Орбита для Сталинских соколов

— И что потом? — в голосе Гитлера прорезалась горечь. — Что потом? Мы оба знаем... Вернутся французы. А поляки и чехи, возможно, попробуют откусить кусочек с Востока...

Его голос дрогнул, рука непроизвольно дернулась, сжавшись в кулак.

— Ненавижу! Ненавижу их всех!

Товарищ взмахнул раскуренной папиросой.

— А вот чтоб этого не случилось, нам как раз и нужно пугало в виде Красной России.

Прищурив глаза, он посмотрел куда-то поверх головы Адольфа.

— Красный медведь за нашей спиной будет выглядеть чертовски убедительно. У них ужасная космическая станция...

Гитлер отрицательно покачал головой.

— Немцам нужна Европа, а мне — честный, законный захват власти. Через выборы. Через парламент. Потом...

Он вдохнул прерывисто, словно у него перехватило дыхание.

— Потом все может быть по-другому. Но начало должно обязательно быть законным. А потом законы мы поправим. К тому же в Советском правительстве еврей на еврее, которых я ненавижу еще больше, чем поляков и французов!

— Париж стоит мессы...

— Так мог сказать только француз.

— Скорее разумный политик. Смотри на эти вещи шире.

— Я предпочту остаться неразумным. Честь арийца выше торгашеской выгоды!

Разговор иссяк. Но проблема, что стояла перед партией, осталась. Никакие слова не могли её решить.

За человеческими эмоциями громадной, необоримой силой вставала Историческая необходимость.

Оба понимали неизбежность новой Большой Войны в Европе и решать, по существу, следовало с кем в этой войне будет Германия. С Англией и Францией или с СССР.

Брюинг и его правительство решили это для себя и за всех немцев. Они хотели быть в Европе, хотя это автоматически делало немцев нацией второго сорта. Нацией людей беззащитных, обираемых контрибуциями, нацией дойных коров, кормящих своих врагов. Им не нужна была Великая Германия, не нужны новые земли.

Желание Гитлера расширить жизненное пространство немецкой нации все же объективно толкало его к союзу с Советами. Вместе с большевиками они могли разделить Польшу и Чехословакию.

Воюя же на стороне объединенной Европы против красных, Германия ничего не получала в случае победы Антанты и ничего вообще в случае её поражения. Коммунисты не забудут того, что национал-социалисты отказались разделить власть поровну.

Думать, думать, искать выход...

Или рискнуть?

Молчание прервал Штрассер.

— По крайней мере, мы можем начать переговоры.

Гитлер пожал плечами.

— А ты представляешь, что случится с партией, если хоть кто-нибудь узнает об этом?

— Представляю...

— И что?

— Я понял так, что большевики сами обеспечат нужный уровень секретности...

Германия. Окрестности Оберштайна.

Октябрь 1930 года.

...Федосей, оглянувшись, посмотрел все ли в порядке, положил руки на приборную доску. Деготь, сидя рядом, задумчиво глядел в иллюминатор на обугленные кусты, на спекшуюся в стекло глину под ними. В стеклянной глине отражались габаритные огни космолета. По кривым и черным веткам быстро мелькнули лучи фар отъезжающей машины и вокруг "Иосифа Сталина" снова растеклись немецкие сумерки. Стартовать можно прямо сейчас, но надо дать водителю минут десять, чтоб отъехал подальше. Место тут, конечно, дикое, но тем не менее... Зачем лишние разговоры?

Снизу, через незакрытый люк, доносились неразборчивые слова — привязанные к креслам нижнего салона немцы о чем-то спорили. Ну и ладно. Их дело.

Владимир Иванович улыбнулся, вспомнив удивленные глаза, когда гости сообразили, на чем им придется лететь и кто их повезет. Это в один миг сняло то скучновато-скептическое выражение с лица того, что помоложе, и добавило туда же почтительного удивления. Приятно, черт побери, ощущать, что твоя слава — явление планетарного масштаба. Словно ты Мэри Пикфорд.

