется, и мы умрем!

— Ну и пусть умрем, — с детской обидой произнесла Эшли.

Франческа вынимала уже из-за пазухи осколок зеркала — черный, матовый; зеркало это на глазах обращалось в туман.

— Камера обскура, пришлось ее разбить, чтобы удобнее носить было, — произнесла Франческа лихорадочно. — Мы сейчас перейдем в чистилище. Посидим там немного, потом вернемся. Эшли! Слышишь меня? Возьми меня за руку!

— Нет, — со всей твердостью ответила Эшли. — Нет, мисс Райенсо, и не надейтесь. Уходите. Пусть я умру.

— Я не хочу, чтобы ты умерла, — сказала Франческа. — Глупый монстр.

Без лишних слов она схватила Эшли за руку. Эшли закричала вновь, попыталась вырваться — но зеркало уже поглотило их, и они переместились в чистилище.

4.

Вот и он, дуб-Иггдрасиль. Впрочем, говорить такое — значит делать ошибку, поскольку настоящий Иггдрасиль является ясенем или, на худой конец, тисом. Крона его упирается в небеса; в ветвях его пасутся олени, а на самой вершине восседает орел; кем является этот орел в христианской мифологии — Богом, или кем-то иным?

— Аяо-кун, ты здесь! — кричит Рио Чиери; жирным пятном она растекается по стенам лабиринта. Чиери тоже угодила в эту ловушку.

— Все будет хорошо, — успокаивает ее Аяо, и идет дальше, к корням Иггдрасиля.

Там ждет его Хасегава Нагиса. Она прибыла с опозданием — но все же опередила Аяо; быстро она пронеслась сквозь лабиринт, маленькая фигурка в простынях; за спиной ее — змеевидный меч, тот самый, что был у девушки в топике и джинсах. Хасегава остановилась — вежливая, значит; хочет поговорить с Аяо.

Он бы сказал ей: "Верните мне Мейду-чан, и все будет хорошо", — но он сам стал пленником собственных принципов. Аяо решил уничтожить

всех тех, кто причинил Мейде боль — начиная с Хасегавы. Потом можно и Танимуру добить.

— Привет, — сказал он, остановившись перед заклинательницей, закутанной в простыни.

Она спросила:

— Ты и есть Ацумори Аяо-кун? — речь была едва различима.

— Да, Хасегава-сан.

Заклинательница рассмеялась.

— Мое имя тебе знакомо?

— И голос, пожалуй, тоже, — сказал Аяо. — Пожалуйста, снимите покрывало. Я хочу посмотреть на ваше лицо.

Хасегава Нагиса смутилась.

— Только на лицо, остального не покажу, — сказала она.

Медленно она стянула простыню с головы, откинула своеобразный капюшон — и взору Аяо открылось знакомое лицо: детское личико, пухлые розовые щечки, невинные глазки — Накахара Рейко. Аяо ощутил нечто, близкое к панике. Впрочем, внешне это никак на нем не отразилось.

— Мило, — сказал он.

— Согласна, — произнесла Хасегава Нагиса. — Это тело мне нравится. Пришлось, правда, приложить немало усилий, чтобы вытащить из него душу. Сверлить череп, выскребать определенные доли мозга, стараясь не задеть при этом остальное. И сложная операция: я отрезала кусочек языка, чтобы лучше творить заклинания. Сложная операция, да... Но у меня не было выбора: старое тело стало слишком неудобным.

Аяо чуть успокоился; перед ним стояла вовсе не Накахара Рейко, чудом вернувшаяся с того света, а всего лишь ее тело, захваченное заклинательницей — а каким путем, неважно. Главное, что не она.

Заклинательница, утомившись, присела; меч она положила себе на колени.

— Ты пришел за Таканой-чан? — спросила она.

Подумав немного, Аяо кивнул.

