Туда, где седой монгол

Большой монгол затряс головой. Видно, музыка не до конца удавалась.

Уголёк фыркнул и сердцах топнул копытом. И вдруг начал расти. Раздвинул грудью ветки, одно копыто внезапно стало размером с маленького телёнка. Наран пукнул и, на карачках, не разбирая дороги, ломанулся через заросли. Затылок вспыхнул болью, оглаживаемый еловыми лапами, носки сапог зарывались в мокрую землю, а гриб неуклюже повалился на бок, растеряв свой моховый халат.

Когда он обернулся, отбежав, в сущности, всего за две ёлки, одно копыто Уголька было размером с хорошую юрту, и напоминало выступающую из земли скалу. Большой монгол вскочил со своего камня, уронил варган. Рот его так и остался раззявленным, глаза раскрылись широко и превратились в два бледных озера. Уголёк показал ему зубы, мотнул головой, и начал укорачиваться обратно, пока не достиг прежней величины.

Наран уже поднялся на ноги. Он хохотал, похлопывая себя по бёдрам.

— Ай да конь! Не зря я тебя купил. Слава твоему прежнему хозяину, ещё раз слава. Он хороший торговец. Умный конь, который может становиться гигантским так же легко, как я могу встать с колен. А ты посмотри-ка на того старика. Я думал, что это сам Тенгри. Это-то Тенгри? Смотри, какое выражение у него на лице. Смотри, как дрожат руки. Да такими руками можно орлов сбивать в полёте, а они дрожат...

Наран не сразу осознал, что изменилось в нём самом. Лицо ныло, как всегда после проявления эмоций, требующих от лицевых мышц какой-то особенной работы. В пустой глазнице свербело. Но эти ощущения для него обычные, а было кое-что ещё: руки с ногами стали какими-то лёгкими, кровь застыла в венах, а потом будто бы начала течь в другую сторону.

Наран замахал руками и схватился за шею лошади. Они росли вместе, и земля осталась где-то внизу, ёлки превратились в ростки папоротника, а вокруг встали новые деревья, по-настоящему огромные, вокруг каждого ствола которого ещё пять минут назад можно было путешествовать годами. Наран, не в силах опустить веки, считал проплывающие сверху вниз, словно заходящие на посадку птицы, завязки на халате старика-монгола. Третья... четвёртая, пятая...седьмая... а вот шея, дрожащий подбородок и лицо с побелевшими глазами. Седые волосы.

— Кто ты такой? Демон!

Монгол потянулся за луком. Дрожащими руками попытался наложить тетиву, но у него не получалось.

Наран надул щёки, пытаясь справится с тошнотой. Когда немного отпустило, сказал:

— Я не демон, добрый человек. Не нужно тыкать в меня своими стрелами.

С удовлетворением отметил, что голос у него почти не дрожит.

— Тогда кто же ты? И как ты и твой конь появились здесь, распоров и выпотрошив мой покой? Теперь мне придётся провести долгие ночи, запихивая его кишки обратно и зашивая живот. Долгие ночи без сна...

Наблюдая, как трясётся его голова, Наран сказал:

— Я скиталец степи, которого в шатрах привечают только по законам гостеприимства, а не потому, что я кому-нибудь хоть сколь-нибудь симпатичен. Я проделал долгий путь до этих гор, чтобы найти местных шаманов. Я искал здесь людей, но никого не нашёл. И воспользовался эээ... волшебным хвостом своего волшебного коня, чтобы в один миг очутиться перед тобой.

Говорить, что раньше он скитался по этим горам муравьиными шагами, Нарану не хотелось.

Старик неуютно потёр ладони.

— Твой конь действительно хорош. Я так и подумал, когда он очутился передо мной, чтобы разведать, куда перенесёт он своего хозяина: "Какой хороший конь..."

Наран крутил головой. Гора, на которой сидел старик, оказалась побелевшим от времени и наполовину гнилым бревном, через которое уже пробивались молодые деревца. Запах хвои ещё оставался где-то в лёгких Нарана, и сейчас его замещал промозглый запах мокрой листвы.

