Мрачно? Наверное. Но я не могу сейчас думать по-другому. Хотя, если разобраться, все было предопределено что ли. В Элодриане война, а без жертв войн не бывает. Тейо знал, что его время на исходе. А Маргулиса мне ничуть не жаль. Он был сволочью, хитрой, жестокой и властолюбивой, а главное — он совершенно серьезно возомнил себя чуть ли не Господом Богом. Может, я слишком категоричен, но у меня нет причин оправдывать Маргулиса, я сам по его милости едва не закончил жизнь на костре. Вообще, за последние месяцы я встретил много уродов. Того же Джарли. Но теперь все это кончится, лапа моя. Сегодня кончится. Элодриан станет таким, каким был до появления Вильяма. И мы будем вместе. Я буду всегда любить тебя, Уитанни. До самой смерти...

И Вероника с Вильямом будут любить друг друга до самой смерти, так-то.

Я не хочу об этом думать, но эти луны за окнами — они будто в душу мне светят. Скорее бы рассвет. Я очень хочу, чтобы ты поговорила со мной, моя радость, но ты спишь, и я не хочу тебя будить. Знала бы ты, как ты прекрасна, когда спишь! И знашь, мне теперь будет не хватать твоего милого мурлыканья. Нет, замечательно конечно, что теперь мы говорим на одном языке, но раньше... Мое сердце просто сжималось от счастья, когда ты говорила мне "Йенн, ллеу!" И я все понимал, что ты говорила, каждое твое слово. Потому что чувствовал, что ты хотела мне сказать.

Я люблю тебя, Уитанни.

Люблю безумно. И как бы мне хотелось, чтобы границами вселенной стали стены этой уютной, пропахшей ароматом орхидей и роз спальни! Чтобы наше тихое безмятежное счастье никто и ничто не нарушили.

Я люблю тебя, душа моя. Ллеу Кьириэлль амрар фрайн ар"нр Уитанни. Видишь, я помню, как это звучало на языке гаттьен...

Сегодня ночью изменилась не только ты, но и я. Я счастлив, Уитанни. Благодаря тебе счастлив. И потому моя боль еще сильнее — я не хочу, чтобы страдали Вероника и мой отец. И я бессилен что-то изменить. Это самое страшное.

А может, я чего-то не понимаю?

Может, она все-таки есть — Судьба? И у каждого человека она своя?

Моя судьба — это ты, Уитанни? Да, я думаю, это так. Во всяком случае, другой бы я не хотел. Я всю жизнь шел к тебе, любимая.

А Вильям... мой отец всю свою удивительную, невероятную жизнь шел к тому, что должно было случиться давным-давно. Цикл замкнулся, змей времени вцепился зубами в собственный хвост. Сегодня его странствия, итогом которых, как это ни удивительно, стало мое рождение, будут закончены. И как же ужасно, что я об этом знаю, а он нет!

Но... Наверное, нельзя лишать человека надежды. Может быть, потому человечество и существует до сих пор, что за мгновение до смерти человек искренне уверен в том, что ему суждена долгая счастливая жизнь. И поднимаясь по ступенькам эшафота, отчаявшийся и прощающийся с солнечным светом осужденный не подозревает, что указ о его помиловании уже подписан и будет прочитан через несколько секунд. И давай будем думать, милая моя Уитанни, что Тейо ошибся. Что судьба Вильяма де Клерка изменилась. Что они с Вероникой нашли друг друга, и все у них будет хорошо. Как у нас с тобой, солнышко мое. Как у нас с тобой...