Пока хозяева пристегивали гостей к креслам и кратко инструктировали, те вертели головами по сторонам и улыбчиво кивали, когда их спрашивали понятно ли. То ли радость была для них в этом полете, то ли удивление...

Пальцы быстро пробежались по приборной доске, готовя корабль к взлету.

Что ж... Пора. Федосей двинул вперед рукоять реостата, и корабль вздрогнул, принимая в камеру сгорания первую порцию топлива.

— Эй! Эй! Товарищи!

Кричали снизу, и голос принадлежал тому, что посубтильнее, с усиками щеточкой. Дёготь наклонился над люком.

— Слушаю вас...

— Скажите-ка, товарищи, а немцев вам приходилось уже возить на своем аппарате?

Пилоты переглянулись. Федосей покрутил пальцем у виска, благо пассажиры его не видели. Вот тебе и политические деятели. Везут чудаков к самому товарищу Сталину, а его такие мелочи интересуют.

— Да, пожалуй, нет, — улыбнувшись, отозвался Дёготь. Именно с его головой, видневшейся за обрезом люка, разговаривал немец.

— То есть мы первые?

— Похоже на то...

— Тогда не могли бы вы подняться над Землей. Все-таки любопытно узнать, что чувствует человек, на такой высоте.

"И стать первым немцем, поднявшимся в космос, -подумал Дёготь.— А этот тщеславен... Как его? Адольф?" Он наклонился в Федосею.

— Свозим?

— Как дети малые, право слово, -пробормотал Федосей по-русски, запуская двигатель. — Взрослые, вроде, люди. Партийные лидеры... К товарищу Сталину!

Пол под ногами завибрировал, и грохот двигателя проник за стальные стены кабины. Легкая дрожь пробежала по рядам огоньков на пульте, словно корабль вздохом откликнулся на нажатие кнопок. Поколебавшись, Малюков крутанул вентиль, добавляя кислорода — как немцы переносят невесомость неизвестно, вот потом отмывать кабину не хотелось бы... А то бывали прецеденты.

— Доставим, -крикнул вниз Дёготь. -Только условие. Сидеть спокойно и без моей команды не вставать.

— Разумеется, — заголосили немцы,— Конечно!

"И второй не лучше" -подумал коминтерновец, а вслух сказал:

— Надеюсь на немецкую дисциплинированность... Подъем!

Двигатель взревел по-настоящему, в полную силу, реальность смешалась, придавливая людей прессом перегрузок.

Какое-то время пассажиры чувствовали себя вещами, забытыми в такси — наверху шла какая-то жизнь, пилоты обменивались неразборчивыми замечаниями, а по салону летал напряженный грохот, тяжесть наваливалась, вдавливая тела в мягкий плюш, но вскоре перегрузка сменилась легкостью. Дышать стало легче. С каждым вздохом новая сила входила в них, делая ум яснее, мысли — чётче.

Сверху из кабины управления плавно слетел один из русских. В том, как он это сделал, видна была привычка. На мгновение Адольф вспомнил детство и фигурки ангелов на рождественской ёлке. Может быть, летая над Землей, эти русские и впрямь стали похожи на ангелов? Летают и раздают кому что. Кто что заслужил. Кому — пряник, кому — розги, а кому и независимость, и новые жизненные пространства... Лицо вон какое у него доброе...

Улыбаясь, пилот подлетел ближе и отстегнул ремни.

— Как вы?

В голове легкость. Тело почти не чувствуется.

— Нормально...

Гитлер тут же попробовал всплыть, но ухватился за подлокотники. Как-то не по себе...

— Может кружиться голова, подташнивать... Это нормально. Это бывает. На разных людей это действует по-разному.

— Но действует на всех?

— Да, на всех.

"На немцев — нет! — подумал Гитлер. -На кого угодно, но не для немцев! Мы рациональны и защищены от этого!"

Мысль мелькнула и пропала, потому что русский коммунист снял заслонки с иллюминатора. Адольфу захотелось зажмуриться, но он заставил себя смотреть.

Русский оказался прав.