"Вот он, — лес, — подумал Наран. — Жалко, что ты, дружище, этого не видишь. Но ничего. Мне будет, чем дополнить твою песню, когда вернусь..."

Над головой голые ветви рисовали поверх неба узоры. Не слишком высоко, да и не так густо стояли деревья, но, по мнению Нарана, этого достаточно, чтобы назвать всё это, всё вокруг, лесом. Деревьев было больше трёх и даже больше пяти.

В ветвях шумел ветер. Сквозь дырявые лопухи на них смотрела земля, подёрнутая кое-где изморозью и корочкой льда. В горах зима вступает в силу быстрее, и морозы наверняка сильнее выкручивают уши. Как, ну как он мог подумать, что жизнь для людей здесь сладка, как мёд?...

Старый монгол немного успокоился.

— Меня зовут дядюшка У. Да, просто У и ничего больше. Ты хочешь спросить, почему такое имя? Мой отец был с востока, из далёкой страны Кхитай. И привёз короткие имена для всех одиннадцати своих детей. Мне ещё повезло. Мою сестрёнку, например, звали Ы... Чтобы оно было подлиннее, ты можешь называть меня Старый У. Десять зим назад меня называли Зрелый У, а ещё раньше, я не помню уже, как давно — Молодой У.

Он покряхтел, не то посмеиваясь, не то смущаясь.

— А меня зовут Наран, — ответил Наран. — Это — Уголёк.

— Значит, ты ищешь камов?

— Камов?

— Ты говорил про шаманов. Камы — так мы называем своих шаманов. Потому что они камлают, вызывая духов, — У сделал характерное движение, как будто ударяет в бубен.

— Наверное, их. Мне нужен самый сильный! Ты можешь мне помочь, седой человек? — Наран подумал, и прибавил: — Наверное, это очень трудно, искать ваших шаманов. Я слышал, в поисках уединения они могут забираться на самые высокие горы. Но я надеюсь, что ты хотя бы подскажешь мне дорогу.

Старик отмахнулся.

— Сначала мне нужно найти свой варган. А камов полно везде. Их здесь словно червей в яблоке. И никто не хочет работать и охотиться. Всем только и подавай, что плясать, да выпрашивать еды...

В последний момент Наран спохватился, и полез проверять, все ли их с Угольком вещи перекочевали из того состояния, когда их может навьючить любой муравей.

Горы — волшебные, — размышлял Наран. — Все подозревали это, но никто доподлинно не знал, в чём их волшебство. Я пал духом, и попал в ловушку. У степняков есть поговорка — "Падший духом на голову ниже не падающего". Видно, в горах эта поговорка приобретает по-настоящему глубокую мистическую силу. Как же низко пал я духом, если стал размером меньше земляного жука?.. Спасибо Угольку. Он и вправду отличный конь.

Интересно, какие ещё сюрпризы готовят эти горы?

Наран очень быстро начал находить ответы на этот вопрос. Он никогда не видел столько деревьев вместе. Старик У говорил "Деревья", и для любого степного жителя это слово было странно, и почти незнакомо. Как далёкий дядюшка из другого аила, с которым виделись, может быть, раз в жизни в далёком детстве. "Дерево", или, может быть "двадерева", "тридерева" видели за свою жизнь многие, но столько деревьев сразу присутствовало только в сказках певунов и сказителей. И даже там это было много-много отдельных "дерево", стоящих вместе. Раз дерево, два дерево и так далее, столько "дерево" рядом, что не хватит пальцев на руках и ногах у вас всех, чтобы их сосчитать, — говорил отец Урувая. Три струны морин-хуура танцевали под его пальцами в то время, как все остальные по привычке и лениво пытались вообразить себе столько "дерево" сразу.

Тайга же и вовсе оказалась чем-то невообразимым. О таком Наран не слышал даже от мужчин, которые, казалось, вечером перед костром получали сокровенные знания и могли судить запросто буквально обо всём — и так, будто бы видели всё своими глазами. Это было даже не много-много деревьев вместе, это было одно существо, большая мохнатая гусеница, цепляющаяся за землю множеством стволов-ножек, и непонятно, какая крона какому дереву принадлежит.