— Она где-то в городе, — сказала Хасегава. — Во всяком случае, у меня ее нет. И все из-за Танимуры-куна. Бесполезный, трусливый идиот! Пришел ко мне после смерти Тацуо-куна — и начал просить: "Я виноват, дай искупить вину!" Я и дала ему задание. К тому времени я уже привлекла внимание Рима. Сама Дева Мира стала собирать информацию обо мне! Я знала, что Тацуо-кун держал где-то клон Девы Мира — и мне нужно было ее ДНК, чтобы укрепить меч. Простейшее задание: вложить меч в ножны, — Нагиса хихикнула, — а потом вынуть. А этот слюнтяй стал колебаться, упустил Такану-чан с мечом внутри. Хорошо хоть, меч ко мне вернулся, — она с удовольствием провела пухлой ладошкой по лезвию. — А где сейчас Такана-чан, я не знаю. Прости уж, Ацумори Аяо-кун.

— Хорошо, — сказал он. — Но это уже не имеет значения.

Хасегава Нагиса ковырялась во рту. Ее детские зубы (все тридцать два — в конце концов, Накахара Рейко была взрослым человеком) были залиты кровью; похоже, она не солгала насчет отрезанного языка.

"И как такая жертва улучшит качество заклинаний?" — впрочем, Аяо не сильно заботил этот вопрос.

— Не имеет значения? Почему? — спросила Нагиса между делом.

— Просто я уже решил, что убью вас, — пояснил Аяо.

Нагиса была поражена.

— Но за что?

— Вы причинили боль Мейде-чан, — сказал Аяо.

Хасегава Нагиса всплеснула руками:

— Это ерунда. Неужели так трудно простить? Давай так: считай, что последних нескольких дней не существовало. И я не делала ничего твоей Мейде-чан (какая вульгарная кличка), и мы с тобой даже не встречались. Как тебе такое? Уверена, Такана-чан жива и невредима. Лучше возвращайся к ней. Вы будете счастливы, и она нарожает тебе кучу ребятишек.

Аяо нахмурился.

— Но я не могу принять такое, — возразил он.

— Можешь, — сказала Нагиса. — Меня вот изнасиловал родной отец. И я забыла об этом. Забыла о тех тридцати минутах. Сделала вид, что ничего не произошло. Это было тяжело, но я ведь справилась. И ты справишься, Ацумори Аяо-кун.

— Ничего вы не забыли, раз уже можете рассказать мне эту историю.

Нагиса осеклась.

Затем расхохоталась.

— Действительно, — согласилась она. — Знаешь, почему я так легко говорю об этом? Потому что дальше произошло кое-что похуже. Меня изнасиловал, — она понизила голос, — сам Господь Бог.

— Господь Бог не насилует девушек, — возразил Аяо.

"Хотя кто его знает? Боже, насиловал ли ты Марию — или то соитие было полностью с ее согласия?"

Казалось бы простые, безобидные слова; но реакция Нагисы была очень бурной. Она вскочила на ноги, закричала, роняя слюну:

— Считаешь, я вру?!

Несколько растерянный, Аяо ответил правду:

— Да, я считаю, что так.

Хасегава Нагиса пришла в бешенство.

— А я говорю правду! И если ты думаешь, что это не так, ты полный придурок! Сволочь! Ненавижу тебя! Вы все заодно с божественным мерзавцем, вы, мужчины! Знаешь, как я боялась очередного изнасилования?! Мне каждую ночь снились кошмары! А тут он! Он предал меня! Я думала, я его любимица — а он предал меня! Он сделал со мной самое худшее, что мужчина может сделать с женщиной — изнасиловал! И это Господь Бог!

— Не думаю, что вас насиловал именно Бог, — повторил Аяо.

Краем глаза он заметил вдруг Мейду: вместе с прочими людьми она была вплавлена в стену лабиринта. Рот ее раскрылся в беззвучном крике. Нежная его, бедная Мейда-чан, что же с ней сделали? Аяо хотел уже метнуться к ней, помочь, вытащить ее оттуда — но помешала Хасегава Нагиса.

Она взмахнула мечом, словно дирижер палочкой — и стены воздвиглись до небес. Остался лишь Иггдрасиль, лабиринт и низко висящие, уродливые облака; все то, что напоминало о Токио — исчезло.

— Смотри, Ацумори Аяо-кун! — провизжала Хасегава Нагиса. — Вот как умрет Господь Бог!