* * *

Я по-другому представлял себе Омайн-Голлатар, ворота миров. Надеялся увидеть что-то величественное, волшебно-прекрасное. Таинственные ворота оказались кругом рунных менгиров на вершине плоского холма, возвышающегося над лесом. Чтобы добраться до этого места, мы прошли по древней мощеной дороге от Башни Сестер наверное с километр через лес. Иллюзия весны за пределами Башни не действовала, и в лесу было холодно — стволы огромных многовековых сосен, кедров и лиственниц покрывал иней, девственно-чистый снег искрился в свете голубых газовых фонарей, горевших вдоль дороги. Древний лес ши казался невероятно сказочным, волшебным в предрассветном мраке, гигантские деревья подавляли своими размерами. Однажды у меня уже возникало такое чувство — несколько лет назад я побывал в Египте и попал на экскурсию в Луксор. Так вот, в древнем храме бога солнца Амона, среди циклопических колонн, рядом с которыми чувствуешь себя мелкой букашкой, я испытал те же чувства, что и сейчас, в зачарованном лесу, где сохранилась древняя магия Элодриана. Мы растянулись по дороге — впереди Сестры Ши, за ними де Клерк с Вероникой, я и Уитанни замыкали нашу маленькую процессию. Де Клерк часто останавливался, чтобы передохнуть: было видно, что даже этот не особо протяженный путь дается ему с трудом. Выглядел бард очень плохо — глаза его ввалились, нос заострился, шумное дыхание было неровным, время от времени де Клерк начинал кашлять. Я видел, с какой болью смотрит на него Вероника, но ничем не мог им помочь. Лишь надеялся, что уже скоро мы дойдем до места, и дальше...

Дальше случится то, чего я так боюсь.

— О чем ты думаешь? — спросила меня Уитанни.

— Так, о разном, — шепнул я и прижал ее к себе. — Тебе не холодно, любовь моя?

— Немного.

После того, как дорога пошла на подъем, мы миновали какие-то древние руины, оставшиеся на пологом склоне холма Врат, и где-то через четверть часа были на месте. На вершине холма было холоднее, чем внизу, дул ветер, забирающийся под одежду. Посветлевшее небо, затянутое тяжелыми серыми тучами, выглядело не по-весеннему хмурым.

У круга камней мы остановились. Сестра-День направилась к бесформенной глыбе в центре каирна, а Сестра-Ночь подозвала меня жестом.

— Перед тем, как все случится, я хочу еще раз поговорить с тобой, Ллэйрдганатх. И прошу тебя очень хорошу подумать, прежде чем ты дашь окончательный ответ.

— Я слушаю, Черная Ши.

— Ты помнишь наш вчерашний разговор? После того, как де Клерк и его женщина отправятся в ваш мир, мы с сестрой разрушим ворота Омайн-Голлатар. Ты никогде не сможешь вернуться обратно в свой мир. — Тут она сделала паузу и, не сводя с меня пристального взгляда своих нечеловеческих глаз, коснулась моего плеча и повторила: — Никогда!

— Я помню наш разговор. И я принял решение, Черная Ши.

— Значит, ты не передумал? Ты готов отказаться от своего мира, от своего прошлого ради Уитанни?

— Готов.

— В том мире осталось многое из того, что дорого тебе, Ллэйрдганатх.

— То, что мне дорого, я всегда ношу с собой, — я положил ладонь на грудь. — Здесь.

— Ты искренен и последователен, — с одобрением сказала волшебница. — Что ж, тогда не будем медлить.

Они присоединилась к своей сестре, и обе ши некоторое время стояли неподвижно, положив ладони рук на поверхность камня, а потом заговорили друг с другом на своем языке. Понять их могла, наверное, только Уитанни, но мне показалось, что сестры будто играют в вопросы и ответы — одна спрашивала, другая отвечала, причем односложно, потом они менялись, и так происходило раз за разом. Со стороны такой диалог мог показаться забавным, тем более, что время шло, но ничего не происходило. Однако вскоре я услышал тихое гудение, сначала едва различимое, а потом все более громкое, а еще через некоторое время заметил, что над верхушками рунных камней появилось колеблющееся голубоватое сияние. По самим камням начали пробегать искры, и сам воздух будто стал наэлектризованным. Нам оставалось только наблюдать за происходящим и ждать, когда магия сестер откроет Переход между мирами.

К гудению добавилась ощутимая вибрация почвы под ногами, и электрические разряды змеились уже не только по камням каирна, но и по снегу внутри круг. Сестры прервали свой диалог — видимо, ворота были открыты. И Черная Ши опять поманила меня рукой.

— Подойти ко мне, Ллэйрдганатх, — велела она.