— Тайга, — резюмировал все его невысказанные вопросы старик У. Вложив в одно слово и повседневную скуку — мол, видели мы тайгу каждый день и увидим ещё не раз, в течение сотен и сотен лет, и насмешку над его, обитателя степей, удивлением. И толику должного почтения.

Воздух был, как проклятый и оставленный хозяевами шатёр, брошенный, с провалившимся потолком, зашитым входом и забросанный землёй. Ветра не гостили здесь уже тысячелетия, он обрюзг и раздавался в стороны перед расправившем плечи Нараном (который решил, что всё необычное здесь стоит встречать грудью) неохотно. Земля холодная и скользкая, того и гляди уползёт из-под лошадиных ног. Перед любым подъёмом или спуском лошади собираются с силами, а потом четырьмя большими прыжками взлетают наверх. Или ухают вниз, перебираясь через какой-нибудь овраг, и тогда Наран вцепляется в гриву руками и зубами, ожидая, что уж теперь-то точно эта громадина поскользнется и так глубоко вомнёт его в грязь, что без палки-копалки не откопают.

— У лошадей в крови козлиная кровь, — неуклюже шутит он, и У отвечает флегматично, как торговец на лошадином базаре, уставший уже за день расхваливать свой товар.

— Хорошие лошади.

От земли поднимается и ползает, словно некое новорожденное безглазое существо, туман. Среди кустов папоротника проглядывают кисточки черники и гниющие брёвна.

— У вас здесь был дождь?

— Был. Недели три назад, — кратко ответил старик. — Здесь влажно почти всегда.

— Даже зимой?

— Зимой нет.

У не торопясь, степенно достаёт самокрутку и огненный камень. Наран открывает от изумления рот, а потом вспоминает, что в горах, должно быть, этих камней видимо-невидимо. Высекает о кору ближайшего дерева искру, ловко раскуривает. Облако дыма за его спиной оседает, клубясь над пресмыкающимся-туманом. Едут дальше, и Наран тянется за стариком, как будто к кончику его носа привязали нитку. Любопытно, чем пахнет курево, но не уловить: как будто бы ничем.

— Зимой всё замерзает, и здесь становится очень красиво. Всё изо льда. Как идут кони, так стоит хруст на всю округу. Они, правда, так-то не забредают в тайгу, неча им тут делать. Но если вдруг забредут — всё. Пиши, пропало.

У хитро косится на Нарана, и Наран заинтересованно водит носом.

— Как это?

— А так. У них же глазки по-другому устроены. Например, вверх они посмотреть не могут, поэтому небо видят только в отражении в пруду и думают, что оно где-то глубоко на дне, а деревья растут кронами в землю. Зато хорошо видят различные отражения, и всё, что в этих отражениях отражается. Когда вокруг лёд, они путаются и не знают, куда идти. Где дорога? Везде дорога! Им кажется, что вокруг блуждает целый табун лошадей, хотя на самом деле две-три бедняжки. Так и уходят глубже в тайгу, а оттуда уже никто не возвращается.

Наран качает головой, а У улыбается. Рад, что ему удалось такой простой байкой развлечь иноземного попутчика, а заодно и навешать ему на уши вьюнковых плетей. Он считает, растения хорошо там смотрятся.

Проехали по тайге совсем немного, и послышались частые хлопки. Наран подумал, что это какой-то ритуал, но потом увидел, что старик крутится с явным намерением кого-то на себе убить, и спросил:

— Что ты делаешь?

— Проклятые мошки... грызут почём заживо.

Старик продемонстрировал на ладони вяло трепыхающее крыльями и подёргивающее ногами насекомое с длинным, похожим на шило хоботком.

— А тебя что же, не грызут?

Наран пожал плечами.

— А, ну да, — неприязно пробормотал старик. — Степная шкура. Смотри. Может, у вас ещё и кровь, как у лягушек, замерзает зимой?..

Наран оглядел себя и заметил, как эти мошки безрезультатно пытаются прокусить его насквозь и взлетают ни с чем — иногда оставляя хоботки.