Подействовало.

Слов не хватало, чтоб описать то, что с ним произошло в одну секунду. Он почувствовал себя гусеницей, превратившейся в бабочку, в полубога, в существо, которое сумело выйти за пределы, отпущенные природой для всех остальных.

Дотронувшись рукой до кресла, Гитлер подлетел ближе к иллюминатору.

"Вот оно, жизненное пространство... — подумал он. — Пространство для немцев... И русских"!

Земля, огромная планета, поворачивалась под ним. Как художник он не мог не оценить красоты, которая разворачивалась за стеклом, а как бывший солдат не мог не понимать уязвимости это красоты. Отсюда все казалось возможным, все было рядом — океаны, острова, враги и друзья. Ну может быть не друзья еще, но союзники. Выяснить одно, главное, и решиться... Он загадал и, оторвавшись от созерцания колыбели человечества, спросил:

— Скажите, товарищи... В создании этого аппарата принимали участие евреи?

Вопрос показался глупым, неправильным и Федосей хотел уж, было недоуменно пожать плечами и отшутиться, но под взглядом немца передумал. Тот ждал ответа, словно спросил о чем-то принципиальном, важном для себя... Пожав плечами, Федосей ответил.

— Честь изобретения этого аппарата принадлежит одному немецкому и одному русскому ученому. А сделали его наши советские рабочие.

Деготь то ли одобрительно, то ли подтверждающее кивнул.

"Вот как хочешь, так и понимай".

Гитлер понял как надо... Даже неширокие плечи его как-то расправились, став шире.

— Я так и знал! Так и знал! Немец и русский... Германия и Россия...

Он попытался потрясти Федосееву руку, но вместо этого полетел по каюте. Федосей поймал гостя, усадил в кресло. Теперь вместе с краем земли виднелся и кусочек звездного неба с восходящей Луной.

— А до Луны, — неожиданно спросил немец. — До Луны вы можете добраться?

С небольшой заминкой Федосей спросил.

— Сегодня?

Немец взмахнул головой и косая челка, словно приклеенная ко лбу, разлетелась.

— Нет, нет... В принципе?

Врать Федосей не хотел, но и всей правды говорить не собирался. Да как тут ответить честно? Сейчас им до Луны не добраться, а вот через пару недель... Вроде бы должны были решить советские ученые проблему металла для дюз.

— В принципе можно, только делать там нам пока нечего.

— Неужели не интересно? — спросил Штрассер, плавая около иллюминатора. Глаза его подозрительно блестели.

Сентиментальная нация, подумал Федосей, хотел, пошутить, но вспомнил, как сам в первый раз на орбите пел "Интернационал" сквозь слезы и сдержался.

— Почему "не интересно"? Интересно. Просто пока у нас и на Земле забот хватает. Вон вокруг сколько несправедливости...

Он вспомнил, зачем их послали и официальным голосом сказал:

— Так, товарищи... Поздравляю вас со званием первых немецких космонавтов! Этот факт зафиксирован в бортовом журнале. А теперь — на землю. К товарищу Сталину!

СССР. Москва.

Октябрь 1930 года.

К удивлению гостей не имелось тут никаких атрибутов власти — ни знамени, ни герба, ни парадного портрета, ни даже стола, величиной с теннисный корт. То есть стол-то стоял, но обычный, за которым в лучшем случае с десяток человек разместится, друг другу не мешая.

Кроме стола имелся там ряд оббитых бордовым плюшем стульев. Их было пять-семь штук, что сразу показывало, что круг собирающихся тут людей узок, а о том, что далеко не каждому приехавшему в Москву гостю оказывается честь побывать за этим столом, гости и сами догадывались.

Напротив двери тянулось широкое окно, за которым виднелись еще зеленые ветки парковых деревьев, а по другой стене тянулся ковер с замысловатым восточным узором.

Пропустив гостей вперед, Сталин зашел в комнату последним и прикрыл дверь. Поймав взгляд Штрассера, он с вопросительной интонацией произнес:

— Господа? Товарищи?