Я подошел и тут... Я не знаю, как она это сделала. Но мое сознание будто отделилось от меня, прошло сквозь пространство и время, и я увидел мой мир. Это был калейдоскоп образов, быстрый, беспорядочный, но каждый его элемент врезался в память и отличался необыкновенной реалистичностью.

Я вижу старый, еще сталинской постройки, родильный дом, в котором родился тридцать девять лет назад. В маминой шкатулке со всякими женскими побрякушками хранилась клееночная бирка новорожденного — моя бирка. Мама рассказывала, что отец пришел за нами в роддом с огромным букетом роз и германской коляской, которая в те времена была настоящей роскошью.

Я вижу школу, в которой проучился десять лет — тоже сталинской постройки, с колоннадой на входе и гипсовым бюстом Ленина в фойе. Я вошел внутрь — все там осталось по-прежнему. Налево раздевалка, прямо передо мной вход в спортзал, а мой первый "А" класс — вторая дверь в левом крыле. Я заглядываю внутрь и вижу свою первую учительницу Марину Александровну Хохрякову — пожилую тучную женщину с простоватым, но очень добрым лицом. Она проверяет тетради, и одна из них — моя...

Я вижу подъезд дома, в котором прожил двадцать пять лет. Окна нашей квартиры на втором этаже, красные занавески на кухонном окне. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, толкаю обитую черным дерматином дверь. Вхожу в коридор типовой двухкомнатной "хрущевки", где пахнет маминым фирменным супом с маленькими говяжьими фрикадельками, рижскими духами "Быть может" и кожей любимой маминой куртки, в которой она ходила чуть ли не круглый год, потому что никак не могла накопить достаточно денег на теплое пальто.

— Кирюша, ты? — спрашивает мамин голос из кухни.

— Да, мам, — отвечаю я, и...все исчезает, остается лишь спазм в горле и тяжесть в груди, будто невыплаканные слезы грузом легли на сердце.

Я вижу своего любимого университетского преподавателя Ярослава Викторовича Старгородского, который через три года после моей защиты уехал в Москву и по-прежнему живет в маленькой однокомнатной квартире в Ясенево. Ему уже восемьдесят три года, и я его больше никогда не увижу...

Я вижу мамину могилу на городском кладбище и понимаю, что теперь некому будет принести сюда букет цветов в мамин день рождения...

— Вот что ты теряешь, — опять пытает меня Черная Ши. — Спроси себя, готов ли ты навсегда отказаться от части себя, Кириэль.

— Спасибо, что показало мне все это, — ответил я. — Я буду знать, что для меня останется главным в жизни. После Уитанни.

— После Уитанни?

— Да. Потому что все это — мое прошлое. А Уитанни мое будущее.

— Учти, это последняя возможность для тебя покинуть Элодриан.

— Я принял решение и не изменю его.

— Хорошо, я поняла тебя.

Калейдоскоп образов исчез так же внезапно, как и нахлынул. Я снова стоял на вершине холма в кругу камней, под начавшимся легким снегопадом.

— Отойди от алтаря, Кириэль — велела мне Сестра-День. — Де Клерку пора отправляться в путь. Мы не можем долго держать Омайн-Голлатар открытыми. Если вам есть, что сказать друг другу, сделайте это сейчас.

Я кивнул. Уитанни почему-то отошла от меня за круг, встала у обочины дороги, даже не глядя в мою сторону. Ноги мои ослабели, но я все же смог улыбнуться, когда подошел к де Клерку и Веронике.

— Волшебницы говорят, что время пришло, — сказал я де Клерку. — Не желаете поговорить на прощание, мастер?

— Поговорить? — де Клерк посмотрел на меня с испугом. — Вы что-то хотите мне сказать, сэр Ллэйрдганатх.

— Лишь пожелать вам долгих лет жизни, счастья и любви, которую вы уже обрели, — сказал я, показав глазами на Веронику. — С вами все будет хорошо, я уверен.