Старик бледен и похож на кусок коровьего сыра. Или на луговой мёд, в то время, как степные жители все как на подбор — тёмные, как мёд, что собирают здесь. Позже Наран понял, что в отличие от степных жителей, жители гор все куда светлее. Им не приходится находится весь день под солнцем, солнце для них светит только четверть дня, а всё остальное время светит для кого-то по другую сторону гор. У них такой же приплюснутый нос, но большие, дряблые ноздри, и волосы они предпочитают не заплетать в косы, а прихватывать специальными кольцами, и прятать под одежду, чтобы не мешались. Жители степей усохлые, словно не куски мяса, — а сами они лежали всю дорогу под сёдлами. От местных же жителей так и тянулась рука отрезать с боков по куску, ещё один с живота и такой же на шее.

Уруваю бы среди них понравилось, — с грустью подумал Наран.

Тайга выплюнула их на открытую полянку, на дальнем конце которой виднелось поселение. Дальше снова начинался лес а потом земля тяжело, словно отъевшийся гусь, уходила на взлёт, и превращалась в горный пик. У сидел на лошади степенно и прямо, Наран же бросил повод и водил руками по волосам — ему казалось, что со всех сторон к нему прилипла паутина.

— Ты ведёшь меня к каму? — спросил Наран, когда они проделали половину пути до аила.

— Какой тебе кам? — неприветливо спросил старик.

— Самый сильный, который есть. Мне нужно спросить с Неба. Да так, чтобы оно ответило.

— Ах, вот как. Я веду тебя в деревню, чтобы накормить и напоить молоком, и уложить в своём шатре. Гость — большой праздник.

Старик был теперь такой мрачный, что, казалось, лоб его сейчас треснет и оттуда польётся желчь. Будто говорил не о радостном событии, а о падеже скота.

— Я приехал сюда найти кама, — повторил Наран.

— Конечно, — усмехнулся старик, разглядывая его пустую глазницу. — У тебя есть что-нибудь, чтобы оплатить услуги проводника по гиблым горным тропам? Таким, где твой конь сломает три из четырёх своих ног, а пятой зацепится за молодую ель и сорвётся в пропасть? Таким, где едва проходят даже двойники, которые умеют путешествовать на небо и под землю?

Наран спокойно сказал:

— Нет. Но у меня есть что-то, чтобы оплатить услуги проводника по удобным горным тропкам, где мой конь пройдёт хотя бы и боком, где птицы вьют гнёзда так часто, что яиц можно насобирать и на завтрак, и на ужин. Но только по таким тропкам, которые приведут меня к лучшему каму.

Старик вытянул трубочкой губы, внимательно разглядывая Нарана.

— Ты не так глуп, как я думал. Но излишне юн и самонадеян. Лучшие камы не селятся там, куда легко добраться. Они лезут куда повыше, — старик сплюнул. — Кажется, будь их воля, они жили бы в дуплах сосен, как совы.

— Ты не прав, старый человек. Высоко забираются шаманы, которые хотят, чтобы их искали. Хорошие, опытные шаманы живут пониже и помогают всем, кто к ним приходит. Таких, может быть, не очень много, потому что все отправляются искать шаманов-козлов, которые любуются на солнце сверху вниз и думают, что только поэтому стали лучше других.

На этот раз пауза затянулась так надолго, что Наран стал думать, что сказал какую-то невероятную глупость. Потом У кивнул.

— Ладно, как скажешь. Сейчас отдохнём, а потом отдохнём немного от отдыха. А потом можно будет идти.

— К проводнику?

— Искать твоего кама.

— Так ты и есть проводник?

— В горах не нужен проводник. Нужен кто-то, кто живёт здесь всю жизнь и умеет подмечать приметы.

Они въехали в аил, и навстречу, как в любом другом поселении, высыпали дети и собаки, шумная, галдящая стая.

Глава 12. Керме.

К вечеру Керме свалилась с дикой болью в животе. Будто бы ежевичная ягода, которую она ненароком проглотила, проросла в желудке колючим кустом.