Переводчик ОГПУ, пятый и самый незаметный в их компании, растворенный среди них, словно сахар в стакане горячего чая, точно передав вопросительную интонацию Генерального секретаря ВКП(б) перевел эти слова на немецкий.

Штрассер, чуть повернувшись к Гитлеру и ловя взглядом его реакцию, быстро ответил:

— Конечно "товарищи"! Если уж историческая предопределенность толкает нас друг к другу, то нет смысла противиться этому словами.

— Согласен, — кивнул Сталин. — Прошу, товарищи...

Он гостеприимно провел рукой, приглашая к накрытому столу.

— Сегодня вы мои гости.

Встреча происходила на даче в Кунцево, и никакой официальности тут и в помине не было. Ну и панибратства, конечно не наблюдалось. Просто собрались серьезные люди, чтоб поговорить и за бокалом хорошего вина решить судьбу Европы.

На белоснежной скатерти стояли блюда с закусками.

Гитлер поискал глазами что-нибудь овощное, но переводчик негромко сказал за спиной.

— Товарищ Гитлер... Вегетарианское с этого края.

Штрассера такие тонкости не волновали, и он уселся первым, выбрав себе место поближе к украшенному большими звездами военному.

Тот под одобрительным взглядом Сталина разливал вино по бокалам. Глядя как перебродивший виноградный сок заполняет хрусталь, спросил:

— Как долетели, товарищи? Я слышал, вы летели в Москву на моем тёзке?

— Этот чудесный аппарат назван в вашу честь?

Сталин кивнул.

— Очевидно, что бы ни писали британцы и французы, русский народ любит своего вождя!

-У нас разный народ, — ответил Сталин. -Хочу спросить... Как там?

Он кивнул вверх.

Гитлер опередил Штрассера с ответом.

— Чудесно! Вид Земли с такой высоты вызывает незабываемые ощущения. Пилоты сказали, что этот аппарат создали русский и немецкий ученые?

Сталин кивнул.

— Да. Это так.

Гитлер поднялся, держа бокал перед собой.

— В моих глазах это лучший пример сотрудничества наших народов. Это символично! Русский и немец объединились, чтоб дать своим народам то, чем ранее они не обладали! Новые знания! Новые жизненные пространства!

Сталин поднялся, протягивая свой бокал навстречу Гитлеру.

— Надеюсь, что это не последний пример сотрудничества. Германия и СССР в состоянии еще не один раз удивить мир. Человеческая натура одинакова. Везде уважают тех, кто отказывается от стереотипов и имеет смелость взглянуть на мир с новых позиций. Шагнуть в неизвестность и победить!

Он коснулся краем бокала хрусталя, что держали в руках гости.

— Я хочу выпить за таких людей. За первых немецких космонавтов!

Штрассер смело опрокинул бокал киндзмараули и даже Гитлер пригубил.

Ставя бокал на скатерть, Сталин закончил:

— Надеюсь, что скоро Германия присоединится к освоению околоземного космического пространства.

Возвращая бокал на стол, Штрассер отозвался.

— Сперва надо сделать Германию по-настоящему свободной!

— Путь к свободе один — борьба. Его по силам пройти смелым людям, возглавляющим великую нацию.

Сталин поднял бокал еще выше.

— Советский Союз посчитает за честь помочь германскому народу в этой борьбе!

СССР. Московская область. Деревня Могутово.

Ноябрь 1930 года.

...Хоть и красный день нынче на календаре, а у пастуха праздников не бывает. Корова, как и человек, жрать хочет, что по праздникам, что по будням. Так что, как ни хотелось Председателю колхоза Прову Пантелеймоновичу Кривошеину, чтоб все селяне в своей, колхозной демонстрации участие приняли, ничего у него не вышло. Показал Михалыч председателю кукиш, издали, правда и — на работу. У колхозного пастуха, что ни день своя демонстрация, вот она — на четырех ногах впереди скачет. А почему бы и нет? Пока погода позволяет, и трава имеется, отчего не побаловать колхозных коровенок?