— Вы слишком добры, — тут де Клерк шагнул ко мне и зашептал в ухо: — Умоляю вас, добрый сэр, развейте мои сомнения, будьте искренни с человеком, которого терзают странные мысли. С того часа, когда я беседовал с вами в Башне волшебниц, я все время думаю — почему ваш облик кажется мне знакомым? Когда, где мы могли встречаться прежде? У меня хорошая память, и я бы обязательно вспомнил, при каких обстоятельствах это произошло. Но я не могу припомнить... не могу. Мне даже кажется, что мы с вами почти братья. Ужасно нелепая мысль, не так ли?

— Вильям, — сказал я, чувствуя дрожь не только от холода, но и охватившего меня сильнейшего волнения, — поверьте, мы никогда не встречались с вами прежде. Видимо, ваше воображение подсказывает вам образы и мысли, которые не связаны с реальностью.

— Я обязательно расскажу всем вашу историю, — пообещал де Клерк. Я в ответ пожал его руку.

— Удачи вам, друг мой, — добавил я, глядя ему в глаза. — И пусть Бог поможет вам в ваших поисках прекрасного.

— Я понял, в чем была моя ошибка, — простодушно сказал де Клерк. — Я пел о том, чего никогда не испытывал сам. Пел о воинских подвигах, не будучи воином. Пел о Господних чудесах, не узрев их. Пел о любви, не испытав ее. Принимал за любовь страсть и привязанность. И только с леди Вероникой я понял, что такое настоящая, истинная любовь, дарованная нам свыше. И я использую остаток моих дней, чтобы прославить любовь в своих песнях.

— Замечательная мысль, Вильям. Прощайте.

— Да хранит вас Господь, Ллэйрдганатх, — тут де Клерк как-то странно улыбнулся и опустил глаза. — Вы спасли мне жизнь там, в Волчьем Логове. Я ваш вечный должник, мой друг. Больно прощаться с вами. Будто с братом или с сыном прощаешься.

— Да, и мне кажется, что я прощаюсь с... братом, — я не смог заставить себя сказать "с отцом". — Берегите Веронику.

— Конечно. — Де Клерк раскрыл объятия. — Обнимите меня, друг мой.

Мое сердце екнуло. Я сжал де Керка в объятиях, но тут бард закашлялся, и я выпустил его. Он коснулся пальцами моего плеча и направился к алтарю, где ждали Сестры. Мы с Вероникой остались наедине.

— Вот и все, Кирилл Сергеевич? — спросила Вероника. Она улыбалась, но в глазах ее стояли слезы. — Все кончилось, да?

— Еще не поздно передумать, Ничка. Сестры отправят тебя обратно в Н-ск и...

— Нет, не отправят. Я все решила.

— Ой, девонька, что же ты творишь-то.... Даже не знаю, что сказать тебе на прощание.

— Скажите, что любите меня. И что счастья желаете.

— Люблю, солнышко. И буду всегда любить. — Мне очень хотелось поцеловать Веронику по-настоящему, как должно целовать бесконечно дорогую тебе женщину, но де Клерк смотрел на нас, и я позволил себе лишь взять ручку моей милой помощницы и прижался к ней губами. — И желаю тебе счастья. С Вильямом. Ты красавица, умница и ты нигде не пропадешь, я знаю.

— Спасибо, Кирилл Сергеевич. Мы ведь больше никогда не увидимся, да?

— Никогда.

— Тогда я скажу...Знаете... знаешь, а я была в тебя влюблена. Мечтала окрутить. И боялась тебя. Мне все казалось, что ты такой умный, зачем тебе такая, как я. Да и ты был какой-то деревянный. Не ухаживал за мной, не приглашал никуда после работы, только пообедать иногда. Холодный ты был, Кирилл Сергеевич. — Она всхлипнула. — Но рано или поздно я бы тебя все равно окрутила. Веришь?

— Конечно.

— Я тебе сделала больно?

— Немного.

— Просто я тебя по-прежнему люблю, Кирилл Сергеевич. Не так, как Уильяма, но люблю. Ты для меня всегда останешься образцом мужчины. Идеалом. И я найду способ передать тебе весточку. Магов, колдунов найду и...

— Ничка, Вероникушка ты моя... — вздохнул я. — Какая же ты... Может, тогда останешься со мной?

— У тебя ведь есть Уитанни. — Она нервно хихикнула. — Многоженцем хочешь стать?